Люди молчали, опустив глаза. Не все воевали «с осени». Много было и тех, кто знал не понаслышке, о чём говорит цергард.

— Что касается крови, так мне твоя не нужна, не переживай. У меня своя есть.

Он поднял левую руку, поднёс к лицу парня, и медленно провёл указательным пальцем. Кровавая вертикальная полоса прошла через лоб к кончику носа — такие рисовали себе диверсанты-смертники из страшного «болотного трега». Парень отшатнулся, принялся с остервенением тереть лицо рукавом, словно желая поскорее избавиться от кровавой метки. Он хотел что-то сказать, но люди больше не смотрели на него. Они смотрели под ноги цергарда Эйнера — там красные капли уже начинали стекаться в лужицу.

— Пошли отсюда к чёрту! Надоело! — бросил цергард адъютанту.

И они ушли, не оборачиваясь, сквозь людской коридор.

И не слышали, как Верховный цергард Сварна ещё битых полчаса описывал притихшим солдатам боевые подвиги юного Эйнера Рег-ата, и по словам его выходило, что если и стоит до сих пор Федерация, и не поделили её между собой Квандор с Набаром, то исключительно стараниями будущего цергарда. «Я же знаю, кого брать с собой на такие дела! А вы говорили, зачем он нужен!» — хвастался Сварна соратникам на обратном пути.

— Господин цергард, а что теперь будет с тем человеком, который орал больше всех? — неожиданно для себя спросил вдруг Тапри, когда они уже подъезжали к штабу.

— О, вот уж чего не знаю, того не знаю, — откликнулся тот, не задумываясь. — Теперь он будет проходить по ведомству Репра. Могут расстрелять за панические настроения и антиправительственную агитацию, а могут и простить, за то, что так ловко меня саданул. Репру это будет приятно, когда узнает. Не сам, так хоть кто-то…

Тапри хотел набраться нахальства и спросить, отчего между соратниками-цергардами такая неприязнь, но удержался.

Вернувшись с последнего допроса, Вацлав не стал скрывать от соотечественников факт нарушения инструкции 163/15. Он зал, что понимания не встретит, но ему было безразлично их мнение. Его обвиняли в безответственности, вменяли в вину должностное преступление, а молодой наблюдатель Ромашек и вовсе обозвал предателем. Но у Гвейрана почему-то сложилось впечатление, что все эти громкие слова и праведный гнев были рассчитаны исключительно на публику, а в глубине души каждый был рад тому, как обернулось дело. Рано или поздно это всё равно должно было произойти, пытки или наркотики развязали бы чей-то язык. При новом же раскладе все они оставались чистенькими, и это не могло их не радовать. Опять же, бить не будут…

— Теперь нас станут держать здесь в качестве заложников, — он решил подлить масла в огнь, просто так, чтобы жизнь мёдом не казалась. — У цергарда Эйнера какие-то виды на наш счёт.

Лица людей окаменели. Праведное негодование сменилось обычным человеческим испугом.

— Чего же он от нас хочет? — натянуто спросил наблюдатель-экзопсихолог Мартин Брооген.

— Не от нас, а от Земли. Чего именно, не знаю, но не премину спросить при случае, — обещал Гвейран и, растянувшись на койке, принялся демонстративно листать старую подшивку газеты «Во славу Отечества!».

Не смотря на своё ура-патриотическое название, а может, именно благодаря ему, газетёнка оказалась пустой до предела и читать в ней было решительно нечего. Наверное, это понимали даже в Генштабе, потому что в камеру 7/9 её принесли не с целью пропаганды идеалов этого мира, а, для гигиенических, скажем так, нужд. Видно, сочли ненужным расточительством, баловать смертников туалетной бумагой. Гвейрана здорово позабавило, когда коллеги, обнаружив в отхожем месте стопу газет, устроили настоящую дискуссию на тему местных обычаев и вывели, в результате, целую теорию. Якобы, в процессе дефекации индивид получает особый вид положительных эмоций, и в этом радостном состоянии склонен к позитивному и некритичному восприятию любой информации, в том числе, агитационного характера. Чем и пользуется, коварно и умело, контрразведка Арингорада.

