Окажись на месте наблюдателя Мартина Броогена любой другой землянин — всё вышло бы иначе. Молчал бы, сколько смог, потом, сломавшись под пытками, рассказал правду — и одним Создателям ведомо, как отреагировал бы на неё Кузар. Но Мартин Брооген был психологом — вот в чем суть! Он не хуже цергарда Эйнера понимал, что человеку в шестьдесят лет куда сложнее поверить в пришельцев, чем двадцатилетнему. И ответ его ни в коем случае не противоречил инструкции 163/15.

— Я скажу, скажу! У меня и в мыслях не было врать, господин Верховный цергард! Господин цергард Эйнер решил, что мы — инопланетяне!

— ???!!! — он не верил своим ушам.

Пальцы разжались. Человек упал на своё место, принялся обиженно потирать шею.

— Повтори, что ты сейчас сказал?! — Кузар чувствовал как, против воли, лицо его расплывается в широченной, счастливейшей улыбке.

— Господин Верховный цергард Эйнер задержал нас и заключил под арест потому, что считает пришельцами с другой планеты! — очень чётко и раздельно, чтобы ни малейшего сомнения не осталось, выговорил человек.

— Так почему… — он захлебнулся ликованием, — почему вы это СРАЗУ МНЕ НЕ СКАЗАЛИ?!!

— Но вы же не спрашивали, господин Верховный цергард! — был справедливый ответ.

…И, верно, по иронии судьбы, разговор этот происходил в тот самый день и час, когда цергард Эйнер со своим новоиспеченным соратником Хритом были заняты непосредственной подготовкой операции по «изъятию» пленных пришельцев из лагеря № 2-АР-У и возвращению под свою опеку.

…Такая уж натура была у бывшего регарда Хрита Фогл-ата, что стремление к власти было ему абсолютно чуждо. Потому что хлопотное это дело — ну его к чертям! Его личные амбиции были сведены к минимуму, и всякий раз, когда непосредственное начальство в лице младшего трегарда Цурга представляло его к повышению по выслуге лет, он шёл к «своему» и договаривался, чтобы вместо очередного звания ему выдали пять премиальных пайков. «Что мне проку с нового значка? А так хоть дети порадуются…» (Расчет был прост: разница между годовым довольствием регарда и старшего регарда как раз эти пять пайков и составляла.) В ответ на это, Рег-ат ругал его (любя, конечно же) «старым болваном», но просьбу неизменно удовлетворял. И то сказать, стоит ли гоняться за званиями человеку, чьё истинное положение повыше, чем у иного форгарда? Поди-ка, форгарды, так запросто в кабинет к Верховным не вхожи…

Вот почему внезапному взлёту своему «вечный регард» рад не был. Но и роптать на судьбу не стал, воспринял как должное. Если для пользы Эйнера Рег-ата требуется, чтобы он, Хрит, стал цергардом Федерации — значит, так тому и быть. Ради «своего» — хоть чёртом, хоть самим Создателем! Потому что поклялся в вечной преданности ещё отцу его, а сына любил больше отца. «Дядька Хрит» — так он звал его с самого детства. Дядька… Да, это могло стать правдой. Если бы не приклад пьяного пехотинца, если бы осталась жить на свете любимая его, Ому Игин-ат фро Анге, родная сестра Регана Игин-ата.

«Кто это? — спросил цергард Эйнер, увидев однажды её фото с серыми траурными полосками на стене его штабной каморки — не дома же, на глазах жены, было держать? — Лицо знакомое. Странно!» Ему известна была та страшная семейная история, за годы до его рождения случившаяся, но о роли в ней «дядьки» Хрита он не знал. Отец хотел рассказать — Хрит остановил: ни к чему прошлое ворошить. Пусть мальчик ценит его за дело, а не за несостоявшееся родство.

И Эйнер ценил. Всегда. Он умел быть благодарным. А уж как принял цергард Хрит присягу, вступая в должность — нарочно старался подчеркнуть: теперь мы на равных, я тебе больше не начальник… Откуда ему, детёнышу смутных лет, понимать разницу между выходцем из бывшего кабального семейства потомственных плотников и наследником аристократического офицерского рода Анге? Особенно теперь, когда на плотников смотрят, как прежде — на придворных ювелиров? А на самом-то деле, какое тут может быть равенство? Пусть другие судят, как хотят, но для него, Хрита Фогл-ата не изменилось ничего. И если просит о помощи Эйнер Рег-ат фро Анге, он эту просьбу выполнит, как приказ… Нет, даже не как приказ — как долг. Надо будет — хоть весь Совет Верховных собственноручно перережет, не то, что лагерную охрану перестрелять!

