Тогда она подошла к нему сама. Примиряющее подпихнула в бок толстым коленом, голым и белым.

— Слышь ты, олицетворение Отечества! Тебя хоть по какому ведомству поставили?

— А? — рассеяно откликнулся муж, сам он об этом до сих пор не успел задуматься. Пока суд да дело, церемонии, парады и заседания, к непосредственным обязанностям ещё не приступал. — Ну, как? Заместо Сварны покойного. Значит, Пропаганда и агитация!

— Тебя?! По Пропаганде и агитации?! — она покрутила всклокоченной головой. — Представля-аю! Ты им наагитируешь пожалуй!

И так это вдруг показалось смешно обоим, так не подходила Хриту новая интеллектуальная должность, что муж и жена принялись хохотать в голос. Веселились долго и громко, наплевав на тонкие перегородки и нервных соседей — если бы не знали о его карьерном взлёте, давно бы уже барабанили кулаками в стену.

— Завтра на службу уйду, а ты не ходи, вещи пакуй, — приказал Хрит, отсмеявшись. — Хочешь, людей в подмогу пришлю, будем в Штаб переезжать… А пока… — он притянул бабу к себе — иди сюда! Может, успеем на старом месте шестого заделать? Вдруг повезёт наконец, девка получится?

Ему очень хотелось именно девку. Всегда. Парни что, парни родятся для войны, долго ли им твердь топтать? А для жизни — девчонки. Хоть что-то после себя на Церанге оставить! Тем более теперь. Потому что чувствовал дядька Хрит особым чутьём хищника, никогда прежде его не подводившим: короток, ох короток будет его век в цергардах Федерации! Оттого и радости никакой — одна мрачная решимость. А бабу — жаль. Хоть какая, а своя. Пусть потешится напоследок шикарной жизнью…

Землян водворили в прежнюю камеру — и это стало для них ударом. Даже еда, которая вдруг сделалась обильной и относительно вкусной, больше не радовала… Круг замкнулся, поняли они, и не выбраться им из него никогда. Предложения нарушить инструкцию 163/15 высказывались всё чаще, однако, теперь и этого от них никто не требовал. День шёл за днём, но на допросы снова перестали вызывать — будто позабыли окончательно. У наблюдателя Бринелли сдали нервы, он бросился на дверь, принялся колотить кулаками и кричать, что хочет сделать важное заявление. Охрана его истерику проигнорировала напрочь, даже в смотровое окно никто не заглянул. Сообща кое-как успокоили несчастного коллегу и уложили спать.

На самом деле, никто про пришельцев не забыл. Им было невдомёк, но теперь положение их было совсем иным. Они больше не принадлежали ведомству Внешней безопасности, равно как и безопасности Внутренней. Для охраны камеры каждый из цергардов выставил по одному своему человеку в смену, и трудно сказать, за кем эти люди зорче следили: за своими подопечными или друг за другом. У каждого был приказ: «в случае чего» — стрелять не поражение. Поэтому каждое своё действие, пусть самое незначительное, приходилось тщательно обдумывать: не вызовет ли оно подозрений у «сослуживцев», не спровоцирует ли стрельбу? «В сортир спокойно не сходишь», — после каждой смены жаловался цергарду Хриту регард Ванк, давний его приятель, собутыльник и напарник по «поручениям особого рода». Уж на что бывалый человек — и ему нелегко приходилось.

Довольно долго вопрос о пришельцах в Совете не поднимался вовсе, и о космическом их транспорте речь не заходила. Верховным требовалось время, чтобы осмыслить и просчитать ситуацию, осознать, какую опасность она таит и какую выгоду сулит. Так скоро и бездоказательно поверить в пришествие инопланетян цергарды не могли. Но если бывают на свете чудеса, если факт подтвердится — лучше подготовиться заранее, чтобы, растерявшись, не упустить инициативу. А потому они медлили и тянули с созывом Совета.

К концу второго дня цергарду Эйнеру даже любопытно стало — насколько хватит терпения у господ-соратников? Сам бы он в их положении, наверное, и дня не выдержал, потребовал продолжения столь увлекательной темы. Тогда дядька Хрит предложил спор. Поставил на десять дней. Эйнер — на четыре. К ним присоединился адъютант Тапри, брякнув наобум: «десять». Гвейран, тоже наугад, назвал цифру шесть, и выиграл три дневных пайка, из них два правительственных.

