— Места знать надо, — буркнул сыщик и выставил ногу, любуясь обновкой. Сапоги были красного цвета, со слегка загнутыми кверху носами, и выглядели очень эффектно. — И вообще. Ты бы лучше спросила: как мы сходили, что мы видели, кого мы встретили, что мы придумали… Дядя Олег, между прочим, чуть не погиб!

— А что, вы куда-то ходили? — заморгала Сашенька.

— Ну ты даешь! — хлопнул по бедру свободной рукой Брок. — Да нас почти три часа не было. И вы что, все это время… так сказать… беседовали?..

— Разве три? — удивилась Саша. — Я думала, минут тридцать. Ну, сорок… И… погоди… Что ты сказал про дядю Олега? Он чуть не погиб?.. — Даже в неверном свете волшебного светлячка видно было, как девушка побледнела.

— Да уж… — чуть смягчился при виде реакции дочери сыщик. — Была небольшая история. Он, видишь ли, слегка проголодался, ну и… — Брок замолчал. Он уже пожалел, что завел этот разговор. Ведь придется рассказывать тогда и о Марфе. А ему это почему-то не хотелось. Да что там «почему-то»! Он испугался. Испугался, что Саша подумает, будто он в Марфу влюбился. А ему придется оправдываться и валить все на «братца». Что некрасиво само по себе. Это во-первых. Во-вторых, учитывая только что высказанные дочери упреки — не очень-то поучительно. А в-третьих… Внезапно Брок испугался еще сильней: а не влюбился ли он в Марфу и на самом деле? Тем более, дубль-то уж точно втрескался, а ведь они с ним — один и тот же человек… Сыщик нахмурился, прислушиваясь к собственному сердцу. И перед глазами, словно наяву, тут же возникла Ирина. Брок облегченно выдохнул.

— Ты чего замолчал? Чего вздыхаешь? — взволнованно поднялась со скамейки девушка. — Что с дядей Олегом? Договаривай!.. Он проголодался, и… Что «и»?..

— И чуть не умер, — выпалил Брок. — И я тоже могу умереть. А нас уже Берендей Четвертый на ужин заждался. Идемте скорей!

— Так дядя Олег точно жив? — недоверчиво склонила голову Сашенька.

— Да жив, жив. Вон он бродит. Пока еще.

— Почему пока?

— Потому что царь сейчас обидится, отменит ужин, и дядя Олег точно погибнет. Голодной, так сказать, смертью. И я заодно.

— Ну, ладно. Мы тоже не прочь подкрепиться, — обернулась к Мирону Саша. — Правда, Мирошенька? Проголодался, мой сладенький?

Брок возмущенно замотал головой, набрал полный рот воздуха, словно собираясь нырять, и выбежал из беседки.

Ужин проходил в том же зале с багровыми гобеленами и мозаичными окнами, что и обед. Правда, стол был вдвое короче, да и яства на нем были совсем другие. Поначалу оба Брока даже взглянуть на стол боялись, ожидая увидеть на нем прежние бутылки, графины и бочонки. Но, бросив все же на белую в этот раз скатерть невольный взгляд, сыщик номер один заметил на ней всего один бочонок. Очень большой и очень блестящий. Сверху у него возвышалось что-то вроде резной башенки, и оттуда шел пар. А сбоку торчал краник с вычурной, в завитушках, ручкой. И стоял бочонок на узорчатых ножках в виде крокодильих лап.

— Да это же самовар! — воскликнул второй Брок, также заинтересовавшийся блестящим бочонком.

— Понятно, что не чайник, — быстро сориентировался Брок-один, сетуя про себя, что не признал сразу такую знакомую с детства вещь. Правда, последние лет двадцать он с самоварами ни разу дела не имел, да к тому же с такими огромными и красивыми.

— Углем топите? — деловито поинтересовался Брок-два у восседавшего на прежнем месте Берендея.

— Понятия не имею, — не очень дружелюбно ответил тот. — Не царское это дело — самовар кипятить. И ждать полтора часа гостей к ужину — тоже не дело. Пятый раз его кипятили уже, между прочим…

— Воду меняли? — нахмурился Брок-один. — Одну и ту же кипятить несколько раз нельзя, невкусный чай будет.

— Да как вы!.. — налился было багрянцем Царь-батюшка, но сыщики синхронно вскинули ладони:

— Дозвольте, ваше величество… — выпалил Брок-два.