На всё был готов беспрекословно цергард Федерации Хрит. Однако, не пришлось. И планы их так планами и остались. Не мог, просто не в состоянии был медлить цергард Кузар, всеми силами стремился приблизить час своего торжества. Не до того было господам-соратникам, хотелось отдохнуть после утомительных церемоний, но по настоянию Кузара уже на другой день был созван Совет.

Позже у него ещё было время упрекнуть себя в излишней поспешности. Если бы любого другого, не Эйнера Рег-ата касалось дело, он был бы осмотрительнее, он, по крайней мере, дал бы себе труд поинтересоваться: на чём именно основаны его безумные подозрения? Возможно, и ему открылись бы настораживающие факты, и не попал бы он впросак, не выставил бы себя закосневшим глупцом. Но слишком уж велико оказалось стремление поскорее разделаться с врагом, слишком сладким и манящим было предвкушение торжества. Никакого расследования он больше не предпринял.

Случилось худшее — цергард Эйнер понял это сразу, едва узнал, кто именно выступил инициатором созыва Совета. Кузару удалось расколоть пришельцев. Что ж, этого следовало ожидать. Досадно, что не успели самую малость! Один день, всего один! Теперь же придётся менять все планы. А главное — теперь его обвинят в сокрытии информации государственной важности. Это очень серьёзно. Это, если хорошо постараться, можно и к измене Отечеству приравнять. А уж за желающими дело не станет…

Что делать в такой ситуации? Ссылаться на незавершенность расследования. Нельзя же, в конце концов, объявить людей пришельцами, не предоставив тому достаточно доказательств — самого сумасшедшим объявят! Такой линии решил придерживаться цергард Эйнер. И снова не пришлось.

Началось с того, что он едва не разревелся самым постыдным образом, глядя на опустевшее кресло цергарда Сварны. Эта «традиция» была изобретена ещё во дни кончины соратника Регана: преемник усопшего не занимает его место за чёрным столом Совета, но располагается рядом, с левой стороны. Оставшееся без хозяина кресло перетягивают серой лентой, и оно становится своего рода мемориалом, типа, «любимый соратник покинул бренный мир, но дух его по-прежнему витает меж нас». Образно выражаясь, конечно, без всякой мистики, запрещённой на государственном уровне.

С первого своего дня в Совете, цергард Эйнер располагался рядом с пустым креслом отца, и это его совершено не трогало. Хотя бы потому, что занятым он его и не видел никогда. Но дядюшка Сварна прежде всегда сидел рядом. Привычно сопел носом и тихо пыхтел. Задумавшись, машинально рисовал чёртиков на гербовых листах для пометок, и получались они ужасно похожими на господ-соратников, не смотря на хоботки, хвостки, усики, присоски и прочие чертячьи атрибуты. А когда Эйнеру становилось слишком скучно (что происходило с удручающей частотой), и он начинал клевать носом, дядюшка незаметно толкал его в бок и шептал дежурную глупость: «Не спи, затянет!»…

Так было. А теперь уже не будет никогда. И всю оставшуюся жизнь сидеть цергарду Эйнеру одиноко, меж двух пустых кресел. Будто изгнаннику. Так горько стало от этой мысли! Захотелось утешить себя, стал думать: а что если врёт наука, если существует на самом деле другой мир, куда уходят наши мёртвые, и смотрят оттуда на нас? И дядюшка Сварна где-то совсем рядом; пусть невидимый и неслышимый, он продолжает любить и заботиться о нём?

Вот от этой-то мысли и сделалось совсем уж нестерпимо больно, пришлось чуть не до крови закусить губу и сжать кулаки, чтобы справиться с подступившими слезами. Нет, все-таки правильно, что веру запретили!

— Эй, парень, ты чего? Нехорошо стало? — перегнувшись через пустое кресло, тихо спросил дядька Хрит. — Лица на тебе нет!