— Наверное, потому… — протянул огненный и задумался почти на минуту. — Наверное, это можно назвать ответственностью. Ты — порождение моего творения.

— Не только я, — не принял такого ответа юноша. — И не только твоего. Но ни Вода, ни Земля, ни Воздух не выказывают участия в моей судьбе.

— Значит, это вина, — глухо выдохнул сгусток пламени, вдруг утратив очертания. — Чувство вины за то, что происходит с тобой. Это ведь я, а не Вода или Земля, сохранил тебя и вернул. И, возможно, я сделал что-то не так. Я очень торопился, пять циклов слишком мало. Или не нужно было стирать все твои воспоминания. Я забрал твою боль, но вместе с нею отнял всю радость, что у тебя была, любовь родителей, друзей… И даже пони. Кто знает, каким бы ты был, если бы я оставил тебе это?

Тьен вспомнил слободу, ночлежку Сун-Реми — с воспоминаниями о счастливом детстве там было бы еще хуже, и не исключено, что маленький Этьен Лэйд сломался бы в первый месяц такой жизни. Или ожесточился бы еще больше, зная, что это — не его жизнь, а ту, что была его, у него безжалостно отняли.

— Скоро я уже не смогу разговаривать с тобой вот так, как сейчас, — сказал Огонь. — Когда ты соберешь все стихии, это будет трудно. И тогда я уже ничего не смогу для тебя сделать.

— А сейчас можешь?

— Да. Если ты захочешь. Я могу забрать еще немного из твоей памяти. Например, последние дни. И когда ты снова попросишь меня отыскать убийцу твоего друга, я скажу тебе, что он уже мертв.

Заманчивое предложение, но Тьен нашел в себе силы отказаться.

— Нет. Я хочу помнить. Все.

Огненный смерил его долгим взглядом и, кажется, понял.

— Хорошо. Пусть будет так. Мы долго говорили в этот раз, поэтому в следующий встретимся нескоро. И раз уж ты помнишь… Помни.

Знак, такой же, как тот, что вычерчен в центре найденной Генрихом Лэйдом в центре каменной плиты, на миг вспыхнул в воздухе, и юноша остался один.

Встряхнулся, отгоняя все мысли разом. Огляделся, словно впервые увидел грязную комнату, ведро-умывальник и осколок зеркала на стене, и брезгливо поморщился.

В кармане пальто лежали деньги, которые он забрал со старой квартиры. Хватит и на новую одежду, и на баню, и на цирюльника. Еще и останется немного до тех пор, пока он решит, что делать дальше.

Можно сказать, что все время, что Тьен отсутствовал, Софи места себе не находила, но это было не так. Место она нашла сразу же: у окна в кухне, откуда хорошо просматривалась калитка и ведущая к крыльцу дорожка. Ела здесь, хоть и не хотелось, но через силу себя заставляла, пила чай, читала брату сказки, шила что-то, чтобы занять руки…

Когда на следующий день, после того, как постоялец вдруг сорвался в ночь, а она нашла газетную заметку, девочка не вышла на работу, хозяин прислал мальчишку узнать, что случилось. Сказала чистую правду: плохо себя чувствует. Совсем плохо. И вид у нее при этом, наверное, был соответствующий, потому что пацаненок, передавший господину Гийому ее слова и, видимо, от себя чуток добавивший, через час прибежал с гостинцами от лавочника, меда баночку принес и горькой спиртовой настойки, которую хозяин велел в чай подливать.

Медом она для Люка булку намазала, а настойку, как и наказали, вылила в чай, всю сразу, и тогда, впервые за два дня, уснула. А проснувшись, снова уселась у окна в кухне.

Люк, умница, все понимал, не капризничал, просьбами не донимал, играть не звал. Только спрашивал иногда, заглядывая в пустую комнату, где его «напалник» и скоро ли придет.

— Скоро, — отвечала Софи уверено. — Вот покушаешь, поспишь…

А когда братишка вдруг разревелся из-за того, что она отказалась ему крепость из стульев строить, строго пригрозила:

— Будешь плакать, Тьену расскажу!

Сразу прекратил.

