— Это же сказка? — первой подала голос девочка. — Ты все придумал?

— Конечно, придумал, — ответил ей вместо шеара брат.

— Да, придумал, — согласился Этьен. — Так вот… получилось…

— Грустно, — вздохнула Клер. — Но про любовь, да.

— А хочешь без любви, но веселую? — предложил мужчина, устыдившись, что расстроил малышку. — Про жадного падишаха и хитрого скорохода? Если не понравится — с меня еще пирожные.

Но новая сказка пришлась по душе. И Клер, и Люк хохотали так, что, наверное, даже Софи могла услышать их в своем магазине.

— Загостился я, — спохватился Тьен, поглядев на часы. — А у меня еще дела. Пойду. Люк, до завтра. Клер…

Девочка проводила его в прихожую, открыла дверь.

— К Софи зайдешь или передать ей что-нибудь?

— Передай. Привет. И то пирожное, что осталось.

— Привет передам, — пообещала Клер. — А пирожное… Может, не надо? Ну совсем это не романтично — надкушенные пирожные девушке дарить.

— Оно же нетронутое.

— Это пока, — улыбнулась маленькая хитрюга, выпроваживая его на площадку.

— Ладно, — согласился шеар. — Пусть будет только привет.

Остаток дня, никем не замеченный, он провел на крыше. Не подсматривал и не подслушивал — охранял. Но от чего, так и не понял. Не ощущалось присутствия Холгера или кого-либо из свиты, даже Эсея не рискнула нарушить приказ и опять следить за командиром.

Когда в город вошла ночь, принеся разморенным зноем улицам тишину и прохладу, а окна квартиры на втором этаже, за исключением одного, погасли, шеар осмелился заглянуть снова. В этот раз не через дверь.

Люк и Клер давно спали. Рядом с постелью девочки валялась на полу книга сказок — должно быть, читала с вечера. У мальчишки на столе лежал коробок спичек, а воздух хранил легкий запах гари. Тут и гадать не нужно: стащил на кухне и жег у приоткрытого окна, надеясь увидеть пронзающую надоевший мрак вспышку. Но не вышло, и подросток уснул разочарованным. Ничего, все еще впереди…

А Софи еще не ложилась.

Тьен не удивился бы, застань он девушку за работой, штопающей чулки или подшивающей юбку для Клер, на худой конец — дочитывающей роман, от которого оторвали днем многочисленные посетители. Но оказавшись в ее спальне, пораженно замер у двери.

Софи вертелась перед зеркалом. Почему-то в туфлях на высоченном каблуке и в ночной сорочке… Если это, нежно-персиковое, шелковое и полупрозрачное, с кружевными вставками и на тоненьких бретельках, было ночной сорочкой…

Девушка повернулась к зеркалу спиной, прикрыть которую ткани не хватило (лямочки крест-накрест не в счет), и, обернувшись через плечо, послала своему отражению томный взгляд из-под опущенных ресниц. Прокрутилась на каблуке, оценила вид спереди. Подобрала и без этого короткий подол до середины бедра, приподняла ножку… Затем стала к зеркалу в профиль, натянула на плоском животе тонкую ткань, выгнула спину, так что небольшая, прикрытая кружевом грудь поднялась выше… Поведя плечиком, медленно потянула вниз легко соскочившую бретельку…

Мужчина подумал, что неплохо бы ему сейчас подумать о том, чтобы уйти… Но мысли категорически отказывались работать в этом направлении… и в принципе работать…

А девушка вдруг закрыла лицо ладонями и тяжело вздохнула…

Как же это глупо!

Софи раздраженно тряхнула головой.

Дурь, как есть, дурь. И туфли, которые покупала осенью вместе с палевым платьем — нужно было тратиться ради одного похода в театр? И подаренная подругой сорочка, еще новая, с ярлычком, болтающимся где-то на пояснице, так как выше лишь голая спина с выпирающим позвоночником и торчащими в стороны крылышками-лопатками. Лежала себе в шкафу, скоро год, вот и лежала бы дальше. Только Ами могла сделать такой бесполезный подарок. А завтра платья пришлет. И наряды будут сорочке под стать: вырезы-разрезы, кружева-бретельки. Софи такого в жизни не наденет… Разве что так, ночью, пока никто не видит. Покрутится перед зеркалом и снимет.

