— Не спишь? — тихо, чтобы не разбудить Тапри, спросил Гвейран. Он только что вышел из диагностической камеры (решил-таки опробовать на себе, не врёт ли «машина»), полюбовался на голубой экран и принял три рекомендованные таблетки (для снижение радиационного воздействия).

— Не знаю, — шёпотом откликнулся цергард. Он и вправду не знал, потому что пришельца Гвейрана, склонившегося над ним, видел ясно и отчётливо, но за минуту до этого столь же ясно и отчётливо видел соратника Азру, с недовольным видом взгромоздившегося на бортик цементно-серого, ещё не заполненного водой бассейна. — Что-то грустно мне…

— Перекупался, — решил Гвейран, дотоле не замечавший за цергардом Эйнером меланхолических настроений. — Ладно, сейчас заснёшь…

Новая игла кольнула руку, и сон, наконец, пришёл.

А наутро…

Это было удивительно! Ещё никогда, даже в раннем, гипотетически счастливом детстве не просыпался цергард Эйнер с такой свежей головой, с такой лёгкостью во всём теле! Казалось, оттолкнись от пола чуть сильнее — и взлетишь к потолку без всякого антиграва! Не было сонной одури, не было привычной, непреходящей усталости, не болело вообще ничего, даже простреленное плечо, взявшее дурное обыкновение ныть по утрам! От вчерашнего кровоточащего пореза осталась тонкая розовая полоска. Организм переполняла непривычная бодрость. Хотелось есть, нет, жрать из прокопченного котелка хверсовую похлебку, хотелось форсировать грязные топкие реки, поднимать боевые треги в атаку, палить из автомата по врагам Отечества и радоваться жизни!

— Ничего себе! — рядом удивлённо оглядывал себя адъютант Тапри. — Вот это я понимаю медицина! У меня такое чувство, что я целый танк могу руками сдвинуть!

Наблюдатель Стаднецкий печально вздыхал, наблюдая за их восторгами поверх жёлтого экрана. За одну ночь чуда исцеления случиться не могло. Они всего лишь перестали умирать.

…Цергард Азра был в бешенстве. Исчез проклятый выродок, будто в топь провалился. По донесениям выходило — то в одном месте его, якобы видели, то в другом… Два десятка верных людей рыскало по прифронтовым районам шестнадцатой зоны, но выйти на след до сих пор не могли.

Никому не нужное наступление на квандорском направлении захлебнулось, как и следовало ожидать. И не цергарда Эйнера, а его, Азру теперь винили соратники, и не в том даже, что операция не принесла успеха, а в том, что её вообще затеяли! Напрасные расходы, напрасные жертвы, упущенные возможности… За это надо отвечать. А что он мог им ответить? «Соратник Эйнер меня шантажировал?» «Чем именно?» — спросят, ох, спросят! Или сами доищутся, найдутся такие желающие… Тогда — конец…

Соратника Эйнера нужно убить! Чем дольше он думал, тем крепче становилось это убеждение. «Между прочим, если вы, соратник, меня убьёте, то никогда не узнаете, кто именно подсыпал артавен в вашу фляжку, и для верности сбил все навигационные приборы…» — тихий голос мутанта до сих пор набатом звучал у него в ушах. «Не узнаю? Ну, отчего же? Уж не глупее других, как-нибудь найду способ добраться до твоих бумаг, паршивец, можешь не сомневаться…»

Цергард Азра тряхнул головой так резко, что прострелило шею. В последнее время он стал замечать за собой нездоровую привычку. Он не просто думал о цергарде Эйнере, но мысленно разговаривал с ним — ругал, угрожал, проклинал… Да ещё губами при этом шевелил беззвучно, будто молящийся монах! Не хватало только, чтобы его заподозрили в набожности! Нет, с этим определённо надо что-то делать! Не будет ему покоя в жизни, покуда ноги цергарда Эйнера топчут твердь Церанга!

