И как поступить, если один из них — обескровленно-бледный, измученный, с посиневшими от холода губами, спит на твоём плече? Пожалеть, как всякую живую тварь? Но это ведь по его приказу везут тебя — куда? В тюрьму? На штрафные работы? На расстрел?
Право, забавная была ситуация! Пустая ночная дорога и на ней в разбитой машине трое: арестант без наручников, вооружённый пистолетом, и двое конвоиров — один раненый и безоружный, другой вообще слова доброго не стоит. Интересно, чем бы кончилось дело, окажись на его, Гвейрана, месте настоящий шпион или диверсант?
«Велардер» занесло на крутом обледенелом повороте, взвизгнули тормоза. Цергард болезненно вздохнул, но не проснулся. Гвейран заглянул ему в лицо — уж не замерзает ли, в самом деле? У спящих «детей болот» всегда такие юные, беззащитные лица… У спящих, и у мёртвых. Такими юными и беззащитными их и сбрасывают в топь — тысячами по всей стране… Топь примет всех — и бледную, изможденную девочку из санитарного училища, и болезненного мальчика, с трудом удерживавшего автомат в слабеньких руках, и аристократически красивого молодого офицера в элегантной черной форме с веером золотых листьев на погонах… Только что это изменит? Если у чудовища девять голов, какой смысл отрубать одну?
Гвейран лукавил. Развлекал сам себя приятными мыслями, и только. Даже если бы смысл был, он всё равно так не поступил бы. По ряду причин. Во-первых, он был профессионалом, пусть и с недостатками. Во-вторых, цергард был его последней надеждой, без него не оставалось ни единого шанса встретиться с остальными или, хотя бы узнать, живы ли. В-третьих… Не хотелось признаваться самому себе, но не смотря на непозволительную для профессионала ненависть к контрразведке вообще, и к её правящей верхушке в частности, цергард Эйнер был Гвейрану симпатичен. Вел он себя именно так, как и полагается себя вести на войне настоящему солдату. Как говорится в одном архаичном выражении, «с таким хоть разведку»! И это злило больше всего.
… А Верховный цергард Эйнер спал, не подозревая, какими страстями обуреваемы души его спутников. И снились ему сущие глупости: будто бы весь второй этаж Генштаба до половины высоты залит мутной, но тёплой водой, и он, как есть в парадной форме с аксельбантами и лакированных сапогах, плавает, ныряет, резвится в этой воде. И уж так ему хорошо, так легко и приятно, что если бы поясной потрет Верховного цергарда Добана не тыкал его в плечо своей знаменитой тростью с набалдашником в виде мёртвой головы, не упрекал: «Как же вам не стыдно портить дорогое обмундирование, молодой человек, что сказал бы на это ваш достойнейший отец?» — жизнь была бы абсолютно прекрасна!.. В общем, он и вправду замёрз бы, продлись поездка хоть на час дольше.
К столице они подъезжали уже на первом восходе. Акаранг сонно выкатился из-за горизонта, осветил тусклыми лучами всё тот же безрадостный пейзаж: плоская белая равнина с чёрными проплешинами, низкорослые и чахлые, измученные жизнью деревца кое-где вдоль обочины, приземистое укрепленье очередного блокпоста впереди по курсу. А дальше и левее перепад высот, будто огромная ступень — Арингорское плато. На плато город, большой и красивый, с виду почти не тронутый бомбами. Хотя всем понятно: бомбят тут не меньше, просто отстраивают быстрее. Как-никак, столица великой державы! Надо соответствовать!
