Иными словами, ей нравилось, что вор (да, вор, но это его личное дело!) живет с ними, и возможная опасность, которую представляли загадочный мужчина и его жуткая спутница, казалась слишком незначительной причиной чтобы отказаться от такого… постояльца? Друга?

Но это не означало, что Софи совсем не боялась. Боялась, и очень сильно!

С утра, задремав почти к рассвету, чуть не проспала гудок. Встала еле-еле, растормошила братишку и потащила его в лавку, ежеминутно оглядываясь и присматриваясь к каждому встречному. А в течение дня, то и дело вздрагивала от звонка дверного колокольчика.

В страхе дожив до закрытия, точно так же, озираясь и шарахаясь прохожих, добралась домой. Люк просился на каток, но, представив, каково будет идти по темным улицам на площадь, а потом и обратно, Софи наотрез отказала малышу. Собрала железную дорогу, завела поезд, принесла печенья и теплого молока — все, что хочет, лишь бы не тянул гулять.

Тьен ушел куда-то, не дождавшись их возвращения, и девочка переживала еще и за него. Успокоилась, только услышав, как хлопнула входная дверь, а потом раздались в коридоре уверенные шаги. К ним квартирант сегодня не заглянул и даже не ужинал, хоть Софи и оставила все на плите, чтобы не остыло. Но выйдя спустя час на кухню, девочка увидела на столе бумажный пакет со сдобой и два леденца на палочке, и от сердца тут же отлегло.

…А леденцы, конечно же, для Люка. Оба.

На следующий вечер было то же самое: сладости и паровозик взамен катка.

Только Тьен сидел дома.

— Гулять не идете? — удивился он, заметив, что Софи вместо сборов поставила на плиту чайник.

— Нет. Холодно сегодня.

На самом деле вечер выдался не хуже предыдущих, а то и получше: ясный, безветренный. Легкий морозец держался, казалось, лишь для того, чтобы не дать растаять снегу и залитой на площади ледовой арене.

— Боишься? — догадался парень. — Сама же говорила, до среды…

— Мы дома побудем, — пробормотала Софи. — Я на работе устала.

Устала, и лучшим отдыхом было бы прогуляться по свежему воздуху, увидеться с подругами, взять коньки и скользить, держась за руки, вокруг установленного в центре катка и украшенного к празднику святочного дерева. Но ей не хотелось, чтобы Тьен чувствовал себя виноватым в том, что она отказывается от этой маленькой радости.

— А хочешь, вместе пойдем? — спросил он.

Прозвучало это неожиданно, и в первую секунду девочка растерялась. А когда пришла в себя, оказалось, что она уже держит в руках какой-то сверток, за которым постоялец успел сбегать к себе.

— Ну, разворачивай, — приказал он.

— А…

— Подарок это. Тебе, — пояснил вор с таким безразличием, будто подарки ей — дело для него обычное, и чуть ли не ежедневное. — На новый год.

— Так может, пусть до нового года и полежит? — робко предложила Софи. — Два дня еще.

Вышло, словно она отказывается.

— Не выделывайся, мелкая, — парень раздраженно дернул губой. — Сейчас не возьмешь, потом не будет.

Разве так подарки делают?

Девочка обиженно засопела и думала уже заявить грубияну, что ничего ей от него не надо, но любопытство взяло верх. Она осторожно развернула плотную серую бумагу и на целую минуту забыла дышать. Внутри лежали коньки. И какие коньки! Не железки с ремешками, чтобы крепить к обуви, которые того и гляди соскользнут, а расчудесные ботиночки из коричневой кожи, ладные и добротно прошитые, теплые и мягонькие внутри, и к подошвам намертво приделаны блестящие лезвия — хоть капусту шинкуй.

…А если полозья сбить, ботинки по весне просто так носить можно будет. И на новую обувку тратиться не придется…

— Спасибо, — смущенно поблагодарила Софи квартиранта, прижав к груди нежданный подарок.

— Ты хоть примерь, — ухмыльнулся он. — Вдруг не подойдут. А если впору, одевайся и малого собирай. Вечерок погожий, нечего в четырех стенах сидеть.

Ботиночки пришлись по ноге. Тютелька в тютельку, даже обидно: на будущий год не оставишь.

