Он вырастал из синя-моря, обрывистый и дикий, похожий на могучую гору с плоско срезанной вершиной. Далеко внизу о крутые прибрежные скалы с грохотом разбивались волны, кипели, как вода в котле. Округлая, заметно понижающаяся к центру равнина просматривалась от края до края, и всё, что имелось на ней, сразу бросалось в глаза; только восточная оконечность была скрыта пологом леса.

Вдалеке, точно посреди острова белело что-то массивное. Бел-горюч камень алатырь — догадался Тит Ардалионович. Эх, вот бы поближе посмотреть! Интересно, дозволит ли Роман Григорьевич?

На северном краю, на самом обрыве, возвышалось какое-то строение, вроде широкой, приземистой башни, окружённое пятью рядами колец, то ли выложенных чем-то, то ли вычерченных — издали не разобрать. Пожалуй, это было чьё-то капище.

Деревьев же, если не считать тех, что образовывали лес (судя по цвету зелени и форме макушек, хвойный), на острове росло не так много, они были беспорядочно разбросаны по равнине, стояли где одиноко, где небольшими кучками.

— Пожалуй, до ночи провозишься, пока все обойдёшь, — недовольно отметил Ивенский. — Надо было заставить волхва пойти с нами. Ему-то наверняка известно, где тут кощеев дуб.

— Сами отыщем, — возразил Тит Ардалионович. — Уж больно у волхва нрав дурной. Как глянет синющим глазом — мороз по коже. Ну его к богам!

…Долго искать не пришлось. Пошли наугад к ближайшему дереву справа, и Тит Ардалионович первым уловил, что к посвисту ветра стал примешиваться новый, неприятный звук, похожий на скрип несмазанного колеса. Только никакое это было не колесо. С мощной горизонтальной ветви огромного дуба, раскинувшего крону над самым обрывом, свисал на перекинутых кольцом цепях каменный сундук. Ветер раскачивал его, цепи истошно скрипели. Вот оно, древо Кощеево! Всего-то сотню шагов пришлось сделать до него.

— Ах, как ловко устроено, — умилился Роман Григорьевич. — Видно, нарочно, чтобы Иванам далеко не ходить, не утомляться… А в книгах пишут, будто Бессмертный свой дуб пуще глаза стережёт! Что-то незаметно!

— Это только говорится, будто стережёт, — снова, теперь уже на правах знатока, возразил Удальцев. — Это Ивана так запугивают. А про то, чтобы у него возникли какие-то трудности, кроме того, что живность начинает разбегаться, ни в одном сказе, ни слова. Никто на него не нападает, никто не пытается помешать. Спокойно достаёт сундук, и все дела.

Слова Удальцева звучали убедительно, но прежде чем приступить к завершающему этапу предприятия, Ивенский внимательно огляделся: а не лежит ли где поблизости мёртвое тело? По идее, должно было бы лежать. Исходя из показаний студента Таисьева, Роман Григорьевич составил для себя такую версию случившегося:

— Заговорщики выпускают Бессмертного в мир, и одновременно отряжают на остров Буян «специально выделенного Ивана», который либо в заранее назначенный момент, либо по сигналу руководства должен разрушить филактерию и дальнейшую деструктивную деятельность олицетворения Хаоса тем самым пресечь. Однако, Кощей, «стерегущий дуб пуще глаза», переигрывает своих освободителей: Ивана убивает и отправляется гулять по Руси, ничем и ничем не сдерживаемый… Да, версия была хороша, но подтверждения так и не нашла. И не в том дело, что тела первого Ивана не нашлось — оно могло просо упасть обрыва в море, а в том, что Удальцев оказался прав: Кощей и не думал нападать на охотников за филактерией. Не было под дубом ни стража, ни коварной ловушки — бери-не хочу, что плохо висит.

Окажись на месте наших героев обычные молодые люди — дураки, или, там, царевичи — наверняка именно так и поступили бы: кинулись на дуб с налету, и в результате лишь вмешательство чудесных животных могло бы спасти положение. Но опытные сыскные чиновники так не поступают, они привыкли обдумывать свои действия и предусматривать последствия оных.