— Это нечестно, — обиделся Тапри, не потому что пайка пожалел, а из принципа. Неприятно стало, что пришелец разбирается в жизни Арингорада лучше коренных уроженцев. — Он не должен был спорить, у него разум высший! Он знал!

— Хочешь сказать, я будущее предвижу? Или мысли на дальнем расстоянии читаю? — рассмеялся Гвейран.

— А кто вас знает, — ответил юноша подозрительно. Помолчал и уточнил с опаской, — а на ближнем — читаете?

— Ни на каком! И не предвижу ничего! Угадал по чистой случайности, — был исчерпывающий ответ, но агард, похоже, не поверил.

Тогда, чтобы задобрить, Гвейран отдал ему весь выигрыш — для Вегды. Помогло. Ради любимой Тапри готов был забыть любые обиды и опасения.

На заседание цергард Эйнер шёл с тяжёлым сердцем. Дурные новости пришли из империи Сфу, от тамошнего резидента. Случилось худшее. Южане создали-таки свою Бомбу. На карте мира стало одной ядреной державой больше. А так уж устроен человек: стоит ему что-то создать — непременно хочется испытать в деле. Злосчастному Церангу грозила новая беда.

В другое время доклад главы Внешней безопасности не на шутку встревожил бы Совет. Но на сей раз мысли их были заняты исключительно пришельцами. Прямо на месте, в зале Церемоний, решено было провести допрос.

Привели заключенных, измученных и бледных. У них были затравленные лица и неверная походка, шли, поддерживая друг друга. «Никуда не годятся, а ведь их даже не били ни разу! — огорчённо подумал Эйнер. — Как странно!» Очень уж не похожи были эти изнеженные создания на своего соплеменника Гвейрана, выносливого, крепкого телом и духом, способного любому церангару, даже здоровому, дать десять очков вперёд. «Может, тоже нежелательная мутация? Надо будет спросить…»

Их выстроили в линию перед большим чёрным столом, массивная каменная нога его была в двух местах перехвачена широкими бронзовыми хомутами, крышку прорезала аккуратная трещина. Лица людей, собравшихся за этим столом, были известны каждому в Арингораде, и пришельцы не являлись исключением. Сразу стало понятно: происходит что-то значительное, необычайно важное. Решается их судьба. Ах, если бы заранее знать, если бы успеть договориться, как себя вести! Но было поздно.

Допрос начал цергард Ворогу. Он долго медлил, всматривался в лица заключенных — обычные человеческие лица — изучал своим опытным судейским взглядом. Затем, безошибочно вычислив слабое звено, ткнул пальцем в третьего справа. Конвоиры отдалили от общей группы и подвели ближе к столу наблюдателя Бринелли. Последовало традиционное: имя-звание-род занятий. Страшно вспомнить, сколько раз за последние месяцы им приходилось давать ответ на этот вопрос, и завершать его дежурной фразой: «Я лояльный гражданин, я ни в чём не виноват». Бринелли даже задумываться не пришлось, говорил чисто автоматически. Он был почти спокоен, не то, что накануне. Он радовался близкой развязке, какой бы она ни вышла.

«Молодец, хорошо держится», — отметил про себя Эйнер. О вчерашней истерике пришельца он знал благодаря «пиявке», искусно встроенной в рамку смотрового окна, господам-соратникам о ней не было известно, хоть в этом он сохранил преимущество.

Но как бы замечательно ни вёл себя землянин, его надо было сломать. Для общего блага.

Ворогу хотел продолжить допрос, уже и рот раскрыл, и горловой трубкой лязгнул, но цергард Эйнер его бесцеремонно перебил. Заговорил нарочито резко и раздражённо:

— Да хватит уже из тины дом лепить! — это церангское выражение подразумевало дело совершенно бессмысленное, заранее обречённое на провал. — Слышали мы про вашу лояльность сотни раз. Одна речь не пословица! — а так на Церанге никто не говорил, от Гвейрана слышал и ввернул нарочно. — Не понимаю, какой смысл скрывать очевидное? Знаем мы прекрасно, где ваш катер, и на головном корабле уже бывали. В бассейне плавали, в невесомости летали, на синтезаторе всякое мастерили! — это было сказано специально, чтобы не подумали, будто блефует. — Да я его, если постараюсь, угнать могу! — соврать иной раз тоже бывает полезно. — Провалилась ваша группа, давно и окончательно, пора бы уже это признать!