…А ведь когда-то всё было иначе. Он помнил своего врага маленьким ребёнком. Худосочные и больные «дети болот» всегда вызывали у Азры смешанное с жалостью отвращение — но только не малолетний наследник соратника Регана. Он был таким милым, он походил не на человека, а на сказочное существо вроде лесного фенела: большие серые глаза на нежном бледном личике, мягкие светлые волосы, немного испуганная улыбка — мутантов в те годы рождалось мало, он понимал, что не такой, как все, и стеснялся. Он приходил в гости к Лорги — и Азра был доволен их общением, пожалуй, оно ему даже льстило. Потому что очень уж прост и недалёк был его средний сын, а дружба с отпрыском старого аристократического рода изрядно возвышала его в глазах окружающих, пусть те и делали вид, будто в наше время благородное происхождение ничего не значит…

Но это было давно. А потом цергард Реган превратил сына в чудовище. Это происходило открыто, на виду у соратников. И они, сами отцы, ужасались: зачем так измываться над собственным ребёнком?

Дружба постепенно распалась. Он всё реже и реже наведывался к Лорги — времени и сил не оставалось для детских игр. Лицо его стало серым и жёстким, что-то жуткое появилось в глазах, улыбка пропала совсем. И настал момент, когда Азра заметил, что его мальчик откровенно боится своего приятеля, и даже сказать об этом не смеет, только смотрит зачарованно, как лягушонок на змею. Нет, Эйнер Рег-ат не бил его, не обидел ни разу — просто он сделался совсем чужим. Он перестал быть ребёнком, он научился убивать, и больше не мог дать маленькому, глуповатому Лорги ничего доброго.

Тогда Азра запретил им встречаться. Развернул с порога: «Не приходи больше к нам. И Лорги к себе не приглашай. Вам не нужно водить компанию».

Эйнер Рег-ат вскинул не него удивлённые, испуганные глаза.

— Почему?!

Мальчик был не готов к такому повороту. Он любил их семью, Азра хорошо знал это. Что он мог ответить? Только традиционное «вырастешь — поймёшь».

Наверное, он понял раньше. Когда Азра, спустя десять минут, сам не зная зачем, снова выглянул в коридор, Эйнер Рег-ат был ещё там, перед их дверью. Сидел на полу, прислонившись к стене, уткнув подбородок в колени. Плакать он уже разучился, но такое глухое и тёмное отчаяние было написано на его лице, что Азре вдруг самому стало жутко, и он тихонько притворил за собой дверь. И потом, когда Реган отрядил мальчишку в смертники, хоть и осуждал соратника на словах, и жалел ребёнка вполне искренне, втайне был доволен: такому не место среди людей.

Но всё-таки он помнил его милым маленьким мальчиком, и досадовал, что именно ему придётся его убить. Не собственными руками, конечно, но разве это меняет дело?

…— Не помешаю, соратник? — дверь кабинета отворилась без стука, унылая фигура цергарда Кузара возникла на пороге. Такая уж у него была манера — застать человека врасплох.

Соратника Кузара Азра терпеть не мог. Высокий, сутулый, нескладный, как жердь и невзрачный, как довоенная моль, он и на офицера-то не был похож, в лучшем случае, денщика. Он и был когда-то денщиком, у соратника Репра, тот его и возвысил до своего уровня, возвысившись сам, видно, что-то ещё, кроме служебных отношений, связывало их. Что именно? Азра не знал, и никто не знал (хотя, насчёт цергарда Эйнера зарекаться не стоило). Предположения стоились разные. Самые злые на язык (в частности, Добан) подозревали извращённую страсть. Цергард Репр любил баб, даже слишком любил. Но на передовой с бабами всегда проблема, так может он, будучи не в состоянии обходиться без плотских утех, нашёл замену женскому полу в лице собственного долговязого денщика? Но Азра в эту теорию не верил. Но не потому, что видел в соратниках образец морали. Слишком уж неромантичной персоной был Кузар Пру-ат, чтобы взыскательный Репр на него позарился. Если уж на то пошло, в войсках полным-полно молодых голодных мальчиков, готовых пойти на любой позор ради лишнего пайка. И нравы не столь строги, чтобы за лёгкий грешок расплачиваться высочайшими должностями. Нет, не в мужеложстве дело, тут другая, более страшная тайна, и если бы её знать… Хотя, зачем ему это знать? Разве пристало боевому офицеру, не забывшему, что такое честь, копаться в чужой грязи, будто полицейской ищейке? — одёрнул себя Азра.

— Входите, соратник, — ответил он с ледяной вежливостью. — Чем обязан визитом?