Гораздо дальше, акнара через полтора-два, грейдеры всё-таки будут остановлены мощным артиллерийским огнём. Но пехота погибнет, этого не избежать. И трое монахов-самозванцев разделят её участь. И придёт конец человечеству…

Что произошло, Тапри не успел понять. Его сбили с ног, толкнули вбок, потащили вверх, потянули вниз, впихнули куда-то внутрь — ржавое железо разодрало руки и лицо… И больше он не бежал, а лежал скорчившись, на боку, внутри непонятного, сырого и чёрного вместилища, хватал ртом воздух и чувствовал как лёгкие горят огнём. Сквозь шум крови в ушах, сквозь оглушительные удары сердца он едва слышал знакомый голос: «Спокойно, всё в порядке, всё будет хорошо…». И он ВЕРИЛ. Он не боялся больше ничего, даже умереть не боялся, просто лежал и ждал.

А мир вокруг дрожал и вибрировал, слышался — нет, всем телом ощущался рык моторов, злобно скрежетал и лязгал металл. Звуки становились всё громче, наконец, стали звучать над самой головой. И в тот же миг их поволокло куда-то, швыряя от стенки к стенке, завертело, окунуло с головами в густую, провонявшую бензином жижу, выдернуло и утопило снова, и снова дало отдышаться, затем сдавило больно, навалилось на грудь… И на какое-то время наступила полная чернота.

Потом она рассеялась, чьи-то ледяные пальцы уцепили его за ворот, снова тянули, и он даже нашёл в себе силы им помогать — полз вверх, лёжа на спине, перебирая ногами, и удивляясь вслух: «Неужели я живой?!»

— Живой, живой, я же обещал, — послышался над ухом голос цергарда Эйнера, чуть задохнувшийся, но весёлый.

И потрясенный, охрипший от крика голос пришельца отвечал ему:

— Ты псих! Ты самый ненормальный из психов, что рождала ваша галактика!

— Ага! — очень охотно согласился цергард.

Прошло не менее четверти часа, прежде чем чувства вернулись к агарду Тапри окончательно, и он смог осознать, где они находятся, и что произошло. А произошло почти невозможное.

Это был взорванный болотоход, тот самый, что служил им укрытием перед атакой. Понимая, что спасаться бегством бесполезно, цергард Эйнер пошёл на риск невероятный и безумный, как весь их план — он затащил спутников внутрь, в полузатопленную кабину. Грейдеры врага подмяли их убежище под себя, окунули в топь и прошли верхом, теперь их стихающий рёв слышался где-то в отделении.

На несколько акнаров вокруг всё было мертво. Что им троим удалось выжить, что не разрезало ножом отвала, не расплющило в лепёшку между смятыми листами брони, не утопило в жидкой грязи, было настоящим чудом, одним из тех, о которых во храмах заунывно поют монахи. Но главное, они не просто остались в живых. Они выполнили то, ради чего явились в этот край. Линия фронта осталась позади — не они её, так она сама их «перешла». Полдела было сделано!

Больше всего на свете Тапри хотелось выбраться на волю из мокрой железной дыры, милостиво спасшей им жизнь, но холодной и мучительно неудобной. Это его желание осуществилось очень скоро. Но следующее, не менее острое — вытянуться лёжа во весь рост, дать отдых измученному телу, поспать хоть полчаса — пришлось отложить до лучших времён. Напряжение боя сменилось сонной апатией, двигаться не хотелось никому. Но чтобы ситуация не повторилась, нужно было уйти как можно дальше вглубь квандорских территорий, пока Арингорад не начал контрнаступление, пока не повернули вспять, возвращаясь на исходные позиции, уцелевшие «болотные танки».

Это был страшный путь. Ноги отказывались служить от усталости. Глаза боялись смотреть от ужаса. Мёртвые тела были повсюду, лежали плоские, изуродованные, вдавленные в топь, размазанные по поверхности её. Поле битвы казалось гигантским холстом, на котором совершенно безумный живописец изобразил в натуральную величину сцены бредовых, кошмарных своих видений. Зря цергард Эйнер, учёный горьким опытом, остерегался «чистильщиков» — тех, кто идёт следом за наступающими частями и добивает раненых. Квандорцы были уверены: там, где прошли их «болотные танки», в «чистильщиках» нужды нет… Хорошо, что не бывает правил без исключений. Хорошо оказаться этим исключением!

Заметив на одном из тел в ошмётки серой квандорской формы, Тапри решил, что оно было расплющено уже мертвым. Он не мог поверить, что «танки» давили своих.

