Великолепно! Грандиозно! — восторгу Гвиневры не было предела, чтобы хоть как-то выразить его, она, раскинув руки, навзничь рухнула в снег с высоты совиной головы и принялась энергично дрыгать ногами в воздухе. — В жизни не слышала ничего более трогательного и романтического! Отдалённо напоминает дротткветты эльфийских скальдов. Знаешь, ведь когда-то эльфы были великим народом. А превратились… Ладно, не будем о грустном, всё имеет своё начало и свой конец, такова наша жизнь. Твой стих восхитителен, и лишь одно меня печалит. В нём опять нет фей.

— Извини, — сокрушённо развёл руками Веттели. — В другой раз непременно сочиню про фей. Просто мне хотелось, чтобы в моём стихе тоже фигурировал кто-то огромный и, желательно, экзотический. Вот я и остановился на тролле.

Фея понимающе кивнула, потом посетовала ностальгически:

— Ну, да! Теперь обычный северный тролль — это уже экзотика. А ведь были времена, когда они встречались даже у нас, на островах. Приходили с континента по льду замёрзших проливов, рыскали, что бы пожрать. Такие ненасытные твари! Удивительно, как они не пресекли на корню весь ваш человеческий род. Вы, люди, тогда ещё были совсем дикими, бегали косматые, в безобразных вонючих шкурах, только-только начинали пользоваться огнём и почти не владели магией. Все думали, что льды вас погубят. Жалели даже…

— Что?! — Веттели не верил своим ушам. — Ты сама это видела? Ты родилась в ледниковую эпоху?

— Совсем с ума сошёл?! — Гвиневра смерила его возмущённым взглядом. — Я, конечно, подольше тебя живу на этом свете, но не надо меня совсем уж в старухи-то записывать! Просто так уж устроен наш народ: воспоминания передаются нам по наследству от предков. Поэтому я, к примеру, отчётливо помню то, что видела ещё моя пра-пра-пра- и ещё сколько-то пра- бабушка Годелена. Уяснил? Только не подумай, будто «Годелена» — это её настоящее имя. Так она звалась только на людях.

— Хорошо, — покорно кивнул Веттели, немного ошеломлённый потоком вылившейся на него информации. — Ни за что не подумаю.

— Ну вот и умница, — фея подлетела и похлопала его по плечу. — А теперь знаешь что? Возвращайся-ка скорее домой, ты очень плохо одет. Разве умные люди разгуливают по снегу в одном свитере? Другой раз одевайся теплее, не то простудишься, и твоя женщина станет меня ругать.

Только после её слов увлечённый беседой Веттели, наконец, почувствовал, что у него уже на самом деле застыли руки, ноги и нос. И правда, не простудиться бы! Ведь если это случится, Эмили ругать Гвиневру, конечно не станет, но ему самому уж точно достанется от миссис Феппс, которая любит забывать, что он уже очень давно не её трёхлетний воспитанник, и опекает как маленького. А завтра как раз выходной! Да, было бы очень некстати заболеть.

Обошлось, благодаря мисс Фессенден. Пока он добирался от совы до школы, Гвиневра уже успела побывать у Эмили и наябедничать: «Ты плохо следишь за своим парнем, он бегает по морозу гол и бос! Вот сляжет и умрёт от простуды — будешь знать!»

Понятно, что после таких слов бедная девушка вообразила ужасное: будто бы Норберт Веттели внезапно сошёл с ума от пережитых невзгод и в самом деле пошёл бродить по Гринторпу без одежды и обуви. Хотела бежать на поиски, к счастью, опоздала — он сам вышел ей навстречу, в здравом уме, твёрдой памяти и тёплом свитере. Но Эмили уже была настроена очень решительно, просто так успокоиться не могла и напоила его горячим вином с пряностями и апельсиновой корочкой. Кстати, против такого лечения Веттели даже не думал возражать и назавтра отправился к няне без малейших признаков какой-либо хвори.

…Утро было тихим и зимним. Над заснеженными крышами вились дымки. Солнце ещё не встало, и свет в окнах гринторпских домиков казался особенно жёлтым, тёплым и уютным на фоне окружающей предрассветной синевы.

