Как же приятно было выбраться из душного подземелья на воздух, пусть горьковатый от порохового дыма и орудийной гари, пусть сырой и холодный, но всё-таки не такой спёртый и вязкий, пропитанный запахами благовоний, чужим дыханием и потом, как там, внизу. У Тапри в первый миг даже голова закружилась от его притока, ещё от света, больно ударившего по глазам после подвального сумрака.

— Ох, хорошо-о! — простонал рядом цергард Эйнер, видно, ему тоже пришлось несладко в подземелье.

И адъютант поспешил взять себя в руки, справиться со слабостью, потому что долг его — не раскисать от всякой ерунды, а быть полезным своему начальнику.

— Видали?! — «брат Геп» с торжеством предъявил спутникам свой трофей, ради которого, оказывается, они и приняли столько мук.

На ладони его лежала коробочка из серого нефрита. А в ней, в специальном углублении — резной савелевый знак, очень маленький, очень красивый, удивительно тонкой работы. На фоне остроконечного, испещрённого мелкими точками косого креста изображёны были печальные, и в то же время просветленные лики Праматери-Вдовицы и трёх её сынов-Создателей. Оставалось лишь удивляться, каким чудом удалось неведомому мастеру разместить столь сложную композицию на дерева камня размером с пятак, и выполнить резьбу так безукоризненно точно, что изображение, по словам цергарда Эйнера, выдерживало десятикратное увеличение, и под сильной лупой можно было разглядеть отдельные волоски в косах Праматери, а точки на кресте, на самом деле, представляли собой церковные письмена, цитаты из Книги Заветов.

Шёл лишь второй день их совместного похода, но Тапри уже начинал радоваться обществу пришельца. Все те вопросы, что копились невысказанными в голове робкого адъютанта, Гвейран задавал без малейшего стеснения.

— Всё это, конечно, весьма познавательно, — сказал он, выслушав рассказ цергарда об удивительных качествах его приобретения, — одного не пойму, к чему эта вещь в нашем положении? Неужели ради неё стоило тратить целый день?

— Разумеется! — ответил Эйнер тоном оскорблённого достоинства. Он никогда ничего не предпринимал напрасно, и его слегка задело, что Гвейран в этом усомнился. — Это очень полезная штука. С ней нам везде путь открыт. Если схватят на той стороне — будет доказательство, что мы не шпионы, а настоящие монахи. Без неё стопроцентно прикончат, а с ней получим хороший шанс…

Но Гвейран всё равно был не согласен.

— Почему ты уверен, что квандорцы так сразу поверят в его подлинность? Мало ли подделок плодит твоё ведомство?

— Ага! Подделаешь его, как же! «Технические затруднения»! — он процитировал надоевшие своей неизменностью отчёты шестой лаборатории. — Проще фальшивое удостоверение личности изготовить, или пятисотенную купюру, чем скопировать эту маленькую дрянь. Пытались уже, и мы, и Квандор… У нас есть один образец, в музее Эпох, оттуда лишний раз не возьмешь. У квандорцев — два, если верить источникам… Всего «Символов Благословения» в мире осталось всего около ста штук. Было больше, но монахи ломают их, перетирают зубами, как только почувствуют угрозу. Я уже распорядился, чтобы не трогали их, жалко — такие ценности гибнут. Придумали другой способ, как раздобыть подлинник, готовились. А тут вдруг одно к одному удачно сложилось, грех было упустить случай.

— А подделать-то почему нельзя? — стоял на своём Гвейран; в его-то мире разного рода «технические затруднения» почти перестали существовать.

— Да потому! — цергард был взвинчен. Ему только что удалось провернуть одну из сложнейших своих операций, заранее почти обречённую на провал, не смотря на долгую и скрупулёзную подготовку — а свидетели, похоже, были не в состоянии оценить её важность по достоинству. — Непонятно вообще, как их изготавливали! Рисунок слишком тонкий, савель слишком мягкий, волокна под резцом проминаются — что-то в этом роде. Лучше резчики и граверы не справились… — тут он чуть понизил голос. — Монахи говорят, все знаки были выполнены божественной рукой Младшего Создателя, и ни одному человеку не дано его работу повторить. Я, понятно, не верю, а всё-таки… Они появились на свете около пятисот лет назад, когда орден вдовняков только возник… или орден возник с их появлением, не знаю. Тогда их, якобы, были многие сотни, или даже тысячи, совершенно одинаковых, друг от друга неотличимых знаков. Они несли миру божественное Благословение. Но монахи вынуждены уничтожать их, спасая от неверных. Чем меньше становится знаков — тем хуже живётся людям. Когда же будет расколот последний — настанет конец света…