Гвейран любил этот город, он прожил здесь свой первый внеземной год — проходил практику. И лет ему было… да немногим больше, чем мальчишке-агарду, ошеломлённо вытаращившемуся в окно. Сразу видно, он тут впервые! Он таких красот ещё не видывал! Всего пять часов пути отделяют промышленный Крум от военной столицы. Для мирного времени это не расстояние. Но во время военное никто не покидает место жительства без приказа или особого разрешения. Люди заперты в своих городах как в тюрьмах, и есть из них лишь две дороги — на фронт с автоматом или в топь вперёд ногами… Хотя, нет, про ноги — это из другой истории. Трупы топят боком: раскачают и забросят подальше — плыви, родимый. Это если захоронение индивидуальное. А для массового есть экскаватор с ковшом, но на это лучше никому не смотреть…
Гвейран помнил другие времена: фронты далеко, четвёртая, самая страшная бомба пока не сброшена… Тогда ещё Арингор не стал столицей, и это было ему очень на пользу. Уродливые бетонные цилиндры новостроек уже вырастали по его периметру, но в центре сохранялись нетронутые уголки старой имперской архитектуры — очаровательные усадьбы в окружении тенистых, немного запущенных садов, павильоны с застеклёнными куполовидными крышами, похожие на огромные мыльные пузыри, общественные здания эпохи Тараг — монументальные, сооружения, облицованные чёрным мрамором и малиновым кварцитом, украшенные статуями и каменной резьбой. Многим они казались излишне помпезными и нефункциональными, поговаривали даже о сносе, но всё-таки они придавали городскому облику определенный колорит.
А сносить их не пришлось — рухнули сами, при первых же бомбёжках, и сколько народу было похоронено под их чёрными и малиновыми обломками — никто не считал. Теперь на их месте стояли серые цилиндры с крошечными окошками, широкие, приземистые — этажа в три-четыре, не выше — пропорциями они напоминали не полноценные здания, а обрубки. Архитектура военного времени за красотой не гналась, лишь бы надёжно было. По расчётам, каждый такой дом должен был выдерживать прямое попадание авиабомбы. Но многие почему-то не выдерживали…
Зато уж Генштабу контрразведки не только простой воздушный налёт — ядерная атака была не страшна! Гигантская каменная таблетка вырастала из тверди в центре города, на месте бывших старинных усадеб. Высотой она была всего-то с трёхэтажный дом, но по площади занимала… Впрочем, информация о её площади была засекречена, но достаточно сказать, что на плоской крыше здания была оборудована взлетно-посадочная полоса для боевого истребителя, там же размещалось несколько зенитных расчётов. Окон у этого эпического по своим размерам и безобразию сооружения не было вовсе, все входы и въезды закрывались наглухо стальными дверями со свинцовой начинкой. Большая же часть помещений располагалась ниже нулевой отметки — шесть служебных и пять жилых уровней (по официальным данным) было выдолблено в скальном массиве Арингорского плато.
Подъезды к зданию никак не охранялись, даже часовой у ворот не стоял. Собственно, и ворот никаких не имелось — чисто символический шлагбаум в весёленькую жёлто-зелёную полоску был всегда поднят. Опускали его только во дни государственных праздников — непонятно, зачем.
— Туда, — указал здоровой рукой Цергард.
Миновав шлагбаум, машина притормозила у одного из въездов, явно не парадного. Лязгнули тяжёлые раздвижные заслоны, за ними открылся плоховато освёщённый тоннель, закрученный широкой спиралью. Вдоль стен тянулись окрашенные в серый цвет трубы, связки чёрного кабеля, провода в цветной изоляции. Один провод искрил, и несколько лампочек гадко мигало мёртвым белёсым светом.
Спустившись на десять витков вниз, они оказались на огромной стоянке, такой же грязной и тёмной. Здесь было тесно, техника стояла плотными рядами, и Тапри с трудом, кое-как припарковался у стены. Среди черно-белых (зимний камуфляж) и серо-бурых (летний камуфляж) пятнистых «кваргов», облезлых автозаков и хищных «торонг» роскошный, хоть и потрёпанный «велардер» смотрелся чужеродно, будто император на балу у дворников.
— Вы не одолжите мне своё пальто? — неожиданно спросил цергард у Гвейрана, и прибавил с неприятной усмешкой. — Оно вам теперь вряд ли скоро понадобится… да, и оружие верните.
Гвейран молча выполнил просьбу. Эйнер набросил пальто на плечи, поверх собственной форменной куртки. Типа, холодно ему, озяб в пути. Он понимал — происшествия не скроешь, лишних пересудов не избежать. Разбитая машина стоит в автопарке немым свидетельством их ночных приключений. И всё-таки простреленный «велардер» это одно, а простреленный Верховный цергард — совсем другое. Это чрезвычайное происшествие государственного уровня. Ни к чему его афишировать.
