— Моё почтение! — не без раздражения сказал ему Ивенский, и, не дождавшись приглашения сел на лавку, даже шапки не сняв. Раз в этом доме не принято встречать гостей, решил он, значит, и гости не обязаны утруждать себя соблюдением приличий. — Чем обязан приглашением? У вас есть сведения по убийству мага Контоккайнена, и вы желаете поделиться ими с властями?

Внешность колдуна на него особого впечатления не произвела. В воображении своем он уже успел создать образ древнего как мир, безобразного, почти утратившего человеческий облик старца — вонючего, дремуче-бородатого, бородавчатого и возможно даже параличного. Человек в кресле на вид казался немногим старше его папеньки Григория Романовича. Одежду носил чёрную, но вполне приличную, на улице его можно было бы принять за преуспевающего трубочиста, догадайся он надеть цилиндр на свою чёрную с благородной проседью голову. Бороду колдун брил, усы тоже; из всей растительности на узком, хищном лице его выделялись лишь брови, очень густые, низко нависшие над злыми, дурной зелени глазами. Крупный крючковатый нос и впрямь придавал ему изрядное сходство с вещей птицей. В общем, внешность его с полным основанием можно было назвать «магнетической», и скучающим дамам средних лет она показалось бы весьма привлекательной. Но Ивенский ожидал другого и был разочарован.

— Так что вы имеете сказать по делу?

— Имею, имею что сказать, — усмехнулся колдун, откинулся на спинку кресла и изучающе воззрился с а гостя. — Так вот ты каков, Ивенский Роман Григорьевич… Забавно…

Его вызывающе-бестактное поведение начинало раздражать не на шутку. Ещё никому и никогда Роман Григорьевич не казался забавным. Каким угодно, только не забавным!

— Вот что, любезный, — процедил он холодно. — Я рад, что мой визит вас развлёк, но вынужден напомнить, что я здесь с несколько иной целью. Мне и так пришлось поменять свои планы в связи с вашим… гм… приглашением, так что давайте перейдём к делу, или разрешите откланяться.

— Ну, к делу так к делу, — зыркнул глазом колдун. — Вот что я скажу тебе, человече! Держись-ка ты от этого дела в стороне. Закрой его поскорее, как нераскрытое, да и езжай куда-нибудь с глаз долой — на Кавказ, или подальше, за границу. Не то раздавят тебя, как букашку раздавят, помяни моё слово! Не туда ты ввязался, мальчик!

Вот вам и пожалуйста! От такого заявления Роман Григорьевич даже рассмеялся.

— То есть, вы меня, только затем и пригласили, разбудив среди ночи, чтобы угрожать да запугивать? Ну, знаете ли, в другой раз будьте любезны по таким вопросам являться лично в управление полиции, я больше не стану тратить на вас казенное время! Честь имею!

Он поднялся, резко развернулся, но уйти он не успел.

— Ах ты, господи! — с неожиданной горечью вскричал Ворон. — Да разве я угрожаю тебе, детёныш! Уберечь ведь хочу, несмышлёного! Сам не знаешь, куда лезешь!

Роман Григорьевич обернулся, с вызовом взглянул колдуну в лицо, прямо в зелёные его глаза. Спросил, зло усмехаясь:

— Неужели? Отчего вдруг такая нежная забота о моей скромной персоне?

Колдун первым отвёл взгляд. Ответил тихо, глядя в земляной пол.

— Да оттуда, что не чужой ты мне человек. Дочь моя, Ирина, доводится тебе родной матерью!

— Что? — Роман Григорьевич как стоял, так и сел на лавку. Услышанное не желало укладываться в голове. — Моя мать — ваша дочь… То есть, вы мне дед родной?

— Именно, — сурово подтвердил Ворон.

— Так… — он решительно не знал, что сказать, поэтому брякнул какую-то глупость. — Зачем же вы тогда живёте в этой… берлоге?

Новоявленный дед рассмеялся:

— А где, по-твоему, должен жить чёрный колдун восьмисот лет от роду? В бельэтаже на Петровском? Здесь моё место, мои корни, и ходу мене отсюда нет.

— А городские власти не тревожат сносом? — полюбопытствовал Ивенский, в эту минуту ему легче было говорить об отвлечённом. — Очень уж вы в ансамбль не вписываетесь.