Миссис Феппс любила, чтобы он являлся к ней спозаранку, на чашку какао. Сама она всегда поднималась затемно и к его приходу успевала испечь медовых плюшек по старинному гринторпскому рецепту, передающихся в семьях из поколения в поколение. Беда в том, что за долгие столетия в традиционный рецепт, тот самый, что кухарка графа Эльчестера, по преданию, обманом выманила у брауни, постепенно вкрадывались неточности, возникали разночтения, и в результате, сколько семей было в Гринторпе, столько и рецептов медовых плюшек. При этом каждая гринторпская хозяйка свято верила, что именно её рецепт является единственно подлинным, а соседки просто ничего не смыслят в кулинарии.

Миссис Феппс в этом плане не была исключением и, угощая своего новообретённого воспитанника, всякий раз приговаривала: «Кушай, кушай, мой милый. А то где ты ещё съешь настоящую гринторпскую плюшку? Эта росомаха Делия представления не имеет, как их правильно печь! Не удивлюсь, если она кладёт в тесто олеомаргарин, с неё станется. А уж в том, что она не удосуживается выбрать вишнёвый мёд и бухает какой попало, даже не сомневаюсь!» Под «росомахой Делией» няня разумела школьную повариху.

Положа руку на сердце, Веттели не видел большой разницы между няниными и «росомахиными» плюшками — и те, и другие были выше всяких похвал. Но вслух он об этом, понятно, не говорил, просто ел, кивал, дипломатично мычал «угу» и думал о том, как прекрасна бывает временами жизнь. А миссис Феппс, сняв запорошённый мукой передник, присаживалась рядом и самым обстоятельным образом докладывала о событиях, произошедших в Гринторпе за неделю: кто женился, кто родился, кто, не дайте боги, помер, у кого опоросилась свинья, у кого прохудилась крыша, какую девушку с каким парнем стали замечать, и к чему это может привести — в таком духе. Обычно Веттели слушал нянины рассказы вполуха, хотя, не без удовольствия. Деревенские подробности его мало занимали, и проблемы гринторпцев казались незначительными и забавными, но возникало чувство близкой сопричастности к незнакомой мирной жизни. Он никак не ждал, что война и здесь сумеет до него добраться.

— Ещё новость — у соседки, Ханни Пулл… От неё муж ушёл лет пять тому назад, она вернула девичью фамилию, а то была Родрикс… — сколько Веттели помнил свою няню, она в своих рассказах никогда не умела обходиться без лишних подробностей. — Так вот, в понедельник, под вечер, её брат вернулся с войны. А ведь его считали давно убитым, и бумага о том пришла. Ошиблись, наверное, может, перепутали с кем. Ханни поначалу так рада была, а теперь плачет: брат сам не свой, на себя не похож. Видать, тяжко пришлось бедняге, совсем его жизнь поломала. Сам бледный, страшный, и ведёт себя будто помешанный: в глаза не глядит, днём на улицу ни ногой, ставни отворять не позволяет, сидит у себя в комнате, как сыч, к еде почти не притрагивается. А как солнце сядет — он из дому и бродит, бродит где-то часами, в темноте. Окликнешь — буркнет что-то, будто незнакомый, а ведь по соседству рос. И что такое с парнем стряслось? Может, ты знаешь, тоже ведь воевал? Конечно, он, Хантер Пулл, и прежде не был душой общества, но и от людей не шарахался…

— Что?! — Веттели чуть не подавился непрожёванным куском плюшки. — Как-как его звали?!

— Хантер Доббин Пулл… А что такое, милый? На тебе лица нет! Ты… ты с ним знаком?

Знаком? О, да! Лейтенант Веттели очень хорошо знал своего капрала Пулла, каменщика из графства из Эльчестер. Мало того, он сам, лично, следил, чтобы могилу для него вырыли поглубже, чтобы не добрались до его тела хотя бы стервятники и волки — парень погиб геройски и заслужил честное погребение. А что потом с ним стряслось? Да, теперь Веттели это тоже знал. Ах, лучше бы не знать! Ах, лучше бы тело, как обычно, сожрали падальщики.

— Мы служили вместе, пока… гм… какое-то время. Мне надо его увидеть, нянюшка, я непременно должен его увидеть!

— Ну хорошо, хорошо, милый, не стоит так волноваться! — няня уж и не рада была, что завела этот разговор. — Доедай, и пойдём с тобой к Пуллам…

— Нет! Не сейчас! Сперва я должен вернуться в школу и взять там… кое-что. Я мигом!