– Уезжай из Москвы – останешься жив, здоров и еще деньжат подкину. Сутки тебе на сборы.

– Как, как? – не поверил я ушам.

Он решил меня дожать:

– Уматывай, Француз. Теперь я здесь Француз, я Глеб Михайлович Грин. И только мне решать, кто здесь процветать будет, а кто станет трупом.

– А с женой как? – уточнил я. – Тебе оставить?

Он милостиво махнул рукой:

– Забирай, мне плевать.

– Спасибо, хозяин. – Не выдержав, я расхохотался. – Ну ты, мужик, ваще… Уморишь ведь, уматывать не придется.

Глаза его сузились:

– Веселись, веселись. Но какой твой ответ?

Безусловно, он был безумен. И вместе с тем жалок. И потому, вероятно, опасен вдвойне. Наверное, мне следовало тут же его ликвидировать: распылить на молекулы, и баста. Быть может, это было самым правильным, однако… Я все острее ощущал – что-то здесь было не так. После общения с капитаном Сычовой в голове у меня воцарился сумбур. Но в данную минуту, глядя на этого лже-Француза, ей-богу, я понимал еще меньше. И поэтому воздержался от поспешных – возможно, опрометчивых – решений.

– Сперва ответь на вопрос, – проговорил я миролюбиво. – Может, к делу не относится, но все же любопытно.

Он благосклонно кивнул:

– Спрашивай.

– Тот плешивый хмырь, за которым я гнался, кем тебе приходится?

Эффект превзошел ожидания. Он буквально затопал ногами:

– О ком ты говоришь, ничтожество?! Что за слова изрыгает твой рот?! Это кто же плешивый хмырь?! Человек, которому ты даже ботинки чистить не достоин?! Пожалуй, мне придется пересмотреть свое предложение! А ведь я хотел тебе, протобестия, еще и деньги заплатить!

«Каков стиль, – подумал я, – даже лексика изменилась. Что за мерзость всучила мне цыганка перед гибелью? Но чем бы это ни оказалось, на сегодня с меня было достаточно. Право слово, перегрев».

– Пошел вон! – рявкнул я. – Если не хочешь, чтоб я свернул тебе шею!

Сперва он замер с приоткрытым ртом, затем как ни в чем не бывало осведомился:

– Как насчет моего предложения?

– Согласен, – кивнул я, – только наоборот. Из Москвы уезжаешь ты, выметаешься к чертовой матери и не попадаешься мне на глаза.

Он ткнул в мою сторону пальцем:

– Ты подписал себе приговор.

Я шагнул к нему:

– Уберешься сам или вышвырнуть?

Он с усмешкой поднял руки:

– В драке я тебе уступаю. Во всем же остальном я гораздо сильней.

Не дав себе труда выяснить, в чем же конкретно, я вышел в прихожую и распахнул дверь:

– Удались с этой ласкающей мыслью.

С достоинством меня обогнув, он вышел со словами:

– Очень пожалеешь.

– Не сегодня, – заверил я, хлопнув дверью.

Для очистки совести я подождал в прихожей. Но шизанутый мой двойник не в пример капитану Сычовой квартиру мою не штурмовал. Облегченно вздохнув, я прошел на кухню и посмотрел в окно.

Июльский вечер был ясным и светлым. На густо-синем небе бледнела половинка луны. Двойник вышел из подъезда, нащупал взглядом мое окно и, по стандартам Голливуда, показал мне средний палец. Что ж, на мой взгляд, это ничуть не хуже «протобестии». С подчеркнутой неторопливостью он зашагал прочь. Желтое такси тронулось наконец с места и поехало за ним. Очередное совпадение? Черт его знает.

В дверном замке повернулся ключ, и вошла Дашка.

– Милиционерша отчалила? – поинтересовалась она с порога. Затем подошла и обняла меня сзади. – Долго ты с ней бодался?

– Двойника моего не встретила? – вместо ответа спросил я.

Она развернула меня к себе лицом:

– Он был здесь?

– Значит, не встретила, – заключил я.

Дашкины глаза смотрели испытующе:

– Какой шанс упустила. Хоть плачь.

– Какой-такой шанс? – полюбопытствовал я.

– Усадила бы вас рядышком, рассмотрела бы и выбрала того, кто получше.

