Твари наверху ждали. Земля перед входом была просто испещрена разложенными усами. Он сразу кинулся в бой…
Это был не бой. Это было торжество! Торжество победы правильного решения. Торжество — хоть и печального, но не истязаемого совестью сердца. Торжество победы человека, победы над самим собой…
Он бил, уворачивался, смеялся, запрыгивал на спины, кувыркался под ногами и снова бил и приветственно кричал прибывающим новым тварям. Твари пытались его схватить, твари пытались его прижать и запутать — среди них не было тарантулов, тенетников, скорпионов и даже медлительных крабов — тех, которые убивают сразу. Магром хотел его взять живым. А он смеялся и дрался, дрался и смеялся. Пока на поляне не стало трудно двигаться из-за огромных мертвых тел и пока не начали уставать руки. И как только почувствовал, что уже все, что уже конец, что он на пределе сил, то разбежался и прыгнул вниз. В дрожащее марево бездонного разлома…
Воздух потряс торжествующий крик — он не хотел в этот момент пускать в сердце печаль. Но крик оборвался — вряд ли кто-то успел бы заметить, как в клубах горячего пара внезапно пропал человек… Так и не успев достигнуть дна.
— Сережа?
— Лена? Это ты? Почему так темно, я ничего не вижу.
— Еще рано быть свету. Ты молодец, Сережа. Я знала это, я всегда знала и верила в тебя.
— Только от этого не легче, Ленка…
— Да, Сережа. Но по-другому и не может быть.
— Почему? Ну почему, а? Почему так тяжело и горько…
— А как ты хотел, Сереженька? Чтобы легко и радостно? Тогда это не будет подвигом.
— При чем здесь подвиг, Лена…
— При том, хороший мой. Человек познается по тому, какие поступки он совершает и от чего может отказаться во имя добра. Согласись, броситься в реку и вытащить девушку, если ты хороший пловец, совсем не подвиг. Для тебя лично. И махать мечом, и убивать пауков тебе легче, чем любому из жителей Шеола. И даже прыгнуть к гоблину — человеку, который ищет смерти — совсем не заслуга. Каждый человек индивидуален, и с общими критериями к поступкам подходить нельзя. Для кого-то бросить курить — гораздо труднее, чем броситься грудью на амбразуру. Или просто отказаться от утреннего кофе, или отдать нуждающемуся последние деньги…
— Мне совсем не до философии, Лена. Прости…
— Я понимаю, Сереженька. Держись.
— Куда ты опять, Лена, подожди — не уходи! Побудь рядом, пожалуйста! Что теперь со мной будет?
— Прощай, дорогой мой, крепись. Помни — тебя любят столько людей…
«…Давление стабилизировалось, пульс нормальный, — сказал совсем рядом чей-то голос. — Одну минуту… Он приходит в себя». Перед глазами начали блекнуть, растворяться и исчезать многочисленные огоньки — целые галактики звезд. Некоторые, особенно яркие и настойчивые, еще держались какое-то время, но потом начали пропадать и они…
— …меня слышите? — Голос сменился, теперь это уже был мужской, такой немолодой и уверенный голос. — Кажется, он уже очнулся.
Сергей открыл глаза. Белый потолок, белые стены, белые двери и белые окна с белыми домами за ними… Сверху склонился пожилой мужчина в очках, в белом халате и белом колпаке на голове, через шею змеей изгибается что-то довольно знакомое… стетоскоп. Врач. Дома. Елки же ты палки…
— Ну вот и хорошо, вот и ладненько, — спокойно проговорил мужчина, — минутку… — Он довольно бесцеремонно раздвинул пальцами Сергею веко и наклонился, что-то разглядывая. — Как вы себя чувствуете?
— Где я? — Голос был совсем слабым и непослушным. — Как я здесь оказался?
— Вот это как раз мы и хотим у вас спросить, — ответил доктор и выпрямился. — Откуда вы взялись на дороге? Откуда столько ушибов и ссадин? Вас что, сбила машина? Так, давайте по порядку. — Он повернулся и взял блокнот с ручкой. — Ваша фамилия?
— Какой, — выдавил из себя Сергей, — сейчас месяц?
— Месяц? — Тот даже не удивился. — Конец ноября, дорогой. Зима на носу. Так как фамилия?