— Всем молчать, тихо сидеть!.. — в то же время выкрикнул первый сыщик. К счастью, два этих восклицания наложились друг на друга (благо и частота, и тембр сыщицких голосов были абсолютно одинаковыми), в результате царь услышал что-то вроде: «Двземльтеть в шихо ичдеть тьво!..»

— О! — вскинул брови Берендей, моментально забыв о гневе. — Это что-то новенькое!.. Так даже я не умею… — А я, — тут он подманил к себе сыщиков пальцем и прошептал, косясь на стоявшую в стороне Сашеньку: — Я ведь крепкое-то слово люблю. Даже коллекционирую, в книжечку специальную записываю. — Он тут же достал из-за пазухи блокнотик в красном сафьяновом переплете. Подмигнув, пояснил: — Для красного словца книжка красная с лица. — Коротко всхохотнул и занес над чистой страницей перо: — Продиктуйте-ка, будьте так любезны.

— Что?.. — переглянулись Броки.

— То, что вы сейчас сказали.

— А… что мы такого сказали? — заморгал первый сыщик.

— Мы просто хотели объяснить… — приложил к груди ладонь второй.

— Да бросьте, господа, бросьте, — поморщился Берендей. — Ну, я понимаю, что нечаянно вырвалось, что негоже так перед царем выражаться… Но я ж не сержусь. Я ведь сам вас это сказать прошу.

— Но так мы и впрямь ведь!.. — взмолился Брок-два, а первый его «братец» одновременно с ним изрек:

— Да мы ведь, так сказать…

В итоге у них получилось: «Дномык в медь и в такрямь зватьдь!..»

Берендей был в восторге. Правда, записать он не успел и взволнованно попросил:

— Еще раз, будьте добры! И помедленней, пожалуйста…

Первый Брок наконец догадался, чего от них хотят, и радостно воскликнул:

— Я еще знаю «ешкин кот»!.. — но тут вдруг к царю обратилась Сашенька:

— Ваше величество, а можно уже садиться?

На нее с двух сторон возмущенно зашикали Сушик с Мироном, но Берендей смутился, поспешно спрятал за пазуху красную книжицу с пером и простер руки:

— Конечно, конечно, гости дорогие! Прошу всех к столу.

К чаю подавали блины. Но какие! И сколько! Такого блинного разнообразия ни Броки, ни тем более Саша с Мироном, в жизни не видели. Тут были блины ржаные, пшеничные, гречневые, пшенные, манные, овсяные… Блины были опарные — из дрожжевого теста (простые и заварные) и «скородумки» — из сдобного пресного теста. Присутствовали на царском столе блины простые (для сметаны и масла) и острые (для соленой рыбы и икры), блины с «припекой», блинчатые пироги (блинницы) — уложенные стопками один на другой блины, переслоенные разными начинками. Нашлось тут место и фаршированным блинчикам (блинчатым пирожкам) — с завернутыми в середину разнообразными закусками. А также лоснились румяными аппетитными поверхностями прочие блинки, блинцы и блинчики, для которых во множестве расставленных вокруг вазочек, блюдечек и прочих плошек белели, блестели, желтели, лоснились, краснели, искрились — что как могло себя показать — упомянутые уже сметана, масло и икра, а также мед не менее десятка сортов, сиропы и варенья — каждых по доброй дюжине видов, и много чего еще, о чем даже слышать и читать нашим путешественникам не приходилось, не то чтобы видеть, а уж тем более пробовать.

Первые полчаса за столом раздавалось лишь хлюпанье, чавканье, чмоканье и прочее фырканье, тресканье и шамканье. Разумеется, в благообразных пределах и нормах. Но любая норма, да шестикратно усиленная; да подогретая здоровым аппетитом; да сто… или сколько там — кратно раззадоренная блинным разнообразием; да разгоряченная ароматнейшим чаем с колотым сахаром вприкуску… Короче говоря, шум за столом стоял тот еще. И слышать его со стороны было попросту невыносимо без того, чтобы не истечь слюной. Благо что со стороны никто этих звуков и не слушал. Вкушали все. Даже придворного розыскника царь Берендей допустил на сей раз к общему застолью, хоть и выделил ему самое крайнее место.

Но вот чавканье стало все медленней, тише и реже, фырканье прекратилось совсем, а на смену им пришли тягостные отдувания, блаженные постанывания и покряхтывания, а пару раз прозвучала даже неблагозвучная отрыжка. Потом еще раз, а потом трижды кряду.