— О! Это ты не знаешь квандорцев! — нервно усмехнулся цергард. — У них позиция такая: отступил солдат, побежал — значит, недостоин жить. Специально его за это не убьют, но и не пощадят, если что.

— Дикий какой обычай! — прошелестел Тапри белыми губами. — Квандор — дикая страна, убивать их надо, всех до единого. Если они со своими так, как же с чужими? — ему стало жутко до тошноты.

Огнемёты надо попробовать, вот что! — цергард Эйнер умел переводить мысли в практическое русло, чтобы отвлечься от самого плохого. — У металла высокая теплопроводность, водители поджарятся в собственных кабинах… И с авиацией надо что-то решать, в конце концов! Воюют, как Создатели на душу положат, ото всех отдельно. А как бы нам сегодня лёгкие бомбардировщики пригодились! — он говорил вслух сам с собой. А про себя думал: «И чем, спрашивается, я после этого лучше квандорцев?»

— Ну, знаешь, — возмутился Гвейран, — если бы сегодня по позициям ещё и авиация работала, мы бы точно среди этих, — он кивнул под ноги, — лежали.

— Тьфу-тьфу! — Тапри суеверно, не стесняясь, плюнул дважды себе под ноги и неумело, не в том порядке, осенился четверным знамением.

Цергард рассмеялся:

— Ты бы выбрал что-то одно! Знаешь, как церковные говорят? «Праведникам — вера, грешникам — суеверие». В другой раз станешь плеваться на людях, все сразу поймут, что никакой ты не монах. Тут нам и конец придёт.

Тьфу-тьфу! — отшатнулся от его слов агард, будучи пока не в состоянии реагировать здраво, и Эйнер махнул на него рукой.

… Они шли, шли и шли. Удивительно, но кругом не было ни души, совершенно мёртвая местность. Ни патрулей, ни дозоров. Таиться не приходилось, шли в полный рост… хотя, какое там «шли». Плелись, еле ноги передвигая, засыпая на ходу. Наступил первый восход, затем второй. Ночной холод уполз в топь, уступая место весеннему теплу. Светила припекали, грязь стала подсыхать, отваливаться корками с одежды, сыпаться с волос в глаза, больно стягивать кожу. А они всё не останавливались, молча, из последних сил двигались вперёд.

Наконец Тапри просто свалился от изнеможения, так и не проронив ни слова.

Цергард Эйнер озадаченно посмотрел на его распростёртое тело. Пробормотал неразборчиво и бессвязно:

— Да? Ну, ладно, раз так… — и плюхнулся рядом.

Гвейран последовал их примеру, во весь рост растянулся во мху (по внешнему виду больше похожем на рыжую плесень) и смежил веки. И тут же почувствовал, как горит огнём лицо под слоем грязи.

Пришлось вставать. Тратить запас питьевой воды он не решился, к счастью, шагах в тридцати отыскалась глубокая лужа, и вода в ней выглядела более ли менее чистой. Он с наслаждением умылся сам, наполнил пластиковый пакет, тряпкой оттёр лицо и руки до локтя спящему мёртвым сном Тапри, залил его ссадины красным спиртом. А потом и Эйнера привёл в порядок, обнаружив, что тот валяется ко всему безучастный, и заниматься гигиеническими процедурами явно не собирается.

Против мытья и санитарной обработки Верховный цергард Федерации не возражал, он вообще ничего не говорил, только морщился, когда вода попадала в нос или затекала в рукав. В глубине души ему нравилось, что кто-то о нём заботится, слишком редко такое с ним в жизни случалось. По-хорошему, надо было бы встать, самостоятельно помыться, заняться едой. Потому что пришелец Гвейран тоже устал, и вообще не обязан их обихаживать. Но так не хотелось шевелиться, так хорошо было просто лежать на припёке, ничего не делая, ни о чём не думая, что он решил простить себе эту слабость. «В следующий раз, — сказал он себе, усыпляя совесть, — пусть отдыхает он. А теперь — я. По-очереди». Совесть охотно заснула, и он сам вместе с нею.

Проснувшись же, обнаружил, что инопланетный спутник их растопил сухим тростником маленький костерок, испёк несколько клубней хверсов и пытается накормить адъютанта Тапри. А тот упирается. У цергарда упало сердце. Ведь следил он, очень внимательно следил, учёный собственным горьким опытом, съедает ли Тапри свою дневную норму. Неужели, проворонил?! Этой беды им только и не хватало!