Веттели завернулся в одеяло и тихо захныкал — мучиться предстояло ещё часов пять, не меньше. Хотелось заснуть — не удавалось. Не жизнь — казнь Такхеметская!

Но потом он всё-таки стал засыпать: в голове приятно поплыло, и трясти стало, кажется, поменьше. Показалось вдруг — то ли вспомнилось, то ли приснилось — будто он снова в Эрчестере, в школьном дворе, идёт по первому снегу, оставляя цепочку мокрых следов, а с неба медленно падают крупные белые хлопья, тают на рукавах его куртки. Куртка промокла, от этого немного холодно, но всё равно весело, потому что сейчас он войдёт в школу, поднимется в свой класс — а там все живы…

Вдруг дикий, нечеловеческий визг ворвался в эту призрачную идиллию, разнёс её вдребезги. От неожиданности Веттели даже вскочил, хотя только что не мог оторвать голову от подушки. Вокруг опять был ненавистный Такхемет, душная палатка, а шум доносился снаружи. Добрые боги, что же это может так невыносимо, погибельно визжать? Что за новая напасть? Стало жутко. Схватив риттер в правую руку и палаш в левую (много бы он сейчас, конечно, навоевал палашом!), Веттели выскочил наружу.

И сразу понял, что опасности никакой нет. Визжала не очередная атакующая нежить из богатого арсенала вражеских колдунов, а самый обычный человек. Мальчишка-туземец, сирота лет тринадцати-четырнадцати, недавно прибившийся к полевой кухне и выполняющий разные мелкие поручения за миску каши. Веттели узнал его по правой половине лица, левая же являла собой один багровый, распухший кровоподтёк, кажется, там уже и глаза не осталось. Мальчишку как щенка, за шкирку, держал капрал Барлоу, и не просто держал, а совал босыми ногами прямо в пламя костра — понятно, отчего тот так душераздирающе визжал и бился. Вот шайтан, что же это за живодёрство такое?

Тут капитан Веттели, по-хорошему, должен был заорать, чтобы озверевший капрал прекратил творить безобразие, но голос куда-то пропал, и вместо командного окрика получился какой-то полузадушенный писк, которого вообще никто не услышал.

Зато появился лейтенант Касперс — молодец! Вовремя!

— Да что же ты творишь, скотина? — налетел, ребёнка отнял — тот кулём повалился на песок, закрыв голову руками в ожидании новых побоев. Потом обернулся к капралу, но заметил Веттели.

— Берти, ты совсем идиот? Зачем ты вылез… то есть, сэр, вы больны, напрасно вы встали, — это он вспомнил о младшем по званию, что не гоже подавать ему дурной пример столь вопиющим пренебрежением субординацией. Тоже, конечно, «вовремя».

— А! — махнул рукой Веттели, игнорируя и «идиота» и «сэра». — Вы и мёртвого поднимете. Что тут происходит, объяснит кто-нибудь?

— Ну? — Касперс сверкнул на капрала белыми, бешеными глазами. — Объясни господину капитану, за что ты измывался над ребёнком, ублюдок?

Барлоу в ответ нагло сплюнул сквозь зубы.

— А вы попридержите коней, господин лейтенант. Над ребёнком я измывался? Над этим, да? А вы подите, посмотрите. В крайнем шатре, где малярийные лежат. И в кухонном посмотрите тоже. Трупы там, господин лейтенант, десять штук, один к одному. Я этого поймал, когда он им, бесчувственным, глотки резал. И повара он сонным прикончил. Всё, нет у нас в роте повара, господа офицеры. Жрать-то что будем, а?

— Лейтенант, проверь, — тихо велел Веттели.

Касперс убежал, вернулся зелёный.

Лагерь загудел растревоженным ульем.

Вот оно, значит, как. Засланный оказался сирота. Бывает. А повара жалко. Ох, как жалко повара! Ленивый был, скотина, вороватый, выпивоха, но какие каши варил! И сироту прикормил, а тот его ножом по горлу…

Сирота корчился в песке.

— Расстрелять, — коротко велел Веттели.

Подошёл Касперс, обнял за плечи.

— Капитан, идём уже отсюда, ты же едва стоишь. Зачем вообще вставал, сами бы разобрались.

— Идем, — хорошо, что подошёл, поддержал — сил совсем не осталось, пришлось бы, пожалуй, уползать в палатку на четвереньках.

