— Много красот в разных мирах ты увидишь, много чудес. Но нигде ты не встретишь ничего прекраснее и чудеснее, чем наш Дивный мир…

— Ундины, — пояснила Лили. — Для тебя стараются.

— …Мир, рожденный по воле четырех. Мир, где вода идет рука об руку с огнем, а воздух танцует с землей. Мир, где в радуге тысячи цветов, и каждый из них неповторим…

Песня завораживала, мелодия проникала в самое сердце. Но стоило прислушаться к голосам невидимых певуний и попробовать повторить за ними слова, обнаруживалось, что и рифма, и ритм отсутствовали напрочь. Непонятно было, каким образом эти «не стихи» ложатся на музыку.

— Еще не догадался? — заметила его недоумение альва. — На каком языке, ты думаешь, я с тобой говорю?

— На каком? — озадачился Тьен.

Женщина рассмеялась:

— Надо же, такой маленький и глупенький, а уже шеар!

— Так на каком языке мы говорим? — потребовал ответа не оценивший шутки юноша.

— Ты — на своем, я — на своем, — пояснила, если это можно было счесть пояснением, альва.

— Но я тебя понимаю.

— Все понимают детей стихий, а дети стихий понимают всех. Разве ветер в разных мирах шумит по-разному? Или вода журчит иначе? Или земля и огонь в одном мире не такие, как в другом?

— Не знаю, — буркнул Тьен. Он видел всего два мира, тот, в котором родился, и Итериан. Тут ветер шумел так же, как дома.

— Мы понимаем людей, а люди понимают нас, — продолжила лекцию Лили. — Но если дети стихий не захотят быть услышанными, их не услышат. Дело не в языке. Это как громкость. Когда с тобой говорят громко, ты хорошо разбираешь речь. Когда кто-то перешептывается между собой, до тебя долетает невнятный шум. Вот например… — Она и правда произнесла что-то невразумительное: ни понять, ни повторить. — Так говорят альвы. Дети других стихий общаются иначе. Будет желание, научишься понимать и их. Я долго жила рядом с ундинами и тритонами, кое-что разбираю в их болтовне. А ты шеар — тебе положено.

— Скажи еще что-нибудь, — приказал Тьен.

Женщина хмыкнула, но подчинилась. Юный шеар не понял ни слова, и, судя по выражению лица альвы, — к лучшему.

— Значит, как громкость? — переспросил он.

— Да. Вот еще один пример.

Она достала из мешочка на поясе тонкую трубочку, и Тьен непроизвольно отшагнул назад, вспомнив, каких сюрпризов можно ждать от подобных безделушек в этих нежных ручках.

— Не бойся, это свисток. Он твой.

Юноша с удивлением принял подарок.

— Подуй, — велела Лили.

Он с опаской поднес трубочку к губам. Дунул. Пожал плечами:

— Ничего не слышно.

— Тебе. А она услышала.

— Кто?

Альва указала вверх. Медленно и плавно размахивая широченными крыльями, к ним приближался крупный темно-зеленый ящер.

— Это не дракон, — предупредила Лили. — Не путай, а то драконы обижаются. Это — виверна.

На неискушенный взгляд Тьена, приземлившееся на плац существо отличалось от виденных им на картинках драконов лишь тем, что имело всего одну пару лап — заднюю. Передние ему с успехом заменяли сложившиеся перепончатые крылья. Опираясь на них, виверна неторопливо приблизилась к молодому шеару и его спутнице. Легкая и грациозная в воздухе, на земле она казалась неуклюжей, но отнюдь не забавной. Огромная голова покачивалась на длинной изгибающейся шее, раззявленная пасть пугала двумя рядами длинных острых зубов, а хвостовая пика даже на вид была острой и опасной. Но альва не выказывала признаков страха, и Тьен старался следовать ее примеру.

Когда виверна остановилась в нескольких шагах и уставилась на них, по-щенячьи вывалив раздвоенный язык, стало видно, что она оседлана, а на вытянутую морду надета длинная уздечка.

— Это наш транспорт, — подтвердила догадку Лили.

— Если нам далеко, я, может быть, сам полетел бы, — неуверенно проговорил шеар.

— Научишься обходиться без «может быть», летай, сколько угодно, — холодно осадила его женщина. — А сейчас нет времени на эксперименты.

Опасливо косясь на скалящуюся морду, юноша взобрался в седло. Альва устроилась позади.

— Ты ведешь, — заявила она.

