Однако, Георгий Мыльнянов получив некоторое количество ума через задние ворота (заметим: небольшое, не столько «ворота» пострадали, сколько гордость), повёл себя почти так же, как в своё время Серж Таисьев, разве что более сдержано, без агрессивных магических выпадов и истерик: признал все факты, но не признал своей вины. Разве это преступление — радеть о благе несчастного Отечества, которому предсказано быть в скором времени растерзанным нигилистами? Они лишь исполняли свой сыновний долг пред ним, они пошли на крайние меры, чтобы не допустить ещё худшей беды, чем та, что принёс Бессмертный. Полтысячи солдат полегло — эка невидаль! На то они, солдаты, и нужны. Любая война уносит в сотни раз больше жизней, однако, правителей и военачальников отчего-то никто потом не судит и не ссылает в Сибирь. Царскую дочь похитили — подумаешь! Доподлинно известно, что с пленницами своими Кощей обращается достаточно бережно, ни одна серьёзно не пострадала. Двух ведущих магов зарезали — это и вовсе пустяки, из-за собственной корысти господа пострадали, туда им и дорога. Зато теперь Россия свернула со страшного пути, уготованного ей злой судьбой, и прийдет день, когда благодарные потомки по достоинству оценят деяния трех патраторов, положивших свои молодые жизни на алтарь благоденствия и процветания своей родины, а также великого архата, вдохновившего их на подвиг…

Это было старо, знакомо и скучно. Роман Григорьевич пытался слушать внимательно, но от возвышенных речей разболелась голова, и настал момент, когда он совершенно ясно увидел обрюзгшего и располневшего Мыльнянова, лежащего в сточной канаве с простреленным лбом и вывернутыми карманами. Увидел и Паврина, тоже немолодого, но ещё более тощего, чем теперь: он стоял, на коленях у задней стены длинного и приземистого деревянного строения и жадно поедал картофельные очистки, выуживая их из слитых в снег помоев… Какое уж тут благоденствие и процветание! Непохоже, чтобы Россия куда-то успела свернуть. Неужели, слишком рано прикончили Бессмертного? Или…

Или всё НАОБОРОТ? Что если предсказание истолковано неверно, и на самом-то деле не абстрактная «злая судьба», а именно явление Бессмертного должно, годы спустя, ввергнуть страну в пучину хаоса и разрушения? И «деяние» герев-патраторов было не корректирующим вмешательством в вероятностно-определённый Футурум, а его неотъемлемой составной частью? Проще говоря, не предотвратили предсказанную беду господа-заговорщики, а напротив, стали её причиной…

Да, это было очень похоже на правду. Настолько логичной и стройной показалась агенту Ивенскому его новая теория, что он тут же изложил её всем присутствующим с таким озарённым видом, с каким древнегреческий мудрец Архимед когда-то воскликнул «Эврика!» Первой реакцией заговорщиков было: «Что за ересь?!» Второй: «Да с чего вы взяли?» Ну, Роман Григорьевич им и про видения свои ведьмачьи поведал, он вовсе не собирался беречь нервную систему государственных преступников.

Молодые люди слушали и бледнели. Они были прилежными студентами, и очень давно, ещё на первом году обучения усвоили прописную истину: у магов и колдунов видения случаются нередко, но порой оказываются ошибочными. Ведьмак видит будущее гораздо реже, но не ошибается никогда. А в том, что молодой агент по специальным поручениям был именно ведьмаком, сомнений тоже не возникало. Оба ясно чувствовали исходящую от него Силу, о которой сам он, к слову, не имел ни малейшего представления, и которая не совсем ему принадлежала. Сначала оборотень его кусал, потом Кощей пытался умертвить чарами, потом барышня Понурова руку приложила. А ведьмаки — они так устроены: что их не убивает, то делает сильнее. И Роман Григорьевич исключением не был — накопилось кое-что, как раз на одно моровое поветрие хватило бы. Или на потраву посевов во всей Москов-градской губернии. Но это кабы не зима…

Итак, собственные жизненные перспективы заговорщикам стали доподлинно известны. Но участь России ещё вызывала у них сомнения. Особенно упорствовал Паврин.

— Это ничего не доказывает! — выкрикивал он, стараясь убедить не столько окружающих, сколько самого себя. — Бессмертный — зло, и нигилисты — зло. Да, нашу родину ждут тяжёлые времена. Но лучше пережить любую войну, чем позволить взбесившейся черни уничтожить священную монархию, глумиться над нашим Отечеством! — ох, слышали они уже это, слово в слово! Наизусть, что ли, заучивали заговорщики проповеди своих архонтов? — Мы выбрали меньшее из двух зол, только и всего! Конечно, пустоголовым ищейкам этого не понять, но ты-то, Георгий, друг мой и соратник, как можешь сомневаться в праведности нашего великого дела?