— Подождите, Удальцев, — Роман Григорьевич умерил пыл подчинённого, уже собравшегося громоздиться на дерево. — Во-первых, не стоит никуда лезть, проще отстрелить цепь. Во-вторых, нужно решить, что станем делать, когда сундук расколется и из него прыснет всякая живность. Поддержкой зайцев, селезней и щук мы с вами не заручились, значит, придётся справляться самостоятельно. У вас имеются мысли на этот счёт?

— Имеются, ваше высокоблагородие! — бодро отрапортовал Удальцев, радуясь, что понял, наконец, свою историческую роль. — Я с юных лет весьма ловко стреляю по тарелочкам! Так что утку беру на себя. Если дадите мне ваш револьвер…

— А ваш-то где, позвольте спросить?

— Д…дома… В кабинете оставил… — заморгал глазами юный агент. — Я не думал, что пригодится за границей…

— Ах ты, господи! Ну, ладно, я сам виноват, не проследил… Допустим, я отдаю вам оружие, вы сбиваете утку. А зайца?

— Ой! — Тит Ардалионович совсем затуманился. — Сначала мишень на земле, потом в воздухе… Боюсь, не успею прицелиться.

— Да, сложновато… Я тоже хорошо стреляю, но две подвижные мишени — это риск, а рисковать нам нельзя. Иван Агафонович, у вас-то оружие при себе?

— Как же иначе! — гордо сообщил пальмирец. — Стреляю, честно признаться, не особенно метко, но с оружием расставаться не привык!

А пришлось привыкать. Чуть не час рыскал вдоль обрыва титулярный советник Листунов, рыл носом землю, но так и не обнаружил пропажу. Где, в какой момент выронил — при кошмарном переходе с Рюгена на Буян, или позднее, когда пришлось раздеваться — оставалось только гадать.

Да, весёлый получался расклад — один револьвер на троих, сделать нужно три выстрела (цепь, заяц, утка), быстро и прицельно точно, без права на промах, иначе всё пропало…

Некоторое время их высокоблагородие пребывали в хмуром молчании. Потом не менее хмуро заговорили:

— Ладно. Зайца буду ловить я, — мысль, что делать это придётся РТОМ, вызывала содрогание, но не случайно же он оказался именно Серым Волком, а не конём Сивкой-Буркой, к примеру? Историческая миссия, куда деваться…

В общем, «диспозиция» составилась такая:

— Не то чтобы я был в восторге от такого плана, в нём множество уязвимых мест, но лучшего всё равно не придумать, — заключил выступавший в качестве архистратига Ивенский и побрёл в отдалённые кусты — оборачиваться. Потому что на этот раз никакая одежда не должна была ему мешать, стеснять движения во время охоты.

Самое смешное, все их приготовления пропали даром: напрасно Роман Григорьевич превращался в волка, напрасно рисковал жизнью Иван Листунов, карабкаясь вверх-вниз (точнее, вниз-вверх) по крутому обрыву.

Тит Ардалионович действительно имел меткий глаз и твёрдую руку — с первого выстрела перебил звено цепи. Сундук, или лучше сказать, ларец накренился и почти сразу рухнул. Крышка от падения отскочила…

Роман Григорьевич метнулся серой тенью… и замер на месте. На его длинной мохнатой морде появилось странное, недоумённо-брезгливое выражение.

— Фу-у! — громко сказал Серый Волк. — Вы только посмотрите, господа, какая гадость!

Должно быть, недостаточно времени прошло с момента возвращения Бессмертного, и филактерия его не успела полностью сформироваться. Не было в сундуке ни зайца, ни утки. Вместо них обнаружилось что-то бесформенное, мясное, пульсирующее, местами поросшее серым мехом и перьями. А из глубин этой кучи живой плоти проглядывала белая скорлупа заветного яйца.

Тит Ардалионович взглянул — и побледнел, к горлу подкатила тошнота.