Что и как делать, Тьен не знал, но спрашивать не стал: сама так решила, пусть, если что, пеняет на себя. Но вышло неплохо… для первого раза. Если бы позавтракал, было бы намного хуже.

Лили указывала направление, иногда перехватывала поводья, но не правила, а только помогала. Минут через пять полет виверны перестал напоминать резкие метания летучей мыши то вверх, то вниз, в голове прояснилось, и взбудораженный желудок опустился на место. Тьен даже начал испытывать некое подобие удовольствия от такого способа передвижения, но надолго это чувство не задержалось. Впереди, за зелеными лугами и внезапно обрывающимся лесом стеной стала тьма.

Виверна, не слушаясь поводьев, пошла на снижение.

— Пусть, — шепнула в ухо альва.

Когда лапы разволновавшегося животного коснулись земли, Лили первая соскочила вниз и пошла узкой тропой между незнакомых Тьену высоких деревьев с гладкими, будто отлитыми из темного металла стволами и толстыми кожистыми листьями размером с ладонь.

Больше не было шуток и насмешек, альва нервничала не меньше виверны, которая, избавившись от седоков, тут же взмыла в небо и затерялась в облаках на светлой его половине. Тьену тоже было не по себе. Сам воздух здесь, казалось, наполнен тревогой. Воздух, вода, земля, огонь…

Огненные вспышки рассекали тьму, но яркое пламя тонуло во мраке безо всякой надежды осветить непонятное нечто. Или ничто.

— На самом деле оно не черное, — тихо сказала Лили. — Оно никакое. Ни цвета, ни звуков.

— Это смерть, — прислушался к своим ощущениям Тьен.

— Хуже чем смерть. — Женщина прикрыла глаза, остановившись у границы, за которой мир и все сущее переставало быть. — Дети стихий не боятся умирать. Когда приходит время, мы возвращаемся к своим началам, чтобы однажды родиться снова. Тот, кого забрала пустота, не вернется никогда.

Тогда он подумал — нет, не подумал, а понял — что она потеряла кого-то близкого в этой пустоте, но спросить не решился.

— Потому ты и нужен здесь, — продолжала Лили. — Лишь шеар способен остановить это. Закрыть разрыв. А после мы уже восстановим разрушенный мир. — Она присела и коснулась рукой земли. Почва под ее ладонью зашевелилась, за несколько мгновений выросла небольшая горка, и на ее поверхности показались молоденькие побеги какого-то вьюнка. — Вот так.

Тьен молчал. Смотрел в пустоту и не проронил ни слова.

Какое ему дело до того, что этот мир рушится, когда по воле здешних жителей его собственный мир рухнул не далее чем вчера? Пусть Итериан целиком провалится в ничто: не останется Холгера и его семейки, никто не явится в дом Софи и не пришлет крылатых теней.

Не будет сладкоголосых ундин, ветреных сильфид, альвов и флеймов. Не будет песен без рифмы и радуг в тысячи цветов. Не будет чудес…

— Что случится, если я откажусь помогать вам? — спросил он.

— Не знаю. Возможно, справимся и без тебя. А ты… Ну, поживешь в городе, с Генрихом. Вернуться домой ты в любом случае пока не сможешь.

— Почему?

— Пустота разрушает границы миров, разрушает границы света. А на смену свету всегда приходит тьма. Войны, болезни, природные катастрофы. Никто не скажет, как это проявится. Пока не ликвидирован последний разрыв над Итерианом, опасно открывать дорогу в другие миры: чем плотнее они закрыты, тем меньше вероятность, что тьма коснется их. Хотя… — она неприязненно поморщилась. — Если тебе настолько противно здесь находиться, думаю, Холгер сделает для тебя исключение. Я говорила ему, что это — пустая затея. Полукровка никогда не станет шеаром.

Последние слова прозвучали неприкрытым оскорблением. Но Валету, росшему на городских задворках, было не привыкать. Плевать ему на то, что думает о нем высокомерная альва и, тем более, Холгер.

Он сказал бы ей это в лицо, но отвлекла очередная огненная вспышка за спиной женщины. В этот раз длинная струя пламени будто сожгла часть пустоты, и в оставленном ею следе высветилось чистое голубое небо. А затем Тьен увидел источник пламенных разрядов, и это уж точно была не виверна. Величественный черный дракон парил между обрывками неба и земли, огненным дыханием и взмахами крыльев изгоняя губительную тьму.