Она взялась за подол рубашки, чтобы стащить и надеть старую, но, подумав, осталась в этом шелковом лоскутке. Все равно никто не увидит, а ночи в последнее время душные, даже распахнутые настежь окна не спасают. А вот коробочку с цветными папильотками убрала обратно в трюмо. Подкрутить, уложить… Обойдется.

Все Амелия-Кларисса со своими улыбками и намеками. Если бы она сразу сказала, что у нее и в мыслях не было… Дурочка. Какое там «не было», когда было, еще и как…

Не сразу, но… Он исчез, а она продолжала ждать. Шли дни, месяцы, годы… девочка росла, а вместе с ней взрослели и мысли. И по-другому уже вспоминался каждый его взгляд, каждое слово. Иначе оценивались собственные чувства. А то, что после не встретился никто, с кем получилось бы выбросить из головы эти детские глупости, лишь делало то, незабытое и несбывшееся, сильнее. Ждала, верила. А когда перестала верить — надеялась. Вспоминала, не давая стереться из памяти, засыпала с его именем. Словно сама себя заговорила на то, в чем никому не достало бы духу признаться, даже себе…

Хотя себе теперь можно.

Девушка остановилась перед зеркалом. Чувствуя себя в нелепой сорочке еще более голой, чем было бы без нее, посмотрела в глаза своему отражению.

— Да, я была влюблена в него, — произнесла она четко. — В Тьена… Но это ничего не значит…

Признание не принесло облегчения. Губы искривились в предчувствии близких слез. Плечи поникли… и вздрогнули от нежданного тепла. Будто чьи-то ладони замерли нерешительно в дюйме от прикосновения, и ласковый ветерок иллюзией чужого дыхания скользнул по обнаженной шее. Показалось, сделай шаг назад, и покрывшаяся мурашками спина упрется в крепкую мужскую грудь, откинь голову, и та ляжет на сильное плечо…

Софи зажмурилась, отгоняя наваждение. Сбросила туфли, выключила свет и легла в постель, укрывшись тонким покрывалом. Сердце гулко стучало в груди, а мысли грозились не дать заснуть до утра… И опять почудилось: кто-то медленно дунул на ресницы и провел рукою по волосам.

— Спи, — шепнула темнота.

На душе сделалось легко, а глаза закрылись сами собой…

В то время как город в мире людей, окунувшись в теплую ночь, смотрел сны, столица Итериана встречала новый день.

Поднявшееся над горизонтом солнце коснулось ласковыми лучами обращенных к восходу стен дворца, перекрасив белоснежный камень в светло-розовый, и заиграло радостными бликами в стеклах высоких окон. Ветерок расчистил небо над резиденцией правителя, отогнав собравшиеся к рассвету редкие облачка, и расправил стяги на шпилях. Птицы в саду давно проснулись и теперь соревновались в пении, стремясь превзойти друг друга, если не мелодичностью, то хотя бы громкостью. Цветы умылись росой и распустили лепесточки, готовые радовать взгляд любого, кто решит прогуляться поутру узкими аллейками…

Прелестно, конечно, ярко, празднично, но до того обыденно, что успело набить оскомину.

Шеари Арсэлис частенько мечтала, чтобы ее разбудила гроза, ливень и раскаты грома. Или ураган, такой, чтобы оконные рамы срывало с петель со звоном бьющегося стекла. Хотя бы тучку увидеть, проснувшись, этакую кляксу на безупречной лазури — все лучше неизменно прекрасных, застывших в своей идеальности пейзажей.

Но с подобными желаниями нужно быть осторожнее. Мироздание любит подшутить, и вожделенная тучка, вместо того, чтобы заслонить солнце, наползла на лицо флеймы, когда ей доложили о ранней посетительнице.

— Проводите гостью в чайную комнату, — ничем не выдав недовольства, велела Арсэлис прислуживавшей ей ундине. — Я сейчас спущусь.

Задержалась она минуты на три, не больше. Срок достаточный, чтобы явившаяся без предупреждения альва успела понять, что ради нее шеари не бросит тут же дела, но и не настолько большой, чтобы подумать, будто Арсэлис приводила себя в порядок перед встречей.

Хотя соблазн переодеться был. Белое не слишком ей шло, а утренний наряд, состоявший из свободного лилейного платья и такого же цвета длинной накидки, расшитой серебряными звездами, превращал изящную флейму в бесформенное облако.