— Ха! Пусть только посмеют. Скорее уж я всю Пальмиру снесу, чем они мой дом. Тронь его — и остров в топь уйдёт. Вот давеча, в триста тридцать третьем году, привязались ко мне с прошением: перенеси да перенеси забор, чтобы вперёд не выступал, чтобы окна в улицу глядели, и фасад в ряд с соседями был. До того надоели — ладно, перенёс в осень. И что? Едва весь город в море не смыло.[56] Так-то. Теперь уж не докучают… Ну, ещё о жилье поговорим, или спросишь о главном?

— Спрошу, — решился Ивенский, чувствуя, что мысли его для колдуна не тайна. — А что мать моя, она жива?

— А как же? — удивился колдун. — Что с ней, оглашенной, станется? Как сбежала от отца твоего с оперным музыкантом, так и поселилась в Нижних Землях.[57] Она, вишь, в Маленькой Голландии росла, а жить желает в большой, и воля отцовская ей не указ. Одно слово — ведьма! На ведьму управы нет.

— Настоящая ведьма, — уточнил Роман Григорьевич, — или вы её так браните?

— Ясно, настоящая. Посильнее многих будет, особенно перед… гм… тебе не надо знать. Бывало, так разбушуется — крыши с домов сносит ураганом! Ещё при Елизавете Петровне…

— Когда?! — в ужасе перебил Ивенский. — Да сколько же ей лет?

Колдун всерьёз задумался.

— Это посчитать надо… Так. Родилась она в год, когда Василий Иванович играл свадьбу с Глинской…

— Не надо, не считайте, — взмолился Роман Григорьевич, чувствуя, что голова идёт кругом. Он решительно не понимал, зачем его папеньке вздумалось брать в жёны такую древнюю старуху.

И снова его мысли не укрылись от деда-чародея. Не смотря на свои восемьсот, он легко, как молодой, поднялся с кресла, отомкнул ключом сундук…

— На-ко, взгляни на маменьку свою! Хороший портрет, папаша твой лично у Брюллова Карла Павловича заказывал.

Ивенский взглянул. С портрета на него смотрела, чуть улыбаясь, изысканнейшая юная красавица в глубоком декольте, и неважно, что один глаз был серый, другой жёлтый, это её не портило. Некоторое время Роман Григорьевич пристально вглядывался в тонкие женские черты, которые, по сути, должен был бы воспринимать как родные. Потом положил миниатюру на стол, изображением вниз, и попросил:

— Уберите! — ему показалось, что жёлтый глаз начал насмешливо подмигивать.

Колдун портрет спрятал, вздохнул.

— А ведь ты похож на неё, до чего похож — я бы на улице узнал… В обиде, что бросила тебя?

— Вовсе нет, — передёрнул плечами Ивенский — Мне прекрасно жилось с папенькой, — и добавил мстительно, — особенно когда оказывался убит очередной мой гувернёр… Знаете, я пойду, пожалуй. Меня помощник дожидается, как бы не стал звать городовых, что я пропал.

— Подожди! — Ворон резко уцепил его за плечо. — Прежде чем уйдёшь, обещай оставить своё расследование! Я не хочу хоронить единственного внука!

— Нет, — возразил Роман Григорьевич спокойно. — Я буду продолжать расследование, пока не раскрою это дело или не погибну. Для меня это теперь вопрос чести, не желаю выглядеть трусом в собственных глазах.

Колдун в сердцах шарахнул кулаком по столу, так что на полках что-то жалобно звякнуло.

— Вот упрямая гулльвейгская порода![58] Угораздило же связаться по дурости!.. Ну, ладно, не хочешь добром, придётся принуждением… — с этими словами колдун выхватил из глиняного горшка, мирно стоящего на столе, пригоршню серно-жёлтого порошка, кинул внуку в лицо. — Забудь! Всё забудь, что знаешь недоброго!

— Так быстро он это проделал — Роман Григорьевич ни помешать не успел, ни отстраниться, ни лицо прикрыть.

— Ну, вот ещё! — яростно прошипел он сквозь навернувшиеся слёзы, гадкий порошок щипал глаза. — Не стану я ничего забывать, не надейтесь! — и отчаянно расчихался.

— Как не станешь? — заметно опешил колдун, видно он ждал от своей жертвы иной реакции.

— Да так и не стану! Помнить буду! — бросил Ивенский сердито и в сердцах плюнул прямо на пол — колдовской порошок наполнил рот едкой горечью.