Пламя свечи вытянулось и, утратив плавные очертания, превратилось в лохматого пляшущего мужичка.

Булыжник завертелся на месте, ужался, распрямился и встал каменным молодцом, ростом с кабачок.

Вода в миске вздулась, как тесто, затрепетала и преобразовалась в прозрачную женщину, изящно придерживающую длинное платье.

– Привет! – произнесла она звонким голосом. – Почему не слышу музыки? Этой нашей: пам-па па-рам-па пам-па! – напела она «Хэлло, Долли!».

– Блу, – ответил я, – мы в жилом доме. Начнем тут отплясывать, соседи сбегутся.

– Не обязательно каблуки ломать, – возразила Блу. – Можно и под сурдинку. Даш, скажи.

Дашка моя… Как описать ее лицо? Не смеется, не плачет – сияет вся.

– Правда, Блу, не стоит, – сказала она. – Под нами такая бабка проживает – кляуз не оберешься.

– Подумаешь, бабка, – отмахнулась прозрачная женщина. – Зальем ей потолок на фиг. Могу вообще из каждой трубы у нее хлынуть.

Мы с Дарьей прыснули.

А пляшущий свечной мужичок прошипел:

– Во-во, ей бы только заливать! Немочь мокрая!

Блу нахмурила прозрачные бровки:

– Я вот все ждала, когда ты встрянешь. Думала, не заболел ли?

Пляшущий мужичок выставил огненный кукиш:

– Во, видела?! Не дождешься!

Каменный молодец притопнул по столу.

– Ну все, достали! Не прекратите собачиться – обоих отдыхать отправлю!

Блу подбоченилась:

– Что ты нам сделаешь, мужлан?

– Да, – поддержал ее Плясун, – мне тоже интересно.

– Отвечаю. – Каменный парень расправил плечи. – Тебя придавлю в свече. А тебя из миски выплесну: заливай соседей на здоровье. Вопросы есть?

Вопросов не последовало. Огненный мужичок яростно отбивал чечетку, а прозрачная дама обиженно отвернулась.

Пряча улыбку, я вмешался:

– Не слишком ли круто, Пьер?

– С ними иначе нельзя: на шею сядут, – объяснил каменный молодец, ростом с кабачок. И обратился к жене – Даш, спасибо, что обо мне вспомнила, как в школе. Если кого шарахнуть надо, ты меня только направь. А там уж я сам.

Дарья всхлипнула:

– Пьер, я никогда тебя не забывала. – Она взглянула на меня, и оба мы расхохотались.

Пьер выпятил каменную грудь:

– Не понял юмора! Что смешного?!

Дашка чмокнула его в бугристый лоб:

– Ничего абсолютно.

Тут Плясун, воспользовавшись паузой, прошипел:

– Танцев-шманцев не будет, о'кей. Но почему я тут самый мелкий? Пересадили бы меня на полено, что ли.

– Ага, щас! – мигом окрысилась Блу. – Сперва на полено, потом на пол и потолок, а после мне усмирять тебя отморозка!

Плясун так взъярился, что от свечи полетели искры:

– Да ты что, дура?! Нешто я не знаю, что я у своих?!

– Ну да, знаешь! А как с тормозов соскочишь, мне потом с тобой…

Пьер грохнул ногой по столу:

– Опять?! Терпение испытываете?!

Блу раздраженно повела плечом.

– Ничего не опять! Зачем драть глотку? – Прозрачное ее личико выразило вдруг смятение. – Даш, представляешь, такой сон вчера видела – кошмар просто! Будто устроила я у Каймановых островов штормягу… прямо светопреставление! Бр-р-р, подумать страшно! – Блу аж передернуло.

– Ну вот, – ввернул Плясун, – а на меня бочки катишь!

– Помолчи! – одернула его Блу. – Даш, ты ничего о шторме не слышала?

Дарья мотнула «конским хвостом»:

– Нет. А сама разве не помнишь?

– Если бы! Я, когда сплю, совсем бесчувственная. Только что-то все снится, снится…

– А у меня, по-твоему, что? – опять встрял Плясун. – Маниакальная жестокость, что ли? Мне тоже, между прочим, снится.

Пьер внезапно поддержал:

– И мне. Только в основном сельские и горные пейзажи. Без этой вашей агрессивности.

– Да помолчите оба! – прикрикнула Блу. – Представляешь, Даш: места себе не нахожу. Что я там натворила? Может, что-то по ящику передавали? Про штормягу в районе Кайманов, а, Даш?

