— Виноват! — горестно пискнул адъютант и извлёк пропажу на свет божий.

А в мешке лежали очень, ОЧЕНЬ странные вещи! И потребовал цергард — СТРАННОГО!

— Переодеваемся! — сказал он, протягивая спутникам непонятные серые свёртки. — Скорее, пока никого на нас не вынесло!

В свёртках, понятно, оказалась одежда. Но какая! Бесформенные штаны, рубахи без ворота, кургузые стёганые кацавейки (для тепла!) и короткие — до колен — серые рясы! Плюс болотные сапоги с раструбами. Плюс заплечные котомки из брезента. Полное облачение монаха-паломника из ордена Святой Вдовицы — Праматери сущего! Что за нелепость? Зачем надо надевать… это?!

Тапри спросить не решился, лишь молча перебирал пальцами грубые завязки штанов, медлил в надежде: вдруг случится чудо и начальство передумает? А доктор Гвейран спросил, прямо и возмущённо:

— Ты что, тины нахлебался?! Зачем нам это барахло?

Агард от таких слов аж вскинулся: какое право имеет этот неблагонадёжный субъект разговаривать с господином цергардом в подобном тоне?! Пристрелил бы, честное слово! Но господин цергард возражать не стал, ответил спокойно:

— Маскировка… Бельё, между прочим, тоже снимайте. Монахи белья не носят.

— Оно хоть чистое? — осведомился Гвейран сердито, потому что было ему доподлинно известно: монахи одежду не стирают.

— Новое, — не без яду в голосе успокоил цергард. — Не беспокойтесь, не с трупов снятое. Специально шили.

И подал личный пример. Тапри последовал ему безропотно. Гвейран — кряхтя и чертыхаясь.

Когда же они переоделись — стало совсем плохо. Без элегантной чёрной формы, придававшей их облику внушительности, оба мутанта будто сбросили по шесть-семь лет жизни. Верховный цергард Федерации выглядел безнадёжно юным, почти как тогда, в первую их встречу. Адъютант Тапри казался мальчиком-сироткой. «С кем я связался?!» — подумал Стаднецкий с тоской. Потом вспомнил далёкую Землю, и нашёл ложку мёда в бочке дёгтя: «Спасибо, в этом мире монахи не бреют головы!» И всё-таки он продолжал злиться.

— Не понимаю, к чему этот карнавал? Неужели обязательно было измышлять столь экзотическую маскировку?

— Обязательно! — подтвердил Эйнер и отвернулся на секунду, чтобы никто не видел, что он хихикает, очень уж смешно смотрелась их компания в образе странствующих монахов. — Чудесная маскировка, лучшей в нашем случае не подберёшь!

И это была истинная правда. Потому что кроме искомого корабля космических пришельцев, располагался в квадранте 16-б ещё один достопримечательный объект. А именно — один из престольных храмов Вдовицы-Праматери. Скорее всего, он разрушен, может, и вовсе ушёл в топь, но для каждого монаха ордена место «само по себе является насквозь святым, так почему бы трём психам не совершить туда паломничество?». Так объяснил цергард Эйнер своим спутникам, а потом не удержался, рассмеялся в открытую:

— Надеюсь, кто-нибудь из вас разбирается в священном писании? Нет? Тогда будете изображать молчальников по обету.

Гвейран улыбнулся в ответ. Зря он сердился, план действительно был хорош. Во-первых, монахи-вдовняки (в просторечии) действительно отличались фанатизмом на грани душевной болезни, и занести их ради святой цели могло куда угодно, хоть к чёрту на рога. Во-вторых, документов они не признавали вовсе, в отличие от оружия, на которое у монахов других орденов был запрет. В-третьих, культ Вдовицы был полиэтническим, пользовался равным уважением в народе по обе стороны квандорско-арингорадской границы. И если власти Федерации религиозные проявления хоть и не запрещали официально, но, скажем так, не приветствовали, квандорская монархия наоборот, всячески поощряла их, считая веру оплотом государственности. А потому носители её, случись им оказаться в плену, могли рассчитывать на определённое снисхождение… В общем, впервые за последние месяцы Гвейран перестал ругаться на соплеменников за то, как неудачно они спрятали катер. Настроение улучшилось, предприятие перестало казаться стопроцентно безнадёжным, где-то там, в конце туннеля, забрезжил слабый лучик…