Но девочка недолго расстраивалась. Не терпелось скорее оказаться на площади, опробовать подарок в деле. Теперь она и без провожатого пошла бы, но отказываться было неудобно. К тому же Тьен, к немалой радости малыша, взялся везти Люка, и Софи могла идти за ними налегке, обнимая сумку с коньками, и представлять, с каким восторгом, если не завистью, встретят подруги ее обновку.

Нужно было только придумать, как представить постояльца Анне и Амелии. Правду не скажешь. Может, кузен? Приехал откуда-то издалека… Но лучше бы ему просто в сторонке постоять, как будто он и не с ними.

Она раздумывала, как потактичнее, чтобы не обидеть, намекнуть об этом парню, когда дорога вывела к памятному проулку. С того вечера Софи ни разу больше не ходила этим путем и сейчас обошла бы, сделав крюк через парк, но изображавший резвую лошадку Тьен уже втащил салазки в темный проход между домами, и девочке ничего не оставалось, как пойти следом.

У сливного желоба парень резко затормозил. Разогнавшиеся саночки остановились, только ударив его по ногам, но он как будто и не заметил.

— Здесь? — спросил, обернувшись к застывшей позади девочке.

Софи кивнула. Холод прокрался под пальто вместе со страхом, и показалось, что она вновь видит перед собой бледное до синевы лицо, бескровные губы и желтые змеиные глаза…

— Кажется, припоминаю что-то, — неуверенно произнес вор. — Река и… Далеко отсюда до дома.

— Я салазки взяла, — смущенно пояснила она.

— Но, лосадка! — поторопил Люк.

— Сейчас поедем, — мягко пообещал ему Тьен. Обошел саночки и вплотную приблизился к девочке. — Я ведь тебя и не поблагодарил толком. И не отблагодарил. А жизнь, какая-никакая, все ж подороже фунта шоколада и пары коньков.

Софи осмелилась посмотреть ему в лицо. Глаза были не желтые, и зрачок не вытянутый, а лишь расширившийся, как обычно бывает при плохом свете, но ее это не успокоило: яркая зелень, и без того казавшаяся неестественной, теперь пугала странным внутренним светом. Словно не глаза, а две зеленые звездочки…

— Мне ничего больше не нужно, — прошептала она, дрожа, и одновременно с тем не в силах отвести взгляд от завораживающего сияния.

— Лосадка, лосадка! — требовательно позвал Люк. — Но! Впейод!

— Ох и нетерпеливый ездок попался! — шутливо всплеснул руками Тьен. — Бедной лошадке ни передохнуть, ни сена пожевать!

Не закончив разговора, он послушно впрягся в салазки и помчал хохочущего мальчишку к выходу из проулка.

А на площади Адмиралов все тревоги и страхи забылись сами собой. В переливе разноцветных фонариков и под звуки веселой музыки и смех гуляющих можно было думать лишь об одном: как бы поскорее найти свободную скамейку, стянуть сапоги и вдеть ноги в новенькие ботиночки, а потом резать ножами-полозьями сверкающий лед катка.

— Давай, помогу, — подошел Тьен, когда она, кое-как примостившись на краешке лавки, где нахохлившись, как воробьи на ветке, сидели тесным рядком наблюдавшие за играющей ребятней мамки и няньки.

Присев на корточки, парень поймал стыдливо подогнутую под скамью ногу и, не замечая протестов, стащил с нее сапог.

— Я сама… — жалобно пропищала Софи. Жар прихлынул к щекам: казалось, все на площади только и заняты, что смотрят, как он переобувает ее, заботливо подтягивая носки.

— Еще чего! — недовольно пробубнил Тьен. — Плохо зашнуруешь, навернешься на льду, а мне тебя потом разбитую домой тащить?

Нашло на него что-то. Видно, после проулка. И приятно вроде бы, да и впрямь самой неудобно было бы. Но стыдно-то как! Словно маленькую ее обхаживают. И носки на пятках штопаные-перештопанные…

— Софи! Вот ты где!

Сестры Ламиль объявились совсем некстати и уставились во все глаза: Ами на новые коньки подруги, а Анна на сидящего у ее ног молодого человека. Тьен, занятый шнуровкой, подошедших даже не заметил, а Софи снова сделалась похожей на спелую вишню.

— Здравствуйте, — пролепетала она, пытаясь при этом высвободить от непрошенного помощника свою ногу. — Мы только пришли… вот… А это…