Теория просуществовала недолго — до того момента, пока первый из посетителей нужного помещения не заметил, что знакомый серый рулончик отсутствует на привычном месте. Это вернуло господ-учёных из мира интеллектуальных иллюзий к суровой действительности Церанга. Однако, часть газет было решено сохранить, какое ни на есть, а развлечение.

… А обещание Гвейран выполнил, насчёт «видов» спросил, при первой же встрече.

Эйнер отвечал откровенно, вернее, не отвечал даже — рассуждал вслух.

— Пока трудно сказать. Во-первых, ещё не вполне известно, какую ценность вы представляете для своей планеты, и на что ваши власти готовы пойти ради выкупа ваших жизней. Не думаю, что нам следует рассчитывать на многое, если вас до сих пор не хватились и не потребовали освобождения… Или у вас тоже принято жертвовать заложниками?

— Не принято, — заверил Гвейран. Но добавил, подумав. — Раньше было не принято. Просто у нас последние сто лет никто никого в заложники не брал.

— Надо же! — искренне обрадовался мальчик — Неужели я первый?! Это будет историческое событие, правда?

— Несомненно. Во всех газетах пропечатают! На первой полосе! — Гвейран не удержался от иронии.

Цергард Эйнер стрельнул в него насмешливым взглядом.

— Хотите сказать, ваша сверхразумная космическая цивилизация до сих пор пользуется бумажными газетами? Может, вы и в туалет с ними ходите? Чтобы некритично воспринимать информацию через зад?

Значит, язык понимать уже научились, понял Гвейран. Лихо работает контрразведка!

— А во вторых, — продолжил мысль цергард, — я просто не знаю, что именно потребовать, чтобы и польза была, и не выйти за пределы разумного. Может, вы подскажете?

Это была уже не насмешка, скорее, деловое предложение.

— Я подумаю, — обещал пришелец наиграно-сухо.

Тогда этот разговор позабавил обоих. Если бы они только знали, какое трагичное продолжение он получит и как скоро это произойдёт…

В первый же свободный день агард Тапри познакомился с девушкой. По штабному распорядку, адъютантам высшего уровня выходных не полагается вообще. Они должны состоять при своих цергардах неотлучно и почитать такое сужение за счастье. Тапри и был готов почитать.

Но цергард Эйнер сказал, что он, хвала Создателям, пока не инвалид, и способен какое-то время функционировать самостоятельно, без посторонней помощи. И ещё он сказал, что служение Отечеству и Совету — дело достойнейшее, однако простого человеческого счастья оно не заменит, разве что служитель окажется вконец свихнувшимся фанатиком. Хочется верить, что его новый адъютант к таковым не относится и найдёт чем себя развлечь в выходной.

Тапри опять было стыдно признаваться самому себе, но позиция начальства его обрадовала. Служба отнимала всё время, он даже в городе толком побывать не успел, только и видел, что полуразрушенную улицу по дороге к госпиталю. Досадно. Всё-таки столица, интересно посмотреть.

— Хочешь, возьми машину, я распоряжусь, — предложил цергард, — Она свободна, мне сегодня выезжать не надо.

Тапри представил, как он колесит по улицам за рулём шикарного правительственного «велардера», решил, что это будет слишком, и вежливо отказался. Ему и в самом деле хотелось прогуляться пешком. Подземная жизнь с непривычки тяготила, душа просилась на волю, к свету дня.

— Дело хозяйское, — легко согласился цергард. — Иди, да смотри, не разгласи с пьяных глаз государственную тайну.

— Так точно господин Верховный цергард! — агард до сих пор не научился понимать, когда тот шутит, когда говорит серьёзно.

Часа два Тапри бродил по городу бесцельно — гулял. Разглядывал то, что осталось от архитектуры, старался запомнить названия ближайших к штабу улиц и расположение бомбоубежищ — на всякий случай. На развалинах одного из домов нашёл вилку, хорошую, непогнутую. Зачем-то положил в карман, хотя была она ему решительно не нужна, «дома» он не ел, только в офицерской столовой… Наверное, именно эта вилка напомнила ему, что Акаранг в зените, и не грех бы уже пообедать.