За спиной раздался выстрел.

Офицеры не обернулись.

— Хорошо, господин директор, — неприятно ухмыльнулся сыщик. — Не желаете слушать мои суждения — дело ваше. Но распускать воспитанников я вам запрещаю, у меня есть нужные полномочия.

— Послушайте! — потерял терпение бедный профессор. — Если вы так настаиваете, пусть старшеклассники останутся в школе. Но младших-то воспитанников мы можем отпустить? Неужели вы и их подозреваете в убийстве? Это же просто глупо! Бедный Мидоуз был рослым парнем, первокурсник просто не дотянулся бы до его глаза!

— Шило можно и метнуть, — угрюмо возразил Поттинджер.

— О-о-о! Добрые боги! — простонал профессор. — Девятилетний ребёнок неизвестно где добывает сапожное шило — мы в школе ничего подобного не держим — без всякой на то причины бросает в старшеклассника и с профессиональной меткостью попадает точно в глаз! Вы сами-то поверите в такую историю?

— Моё дело не верить, а проверять. Все ученики останутся в школе.

— А девочки?

— И девочки тоже.

Среди собравшихся начался возмущённый гул, и директор не стал призывать к порядку.

— Возмутительно!

— Бесчеловечно!

— …большой риск…

— …сущий абсурд!

— Жалобу в полицейское управление…

— … надо добиваться своего…

— Подождите, господа!

Это был голос Токслея.

— Послушайте! Всё это, конечно, ужасно. Но боюсь, господин полицейский прав.

— Что? Прав? Вы о чём, Фердинанд? — в возмущённом голосе Инджерсолла явственно слышалось: «Уж о вас-то я был лучшего мнения». Но Токслей выдержал гневный взгляд начальства, ответил очень спокойно.

— Я вот о чём. Разумеется, первокурсник, тем более, девочка, не мог совершить эти убийства. Не мог, если оставался самим собой. А если он был одержим? Мисс Брэннстоун, чисто теоретически, способен ребёнок, будучи одержимым, сотворить что-то подобное?

Ведьма тяжело поднялась с места, ответила мрачно, ни на кого не глядя.

— Одержимый мог и не такое сотворить. Бывали случаи… — она не стала продолжать.

— Но ведь это можно выяснить? Ведь одержимость как-то выявляется? — выкрикнул Гаффин истерически, похоже, он здорово перепугался.

— Можно, — согласилась Агата ещё мрачнее. — Но времени на это уйдёт немало, предупреждаю сразу.

— Вот видите, сэр, — тихо сказал Токслей, глядя профессору в глаза. — Как это ни ужасно, но детей распускать нельзя. Если убийца среди них — одним богам ведомо, чего ещё он может натворить, оказавшись в семье. Мы-то уже, по крайней мере, предупреждены и будем начеку. А как вы станете объяснять родителям? «Следите за своей девочкой, возможно, это именно она заколола двух наших воспитанников»?

— Да, — только и сказал Инджерсолл, — да.

На него стало жалко смотреть, в одну минуту человек будто состарился на десять лет: плечи поникли, взгляд потух, бессильно упали руки.

Спасибо ещё, что Поттинджеру хватило то ли ума, то ли такта никак не комментировать ситуацию. Он просто поднялся и ушёл, так что обошлось без высказываний типа «Ну что я вам говорил!»

Люди растеряно молчали.

— Я полагаю, собрание на этом можно закрывать? — непонятно к кому обращаясь, спросил директор деревянным голосом.

— Но разве мы не должны обсудить, какие меры следует принять, чтобы максимально обезопасить наших учеников? — мягко, будто обращаясь к больным, напомнил Токслей.

— Верно! — воскликнул Инджерсолл, оживляясь: утопающему протянули соломину, и он в неё вцепился. — Конечно, мы должны что-то предпринять! У кого какие соображения, господа? Мистер Токслей, мистер Веттели, вы люди военные, вы можете что-то предложить?

К такой постановке вопроса Веттели готов не был — у него (да и у всех остальных) уже успело войти в привычку, что на школьных совещаниях он исполняет роль безмолвного статиста. Впрочем, ответ был очевиден, странно, что Токслей не озвучил его первым… хотя, нет, не странно, а наоборот, очень предусмотрительно. Это избавило лейтенанта от незавидной участи превратиться в мишень для язвительных острот.