— Ант. — Он закрыл глаза. — Простите… Антонов. Сергей Антонов…
Боже. Боже. О Боже… Может, это мне все приснилось?
Эпилог
Небо хмурилось, раздраженно наполняя воздух влажной холодной моросью. Такой же недовольный порывистый ветер заставлял нервно вздрагивать и трепетать флаг на шпиле небольшого ресторанчика, к тому же он как раз благородно расположился на взгорке — доступный ветрам и хорошему обзору, до самого горизонта…
— Хозяин. — Молодой человек облокотился о подоконник, заменяющий барную стойку. — Ну и погодка… Как вы думаете, они сегодня придут?
— Эх, молодежь, молодежь… — добродушно вздохнул полный господин в широком фартуке. — Как еще много вам надо учиться… Конечно, придут. Тут не играет роли погода.
— Они… Как будто что-то потеряли. Что-то очень важное, что-то такое, что теперь невозможно найти…
— Да. Частичку самих себя. А это — очень долгая боль…
Он был старым и опытным, этот хозяин, и никогда не ошибался. Потому что в своей жизни видел очень много разных людей…
И они появились. Как всегда, в свое обычное время — две плотно закутанные в плащи фигурки. Молодая женщина и девочка — мать и дочь. Тихо поднялись по мокрой лестнице, прикрывая лица от ветра, и скромно сели на свое обычное место — у ограждения. И замолчали, подперев подбородки руками и уставившись вдаль, за горизонт, каким-то непривычно тихим, кротким и грустным взглядом…
Хозяин неслышно поставил на столик бутылку ангорского рома — они всегда заказывали одно и то же. И всегда уходили, так и не распечатав. Каждый вечер всегда вместе, как будто привязавшись к этому месту какой-то невидимой, но очень важной и прочной ниточкой. С самой осени. А на дворе уже поднималась весна…
г. Минск, сентябрь 2005 — июнь 2006 г.
Павел Стретович
«Вернуться в осень. Книга вторая»
Пролог
Бум-бум-хруп. Бум-бум-хруп.
Какой-то объемный, какой-то подавляющий и страшный звук – как будто рядом грохочут скалистые вершины гор, или само хмурое небо…
Бум-бум-хруп. Бум-бум-хруп.
Эния растерянно огляделась – я уже слышала это, я уже видела это, я уже чувствовала все это, – тысячу раз… Походный шатер, стол – на нем в беспорядке бумаги, карты и схемы; несколько складных стульев и большой шкаф для снаряжения. И тревога, непонятная тревога и страх – заставляющие беспокойно вздрагивать сердце…
«Все. Пора, – Сергей вздохнул и поднялся. – Прости, Эния. Прости за все…»
Она поднялась следом и положила голову ему на плечо: «Не надо, Сережа. Только не надо ТАК. Прощаться. Мы правы».
ПРАВЫ? В ЧЕМ ПРАВЫ, ГДЕ ПРАВЫ?
Бум-бум-хруп. Бум-бум-хруп.
«Надеюсь, – Сергей мягко провел ладонью по ее волосам. – Нет, лучше – верю… И ты верь, ладно?»
Она кивнула головой – он поправил оружейный пояс, снова вздохнул и снова посмотрел на нее – в глазах наливалась боль и тоска. Любовь и беспокойство. И нежность. Потом шагнул за полог…
ЧТО ЗА «ВЕРЬ»? ВО ЧТО ВЕРЬ?
Бум-бум-хруп.
Неожиданно снаружи наступила полная тишина. Она удивленно оглянулась вокруг, потом осторожно приоткрыла матерчатый полог и выглянула наружу – глаза непроизвольно расширились и, показалось, перестало биться сердце…
«Мама!»
Снаружи, ощетинившись чудовищно бескрайним и чудовищно стройным – лесом копий, пик, штандартов и знамен, и теряясь окончанием в далекой дали, – стояли когорты, манипулы и центурии, вряд ли видимой кем-либо раньше, армии…
«Мама!»
Серый холодный металл кирас и нахмуренные суровые лица – тысячи и тысячи, десятки и десятки тысяч, – суровых решительных лиц…
Шум-шум-хруп – единым вздохом опустились к ногам щиты и вздрогнуло бескрайнее море пик, и в наступившей тишине стало слышно – как где-то вдалеке перекликаются морские чайки…
«Мама! Да проснись же, мама…»