Мы улыбнулись друг другу.

– Что так долго? – проворчал я.

– Во-первых, мы с Илюшкой пытались проанализировать сегодняшнюю дребедень.

– Получилось?

– Не очень: фактуры маловато. А во-вторых, Алка его была так мила, что напоила нас чаем. – Дарья потянула меня в комнату. – Давай-ка сядем на диван, и ты мне выложишь все со всеми подробностями.

– Может, чемодан сперва распакуешь? – запротестовал я. – А то милиционеры спотыкаются.

Мы сели на диван.

– Потом, – отмахнулась Дашка. – Устала жутко. – Она прикрыла рукой зевок. – Эти японские перелеты меня доконали.

Я показал ей кулак.

– Немудрено. Думаю, мои подробности потерпят до утра.

Она взглянула на меня с тревогой:

– Все так ужасно?

– Наоборот: весело – обхохочешься.

Дашка вновь зевнула и сдалась:

– Ладно. До утра. По дороге я тоже стишок сложила. – Держа меня за руку, она продекламировала:

Меня словно током ударило.

– Знаешь, ты кто… – Выдернув руку, я поднялся.

Дашка встала тоже:

– Ты чего?

– Ничего.

– Дурак, это же стишок просто. Шутка.

– Ну и шуточки у тебя, боцман…

– Перестань шуметь. Что я такого сказала?

– Конечно, просто стишок.

– Ну хорошо: ластик! Сотрем его к черту.

Мы принялись вытирать друг другу слезы. Так закончился этот сумасшедший понедельник, и я себя уверил, что вторник уже не застанет меня врасплох. Жаль, вторник этого не знал.

В семь утра, пока Дарья спала, я проделал гимнастику по собственной системе и отправился в шкаф на пробежку. Раздвинув плечики с Дашкиной одеждой, я вышел на зеленый луг и вдохнул цветочные ароматы. Слева от меня шелестел лес, справа – плескалась на порогах река, а метрах в трехстах белел двухэтажный особнячок, в котором недавно жила… Этот дом я построил для хорошего моего друга – Натальи Дмитриевны Салтыковой, единственной феи, повстречавшейся мне за мои 232 года. До нашего с ней знакомства я был убежден, что фей в природе не существует. Во всяком случае, Стивен Пирс, мой учитель, ничего о них не рассказывал, а уж он кого только ни повидал за свои 1648 лет. И вот теперь, глядя на белый особнячок, я в очередной раз проглотил комок в горле. Где вы, Наталья Дмитриевна? Как вам там? Я уверен: где бы вы ни были, вы не сердитесь на меня, мерзавца. Но сам я никогда себя, каналью, не прощу. Как мог я допустить вашу гибель?! Как мог не оказаться рядом?! Вы знаете, графиня, время – не такой уж всесильный доктор, как принято считать: иные раны с годами кровоточат сильнее. И, слава богу, ибо в противном случае мы бы оскотинились. Мое имя Ученик, и поверьте, Наталья Дмитриевна: черт меня дери, я извлеку уроки из своих ошибок.

Из леса доносился птичий щебет, вокруг порхали бабочки, а между редкими облаками сияло солнце, похожее на земное, только оранжевое, словно апельсин. Я бежал вдоль берега так, как мог позволить себе лишь здесь: пятиметровыми прыжками со скоростью километров сорок в час. Периодически делая рывки, я эту скорость удваивал. Дорога была хорошо знакома, ветерок освежал кожу, и пробежка не мешала размышлять. Обдумав вчерашние перипетии, я составил план действий на сегодня. К окончанию пробежки я сформулировал вопросы, ответить на которые необходимо в первую очередь.

Возвращаясь, я пересек луг, затем – пещерку в холме и через платяной шкаф вошел к себе в квартиру. В окно комнаты заглядывало солнце нашего мира, Дарья спала. Но когда после бритья и душа я вышел из ванной, она подскочила ко мне голая и разгневанная.

– Никогда не смей вот так сматываться! – Она помотала указательным пальцем перед моим носом. Зеленые ее глаза искрились. – Понял, засранец: никогда!

Я уточнил:

– Как это – «вот так»?

– Подло и тайно.

– А как надо было уйти на пробежку?

Она встала подбоченясь, прекрасная, как ведьма в майскую ночь.