— Дай посмотреть, — попросил Гвейран. Долго крутил штучку в руках, и думал: «Интересно, кто же посещал вашу планету пятьсот лет назад?» Потому что было ему совершенно очевидно: изготовлен таинственный знак путём молекулярной штамповки и дублирован на синтезаторе. Вот только кем, и с какой целью? Загадка…

— Но если нас схватят квандорцы, мы тоже должны будем его погрызть? Чтобы не вызвать подозрения? — забеспокоился Тапри, как-то не хотелось ему приближать конец света.

— Квандорцы — не неверные. И знак они отобрать не посмеют. Проверят на подлинность визуально, под лупой, и всё. Они уважают священные реликвии, — это прозвучало так, будто цергард Эйнер подобную жизненную позицию одобряет. Хотя на деле её явно не разделял, потому что принялся кощунственно мечтать: — Эх, нашему бы ведомству таких десяточек! Вот бы работа пошла!

А у Тапри мелькнуло в голове, с мистическим страхом: «Уж не наше ли ведомство приблизило конец рода человеческого, творя святотатство?» Но думать об этом долго он себе не позволил.

…Задерживаться в Камре дольше они не стали — неблагополучным до жути было место. Даже днём по разрушенным улицам его нельзя было пройти без опаски. Мелькали тут и там сумрачные, самого неблагонадёжного вида личности — оборванные и грязные, с голодным огнём в полубезумных глазах. Нападать в открытую «туземцы», как их окрестил для себя Гвейран, опасались, благо, монахам-вдовнякам не возбранялось владеть оружием и демонстративно держать его на виду. Но кто-нибудь из них постоянно тёрся рядом, трусил следом. Стоило чуть ослабить с внимание — подкрадывались в надежде срезать котомку. Монахи большой толпой покидали город в направлении запада Гразенды — с ними было не по пути. Отоварив, напоследок, карточки в местном распределителе (один из немногих социальных институтов, ещё сохранившихся в Камре) и отстояв вырученное в коротком бою, стоившем жизни пятерым «туземцам», они ушли по пятой дороге на восток Акаранга. Туда, где линия фронта утрачивала свою устоявшуюся «оптимальную» прямолинейность и широким клином, организованным стараниями цергарда Эйнера, зарезалась на территорию, совсем недавно оккупированную противником. Вторая ударная армию форгарда Даграна с боями прорывалась к квадранту 16-б, рискуя в любой момент оказаться взятой в клещи, окружённой и уничтоженной. Опасна до безрассудства была эта операция, смысла которой никто в войсках не понимал. Откуда было им, простым солдатам и офицерам знать, что в эту самую минуту где-то неподалёку месит сапогами чёрную болотную грязь САМ Верховный цергард Федерации, и если бы не их авантюрное наступление, то он бы уже сейчас шагал не по своей территории, а по вражеской…

…На пропускном пункте их хотели завернуть: дальше гражданским ходу нет, в четырёх акнарах передовая. И тут, к ужасу Тапри, цергард Эйнер взял и выложил открытым текстом, куда именно они направляются!

— Ведь нам, чадо божье, как раз туда и надобно. К Сиварскому храму пробиваться будем.

— Что-о?! — солдат воззрился на монахов с таким видом, будто пытался решить, кого вызывать — конвой или санитаров. — Это ж на вражеской территории! Вам, что ли, жить надоело?! А ну, пшли прочь, не то… — он угрожающе повёл дулом автомата.

Трое монахов не сдвинулись с места. Двое стояли молча, потупив взоры, лица их скрывали большие капюшоны. Третий — молодой, мальчик совсем — уставился ему в лицо холодными светлыми глазами смертника. Кто бы мог подумать, что монахи умеют так жутко смотреть?