На второй день она вдруг спохватилась: вернется квартирант, а в комнате у него не прибрано, еды нет, сама неумытая, непричесанная, показаться стыдно. Взялась за уборку, хоть на пару часов себя заняла. Быстрее бы управилась, но то и дело к окну бегала или к двери, когда слышались в улицы то скрип, то какие-то голоса. Потом собралась, братишку одела, и на рынок вышли. Тут уже быстрее старалась, купила все, что нужно, и сразу домой — вдруг уже пришел? Только зря торопилась. Но ничего, время осталось ужин приготовить. Придет Тьен, а у нее суп на плите, капуста тушеная со свиными ребрышками, блинчики…

Суп забыла в холод вынести, так он к утру забродил, что тот квас. Пришлось вылить. И блинчики не накрыла, подсохли за ночь.

— Софи, ну не пачь, — просил Люк, обнимая сестру за вздрагивающие плечи. — Не пачь, не надо.

— Убытки одни, — сокрушалась она сквозь слезы. — Столько продуктов перевела.

Супа, если честно, было совсем не жалко, да и блинов тоже, но успокоиться никак не получалось.

— Не пачь! — сердито топнул ногой братик. — Тьен пидет, все сказу!

Только хуже сделал.

Рыдать перестала, лишь услыхав, как хлопнула калитка. Вскочила, кинулась не к окну, а сразу к двери, выскочила во двор, зареванная, с красными глазами и припухшим носом, и замерла на пороге каменным изваянием: никого. Просто ветер. А она забыла калитку запереть, вот та и открылась, показав кусочек пустой улицы. Девочка стояла на крыльце, пока холодный воздух не остудил горящие щеки и не высушил слезы, а затем медленно вернулась в дом. Убрала на кухне, и заново взялась за готовку. После ни с того, ни с сего решила навести порядок в запертых на зиму комнатах. Работы там было хоть отбавляй, и она провозилась до позднего вечера, как и прежде отбегая к окну или двери всякий раз, когда что-то мерещилось, или в спальню, где стояла на столике фотография из музея, словно боялась, что может внезапно забыть его лицо и не узнает при встрече…

Спать Софи не собиралась. Думала, почитать еще немного на кухне, когда уложит Люка, и даже книжку приготовила — взяла у Тьена на полке, без картинок и с непонятным названием, лишь бы не лезли снова в голову всякие ужасы. Но за день устала и, присев на пол у кроватки брата, задремала, положив голову на одеяло.

Проснулась от негромкого шума — с кухни, кажется.

Вскочила, хотела тут же мчаться на звук, но помедлила. Страшно было опять обмануться.

Неспешно вышла в темный коридор и тут же заметила свет из-за плохо прикрытой двери кухни. Сердце радостно запрыгало в груди. Рванулась вперед, уже взялась за ручку… И вдруг вспомнила, что сама не потушила лампу, собираясь еще вернуться к книжке.

Тоска и тревога вернулись в одночасье, захотелось опять расплакаться, но она сдержалась…

Вошла в кухню, прищурилась от света и, взглянув на стол, чуть не закричала на весь дом. Зажала ладошкой рот, а из глаз все-таки брызнули слезы: на скатерти лежал бумажный пакет, от которого так знакомо пахло сдобой, рядом два леденца на палочке, а в стороне — завернутые в газету цветы. Три разноцветных бутона выглядывали из-под уголка печатной страницы, красный, белый и желтый. Приблизившись, девочка недоверчиво коснулась пальцами нежных лепестков.

— Розы, — прошептала она, убедившись, что это не сон. — Зимой розы. Откуда…

— Из оранжереи Батиста. — Он неслышно подошел со спины, обнял за плечи. — Я спрашивал Маргариту или Клариссу Санье, но у них таких нет. Пришлось взять Красавицу Южноморья, Филомену и Нирейскую невесту. Только не спрашивай, кто из них кто.

Софи обернулась и тут же оказалась прижата щекой к пахнущей одеколоном рубашке, по-прежнему не видя лица парня.

— Прости, что сорвался, ничего не сказав, — прошептал Тьен, ткнувшись носом в ее макушку. — Помнишь, мы собирались встретиться с моим другом, а он не пришел…

Ему нелегко давались слова, и она не дала ему продолжить:

— Я знаю. В газете прочитала. — Ланселот — слишком редкое имя, чтобы ошибиться. — Мне очень жаль.

— Я был… не в себе эти дни. Не хотел, чтобы вы с Люком видели меня таким.

— Главное, что ты вернулся.

— Разве можно не вернуться туда, где для тебя горит свет?