Как же он заблуждался! Понятно, что с тех пор ему пришлось обслуживать себя самостоятельно, потому что Урпет вовсе не собирался стирать младшему брату бельё или чистить оружие. У него были другие планы. Сам оставаясь в тени, он намеревался взять от жизни всё, что только можно. И пошла в гору офицерская карьера Репра Пар-ата, умело и расчетливо направляемая хитроумным «денщиком».

Потом начались шатания в войсках, и тут уж «Кузар» окунулся в родную стихию, приложил к делу свою кровавую руку. Волна мятежей прокатилась по Империи, и он выплыл на этой волне к самым вершинам власти, и брата вытянул, повинуясь закону семейного долга.

Империя рухнула, возникла Федерация, и полицейское ведомство её возглавил, по иронии судьбы, никто иной, как соратник Кузар, об уголовном прошлом которого, кроме брата, не подозревала ни одна живая душа (лично позаботился о том, чтобы бывшие «коллеги по цеху», все, кто мог его изобличить, перестали относиться к числу «живых душ»).

Прошли годы, изменился до неузнаваемости мир, положение упрочилось до незыблемого — живи да радуйся. Но возникло осложнение в лице мальчишки-мутанта с его нездоровым интересом к прошлому. Что именно было ему известно — одним Создателям ведомо. Но определённо, больше, чем нужно! Отец его покойный копал, и сам копал — и знали ведь, чёрт возьми, где копать! Беда в том, что наследил Урпет-Штырь не только в границах любимого Отечества, но и на сопредельных территориях, там, где не мог подчистить за собой, даже обрётши верховную власть в Арингораде. На этот-то след и вышел, похоже, соратник Эйнер…

Вроде бы, ничего он пока не предпринимал, но Кузар особым уголовным чутьём, не раз сослужившим ему добрую службу, всё отчётливее ощущал угрозу.

Он повёл собственную игру. Он перетряхнул, вывернул наизнанку недолгое прошлое Эйнера Рег-ата в поисках компрометирующих сведений — тщетно. Да и что такого можно нарыть на парня, которому ещё четверти века не минуло? Несчастное детство на виду у господ-соратников, безупречно-героическая служба в диверсионных войсках, более чем успешный старт в качестве главы внешней разведки… Смел, умён, неподкупен, непримирим к врагам отечества, в порочащих связях не замечен… Не человек — священная храмовая коза! Только гораздо опаснее…

И сам Кузар, и братец Репр, с его подачи, костьми ложились, чтобы подставить недруга хоть по мелочи — всякий раз выворачивался, гадёныш, успел его натаскать отец.

Оставалось только следить. За каждым шагом, за каждым вздохом — в идеале. На деле выходило гораздо хуже. Из-под носа умел ускользнуть. И верных людей вокруг себя собрал, таких, что заживо режь — слова не вытянешь: старая — с имперских времён — отцова гвардия да малолетние болотные уродцы, что смотрят на него, как на бога…

Пробовал натравить других соратников — что толку? За спиной шепчутся, связываться в открытую боятся. Потому что сами не без греха, и грехи эти ещё дорогим покойничком Реганом собраны старательно, подсчитаны и в особую папочку записаны. Кому охота подставляться под удар?

Вот почему так удивлён и заинтригован был Кузар, узнав, что люди Азры ищут зачем-то цергарда Эйнера по всему квандорскому фронту — и всё безрезультатно, донесения идут одно за другим, Главнокомандующий рвёт и мечет… Что за дела? Откуда вдруг такой интерес? И не связан ли он как-то с провальным наступлением, неизвестно с какого перепугу Азрой предпринятым? Или это лишь его, Кузара, домыслы, и нет никакой тайны, и Эйнер понадобился Азре по делам чисто служебным?

На эти вопросы обязательно нужно было найти ответ — он это нутром чуял! Однако, люди Азры тоже умели молчать. Сам же Главнокомандующий соратника Эйнера, видимо, не любил. Но беда в том, что Кузара он любил ещё меньше, и уж конечно, не стал бы с ним откровенничать. Однако, и не таился бы, если бы не имел на то причин. Чуть не час длился разговор. Кузар намеренно выстраивал его таким образом, чтобы каждая из затронутых тем прямо или косвенно касалась персоны Рег-ата. Имя его обязательно должно было прозвучать хотя бы раз — но не прозвучало. Кузар не упоминал нарочно — ждал реакции собеседника. И не просчитался: главнокомандующий старательно избегал этой темы, будто никакого цергарда Эйнера вовсе не существует на свете, и уж во всяком случае, к нему, Азре, он ни малейшего отношения не имеет… Было, пожалуй, несколько моментов, когда он едва не допускал обмолвку, но тут же себя одёргивал, переводил разговор на другое.