Что ж, вольно было господину Паврину рассуждать о меньшем из зол: всё-таки питаться отбросами лучше, чем валяться застреленным в канаве. Поэтому господин Мыльнянов был куда менее оптимистичен.

— Модест, ведь ещё неизвестно, погибнем мы от руки внешнего врага, или доморощенного нигилиста, — тихо возразил он. Больше всего ему хотелось бы поговорить с товарищем с глазу на глаз, без свидетелей, но он понимал, что такая возможность им вряд ли будет предоставлена.

— Это вам не известно, а нам известно всё! — вмешался агент Ивенский, стараясь, чтобы в голосе звучало поменьше торжества, всё-таки людям только что открылась их страшная судьба — негоже при них особенно веселиться, это будет бестактно. Хотя, если посмотреть с другой стороны… Видение показало ясно: в ближайшее время заговорщики казнены точно не будут, впереди у них ещё полвека жизни, и даже если одна её часть пройдёт в кандалах и с бубновым тузом на спине — останется другая, вольная часть; Мыльнянов даже откормиться успеет. Роман Григорьевич на их месте расценил бы это как хорошую новость. — …Таисьев Сергей Викентьевич, русский, мещанин, неженатый, студент оккультного факультета Дерптского университета, шестой семестр, — знаете такого?

Заговорщики нахмурились, припоминая.

— А-а! — оживился Паврин. — Тот бойкий студентик из Дерпта! Кстати, Жорж, он на тебя чем-то был похож… — тут Мыльнянов чуть поморщился, в своё время он тоже заметил сходство неприятного юноши Сержа, но не с собой, а с другом Модестом. — А что с ним случилось? Вы и его повязали? Напрасно. Мелкая сошка, мальчик на побегушках, не более.

— Ну, кого «вязать», кого нет — это уж нам решать, — возразил Роман Григорьевич свысока. — А с ним ничего не случилось. Пока. Но лет этак через пятьдесят его сожгут на костре матросы Балтийского флота. Заметьте: не британцы, не французы, не германцы, даже не османы — наши с вами соотечественники. «Взбесившаяся чернь», следуя вашей терминологии.

В допросной повисло молчание. Стало так тихо, что когда Листунов нечаянно смахнул на пол карандаш, все вздрогнули как от выстрела.

— Ерунда! — бросил Паврин зло. — Я понял: все эти страшные истории вы сочинили нарочно, чтобы нас деморализовать и сбить с толку! Это ваши отвратительные сыскные штучки! Но зря старались, господа, не на тех напали! Можете упражняться в подлости на нигилистах и прочем сброде, истинным же сынам отечества ваши каверзы не страшны!

Тут Титу Ардалионовичу очень захотелось встать со своего места и дать Модесту Матвеевичу по шее сапогом (лучше бы, конечно, розгой, и не по шее, но нижних чинов Роман Григорьевич пока отослал, а других тяжёлых предметов, кроме сапога, в допросной не имелось). Но агент Ивенский упрямству заговорщика обижаться не стал, постарался повернуть разговор в практическое русло.

— А что, — спросил он, обращаясь не к разбушевавшемуся Паврину, а к притихшему Мыльнянову, — нет ли способа проверить подлинность моих слов? Может быть, вас убедила бы какая-нибудь клятва?

Но ответил не Мыльнянов, а Паврин, причём очень живо.

— Безусловно, есть! Повторяйте за мной: клянусь Землёй и Небом, клянусь Водой и Огнём…

— Модест, не нужно, прекрати! — вдруг перебил Мыльнянов, бледнея.

— Нет, отчего же? Он сам хотел! Сам и виноват будет, свидетели имеются… Вот перебил, придётся сначала. Клянусь, Водой и Огнём, клянусь Светом и Тьмой, клянусь Землёй и Небом, и всем сущим под ним. Клянусь утробой матери моей и чреслами отца моего… — «Фу-у, стыд какой!» — скривился Удальцев, но Роман Григорьевич усердно повторял, хоть и его такие физиологические подробности немного смутили. — Клянусь именем моим, и силой моей, и жизнью моей, и плотью моей и кровью и духом. Клянусь, что, открывая судьбу Модеста Паврина, Георгия Мыльнянова и Сергея Таисьева, я говорил чистую правду, как она есть!