«Вечеринка» наша закончилась около трех ночи. Свеча догорела несколько раньше, и Плясуна мы переместили на газовую конфорку. Там он подрос, заважничал и стал нести околесицу, пока его не выключили. Пьер зевнул, ссутулился и вновь спрессовался в булыжник. А Блу, подчинившись наконец закону тяготения, растеклась в миску обычной водой. До следующей вечеринки. Кому рассказать – кто поверит?

Даже ты не поверил, Стив Пирс, хоть видел их своими глазами. Ты решил, что Блу, Плясун и Пьер – просто фокусы твоего шалопая-ученика. А я не сумел внушить тебе нехитрую истину: Вода, Огонь и Камень – не мои марионетки. Они мыслят и чувствуют на том самом Четвертом уровне, на котором не существует границы между косной материей и живой. Ты не желал, учитель, заглядывать на этот уровень и… Черт побери, разве я тебя упрекаю? Просто мне очень не хватает наших бесед, Стив.

Дарья заснула, положив у подушки булыжник. Можно смеяться, но я слегка ревновал.

Утро выдалось пасмурным, накрапывал дождик. Впрочем, меня это не волновало: в шкафу погодка была прекрасная. Сквозь Дашкину одежду я прошел на луг, совершил пробежку и вернулся обратно в нашу, черт возьми, галактику. Чисто конкретно – в Москву. Вернулся я голодный, злой и целеустремленный. Хватит сидеть в обороне – пора в атаку! Зарядив себя таким образом, я вошел на кухню, где Дарья готовила оладьи.

По виду жены я определил, что настроена она столь же решительно и плохим парням нынче не поздоровится. Одета она была в джинсы, майку и кроссовки. «Конский хвост» воинственно топорщился, и девиз «В атаку!» читался в изумрудных ее глазах. Булыжник лежал у нее под Рукой, возле плиты. Перехватив мой взгляд, Дашка пояснила:

– Не могу вот так взять да выбросить. Пьер поживет у нас, ладно?

– Конечно, – кивнул я. – Сам хотел предложить.

Она фыркнула:

– Я знала.

Во время завтрака в голове моей окончательно созрел план действий. Наша контригра вроде бы стала вырисовываться.

– В атаку! – произнес я вслух.

Словно только того и дожидаясь, Дашка заявила:

– Без меня атака захлебнется.

– Не сомневаюсь, – заверил я, взглянув на часы. – Сделаем звонок и едем к Сычихе.

– Дарья захлопала в ладоши, метнулась в комнату и вернулась с телефоном.

– Кому звоним? – осведомилась она, устраиваясь у меня на коленях.

– На Лубянку. – Я набрал номер.

– Борису Викторовичу? – догадалась Дарья. – Тому, у которого мы ели пироги?

– Тому, которому ты рекомендовала сменить профессию и заняться склеиванием коробочек, – уточнил я.

Борис Викторович Рюмин, по кличке Оксфорд, полковник… теперь уже генерал-майор ФСБ – отец моего ученика из девятого… теперь уже десятого «Б» Леньки Рюмина, который со своей подругой Гулькой Шариповой, можно сказать, был и остается занозой в моей учительской заднице. Но, как справедливо ставит вопрос Дарья, часто ли бывает, чтобы человек так холил и лелеял свои занозы? Вернемся, однако, к родителю-генералу. Около пяти месяцев назад мы с Борисом Викторовичем неплохо справились с одним делом – очень важным делом! – и сегодня мне опять понадобилась его помощь.

Генерал Рюмин снял трубку после пятого гудка, и я произнес:

– Здравствуйте, Борис Викторович. Глеб Грин вас беспокоит.

– О, Глеб Михайлович! Сколько лет, сколько зим! – отозвался генерал. – Вероятно, у вас ко мне что-то срочное.

– Как вы догадались? – изобразил я удивление.

– Смекалка тут невелика. Вряд ли, Глеб Михайлович, вы звоните с жалобой на скверную погоду. А поскольку сейчас каникулы, на Леньку моего жалоб тоже не накопилось.

– Когда я жаловался, Борис Викторович?

– Ни разу, Глеб Михайлович. Это я к слову.

– То-то же, генерал. Но дело у меня и вправду срочное.

– Весь внимание. Линия, надеюсь, не прослушивается? – хохотнул мой искушенный собеседник.

Он делал вид, будто шутит. Но спрашивал всерьез и знал, что мне можно верить. Я его успокоил:

– Все чисто.

Он вновь хохотнул:

– Если не подслушивает Дарья Николаевна. Привет ей пламенный.