Люди, которым нечего скрывать, так себя не ведут.

Люди, которым есть что скрывать, уязвимы.

Уязвимыми людьми можно управлять.

В космическом пространстве не бывает дня и ночи, но люди по привычке их отсчитывают. Где-то на далёкой Земле, в городе, что был для наблюдателя Стаднецкого родным, занималось утро. В той части близкого — в окошко видно — Церанга, где лежала столица Арингорада, догорел второй закат. Это тоже было видно: чёрная тень голодным чудовищем наползла на маленький и беззащитный, светло-серый шарик планеты.

— Пора, — решил цергард Эйнер, и не удержался от горького вздоха. Нравилось ему на корабле пришельцев, как никогда и нигде в жизни. Было б можно — и впрямь, угнал бы, честное слово!

Украдкой, чтобы не заметили спутники, он погладил огромный сочно-зелёный лист какого-то растения — попрощался. А потом так же незаметно засунул в почву блестящую арингорадскую монетку — чтобы вернуться сюда ещё раз, есть такая примета.

И только покинув гостеприимный борт, лёжа в амортизационной капсуле транспортировочного катера, вдруг задумался — а откуда она вообще взялась, эта монетка, в кармане новой, прямо у него на глазах изготовленной куртки? Получалось, она тоже создана, собрана была инопланетным синтезатором из отдельных молекул, или там, атомов. Вместе с курткой, случайно, скорее всего. Она была очень, очень похожа на подлинную — точная копия, ни один специалист не отличит. Но состояла из чужих молекул или чужих атомов, значит, считаться по-настоящему аринорадской не могла. И доброй приметой не служила. Жаль. Надо было что-то другое оставить, как он сразу не подумал?!

Впрочем, всё это дремучие суеверия, с которыми верховной власти надлежит бороться, а не культивировать в собственных душах… Даже удивительно, сколько их расплодилось в Арингораде — всяческих примет и предрассудков — с тех пор, как государственная идеология переориентирована была на атеизм! Пожалуй, правы попы и монахи, утверждая, что безбожники, на деле — самые суеверные из людей… А может, не в религии дело, а в постоянном страхе? И чем страшнее и опаснее жизнь, тем больше разнообразных глупостей измышляет человеческий разум, ища спасения? Взять, к примеру, те годы, когда он служил в болотном треге. Об этом не принято говорить вслух, но были среди них парни (главным, образом, с дальнего севера), что чтили по-прежнему, по-имперски и Мать-Вдовицу, и троих сыновей её. Они, как положено верующим, пели тайком молитвы, и в храмы пробирались, при случае, и даты соблюдали свято: не сквернословили и не мылись в праздничные дни. Однако никто из них, светлых душой, не решился бы выйти в дальний рейд, не оставив в расположении трега монету либо другую какую мелочь. Или, к примеру, не дождавшись второго заката, надеть на себя сапоги, только что снятые с мертвеца. Или пред боем завести разговор о родителях и отчем доме: это значило — прощаться. Даже вшей бить полагалось с оглядкой — сидя спиной к югу.

Существовало ещё множество самых диких запретов и предписаний, которые его сослуживцы дружно выполняли тогда, и о большинстве из них цергард Эйнер нигде потом не слышал. Только им, диверсантам-смертникам эти приметы принадлежали. Появлению некоторых он сам был свидетелем. Был такой случай: один парень, Скер-ат по отцу — имя выпало из памяти, раздевая убитого южанина-таргадара, нашёл на нём маленькую шейную сумочку, красиво вышитую женской рукой, а в ней — фото милой девушки, видно, той самой вышивальщицы. Насчёт фотографий уже существовало строгое правило — глаза проткнуть и в топь. Так он и поступил. Но сумочку пожалел, себе на шею перевесил. И что же? Суток не прошло, как лежал он в болотной жиже лицом кверху, и точно посередь залитого кровью трофея чернела пробитая осколком дыра. С тех пор они часто находили такие сумочки, видно, они были в моде у южан. Но себе больше не оставляли, мало того прикоснуться боялись. Но если кто всё же дотронулся случайно, тот должен был непременно разрезать ладонь и, напоив находку собственной кровью, проткнуть вражеским ножом. (Кое-кто специально для этой цели держал при себе трофейное оружие, благо, с ним приметы были связаны исключительно добрые, хоть обвешайся с ног до головы.) Этот обычай стал одним из самых строгих, хотя два года спустя, когда состав их трега обновился почти полностью, история его возникновения забылась. Только те и помнили, кто знал несчастного Скер-ата лично, но новичкам не рассказывали — вдруг тоже не к добру?