А Тапри слушал их разговор и удивлялся всё больше. Нет, не тому вовсе, что начальнику его приболело посередь войны непременно попасть в квадрант 16-б, уже не первый месяц захваченный противником. Мало ли, какие секреты там хранятся, не адъютантское это дело. Удивляло безмерно, почему господину цергарду, человеку выдающегося ума, не приходит в голову такая простая, на поверхности лежащая вещь?! К чему маскировка, к чему самая хитроумная из легенд, когда лицо его известно всем и каждому в этой стране, да и в Квандоре, наверняка, тоже! Его узнают сразу же, как только увидят — никакая ряса не поможет!

На этот раз он не стал молчать. Потому что священный долг адъютанта — всемерно заботиться о благополучии своего командира, даже в том случае, когда есть риск навлечь на свою голову гнев его.

Только цергард Эйнер гневаться не стал, спросил весело:

— Скажи. Ты слышал когда-нибудь, чтобы Верховный цергард Федерации разгуливал по городам и весям в монашеском рубище и бегал молиться через линию фронта? Нет? И никто не слышал. Это противоестественно, такого просто не бывает. Это во-первых. Во вторых, для здоровых людей мы, болотные, все на одно лицо. А свои… сам знаешь. Короче, не узнают меня ни наши, ни квандорцы — собственным глазам не смогут поверить. Тем более, в этом тряпье. Мы без формы сами на себя не похожи, будто другие люди. Правда же? — он обернулся к пришельцу, ища поддержки.

— Это точно! — от души подтвердил Гвейран. — Пожалуй, я и сам бы вас на улице не признал! Милостыньку бы подал, на бедность!

После этого они утопили машину. Отчаянными усилиями спихнули с дороги под насыпь, и потом долго и грустно глядели, как уходит в трясину новёхонький «кварг». Сначала медленно, будто нехотя увяз нос и передние колёса, потом дело пошло быстрее, наконец, раздался характерный чавкающий звук, навеявший Гвейрану страшные воспоминания, и машина исчезла из виду целиком.

— Эх, жалко! — вздохнул цергард Эйнер, бросая последний взгляд в распахнутое чёрное окно вечно голодной топи. — Хорошая техника была.

— Ага! — горестно кивнул адъютант. Он был готов прослезиться. Казалось ему, будто с гибелью «кварга» разорвалась последняя их связь с прежней, нормальной жизнью, одни лишь воспоминания остались от неё, будто и не было никогда Генерального штаба, головокружительной карьеры, и девушки по имени Вегда, с которой так и не успел помириться…

Впрочем, воспоминания эти имели вполне определённое материальное воплощение. Машину они утопили, а одежду свою — не смогли! Пожертвовали брезентовыми куртками и бельём, но брюки и кители пожалели, как ни уговаривал Гвейран, как ни убеждал, что хранить на дне монашеских мешков чёрную форму контрразведки — всё равно, что смертный приговор себе подписать. Свои обнаружат при обыске, квандорцы ли — результат будет один: пытки и расстрел за шпионаж. Избавиться надо, и немедленно, толковал церангарам землянин. Но те упёрлись, только и согласились, что знаки различия спороть. Слишком трепетным стало у людей военного поколения отношение ко всему, что имеет растительное либо животное происхождение. Это вам не дешёвую железку утопить!

— Она же шерстяная! Совсем новая! — втолковывал Тапри странному спутнику. В его круглых по-детски удивлённых глазах читался немой вопрос: каким идиотом надо быть, чтобы не понимать таких очевидных вещей?

— Отвертимся, в случае чего, — вторил ему старший, теоретически более мудрый товарищ. — Скажем, с убитых сняли. Нашли два трупа на дороге — не пропадать же добру…

— Этого не хватало! — возмутился Гвейран. — Ты вообще, соображаешь, что говоришь?! Сначала бесследно исчезает Верховный цергард Федерации вкупе со своим адъютантом. Потом несколько сомнительных субъектов, якобы, находят не дороге два трупа в новой шерстяной форме контрразведки… Да вас в убийстве самих себя обвинят!

— Ничего подобного. В ближайшие недели нас никто не хватится, я позаботился. К тому же, эта легенда для квандорцев, а не для своих. Своим, в случае чего, откроем правду. Уж в форме-то они меня должны узнать?