— Не бойся, оно не крепкое, ничего тебе с него не будет. Если в меру, то даже полезно.

Мама тоже так говорила. Только наливала ей в стопку на два глоточка, а не сразу полстакана…

Сперва ели молча. Вино Софи лишь пригубила и отставила, а дальше ковырялась в тарелке, низко склонив голову и чувствуя, как краснеет непонятно отчего. А когда Люк справился со своей порцией и попросился к себе играть, от разговора стало уже не отвертеться, и она, со страху, должно быть, отхлебнула из стакана сразу половину и заявила постояльцу, пока тот не спросил первый:

— Рассказывай.

— Что?

— Ну-у… Кто ты?

— Я? — Парень дожевал и ответил, как ни в чем не бывало: — Я — вор.

Софи поперхнулась — не ожидала с ходу такой честности.

— Я — вор, — повторил Тьен спокойно. — Ты — воровка. Свои люди.

— Я не воровка! — вспыхнула девочка. — Тогда… Это всего один раз…

— Один раз? — усмехнулся квартирант. — А то, что ты меня сегодня почти подчистую обобрала, — как называется?

От его насмешек, щеки занялись пожаром, и Софи, насупившись, сердито стиснула кулаки.

Парень покачал головой и, пододвинувшись поближе, погладил ее по плечу:

— Ладно тебе, совсем шуток не понимаешь. Не воровка ты, не воровка… Так — плутовка. А с этого уже другой спрос, да?

— А я — напалник! — прокричал от двери воротившийся в кухню Люк. — Послите напалу палавоз катать!

— Какой паровоз? — удивилась Софи.

— Замечательный паровоз, — вместо малыша ответил Тьен. — Пойдем, тебе понравится.

Через десять минут она уже сидела со своим стаканом на расстеленном на полу одеяле, обложенная подушками, словно восточная царица. Рядом стояла тарелка с сыром и бужениной, блюдо с засахаренными фруктами и колотым шоколадом и бутылка вина, а вкруг царственного ложа с треском и пыхтением ездил по выложенным на ковре рельсам поезд: красно-черный паровоз с пузатой трубой и два голубых почтовых вагончика.

— Я давно такой видел. — Тьен в очередной раз завел механизм локомотива, опустил состав на рельсы и устроился напротив девочки, отделенный от нее полосатым шлагбаумом переезда. — Мелкий еще был, бегал в магазин игрушек Гофта. Все думал, вырасту, будет у меня своя железная дорога… Но а потом какие там паровозы? Узнал бы кто — на смех подняли бы. А тут увидел на днях, дай, думаю, малому куплю на новый год…

— Чтобы самому играть? — предположила Софи и по ответной улыбке поняла, что не ошиблась.

Да и стал бы он Люку ни за что, ни про что такие дорогущие подарки делать?

— А у меня в детстве был поезд, — поделилась она, наблюдая за покачивающимися на рельсах вагончиками. — Большой, красивый. С мягкими купе и вагоном-рестораном. Почти каждый месяц приходилось куда-то ехать. Тянули новую ветку вдоль побережья, а у нас тогда не было своего дома, и мы разъезжали с инженерными бригадами по только-только проложенным путям. Потом бабушка заболела и мы поселились здесь, чтобы было, кому за ней присматривать.

С тех пор она не ездила больше на поезде…

— Как так вышло, что вы живете сами? — нарушил затянувшуюся паузу квартирант.

— А с кем нам жить? — Софи опустила глаза, сделав вид, что выбирает между шоколадом и цукатами. — Мама умерла в прошлую осень. Отец… У него теперь другая семья. Давно уже, мама еще с Люком ходила. Поехал в Верен, там тогда железнодорожный мост строили, нужны были специалисты… В общем, там и остался. А бабушка еще до того умерла. И дом мне отписала, как единственной внучке. Тогда — единственной. Потом, когда с мамой случилось, приходили какие-то люди, хотели нас с Люком в приют забрать — из соседей кто-то надоумил — а оказалось у нас и живой отец имеется, и собственное жилье. Сказали, городу и так иждивенцев хватает. Но нам и хорошо: в приюте разделили бы, не нашлись бы после, а дома мы вместе…

Она остановила выбор на полупрозрачной дольке апельсина и долго жевала, слушая, как жужжит игрушечный паровозик и хрустит на зубах сахар. Наверное, это от вина, от тепла, от того, что Люк в кои-то веки так счастлив, а ей есть с кем поговорить. Разоткровенничалась. Зря, конечно, все рассказала — как будто на судьбу пожаловалась. А с другой стороны, ему ведь и дела до них особого нет. Сейчас выслушает, назавтра уже забудет.

— А у тебя есть семья?

— Возможно, — с усмешкой передернул плечами вор. — Но я о них ничего не знаю.

Софи недоверчиво прищурилась.

— Честно, — заверил, продолжая усмехаться, Тьен. — Не знаю, не помню. Я и себя лет до пяти-шести не помню. Только имя.

— Так не бывает! — выпалила девочка, заподозрив, что ее бессовестным образом обманывают. Она-то, дуреха, всю правду о себе рассказала, а этот, значит, отмолчаться решил?!

— Бывает-бывает. — Постоялец обновил завод паровозика, спустил его на рельсы на радость бегающего за вагончиками по кругу Люку и подлил себе вина. — Первое, что помню: как сижу я на Людном переулке… Ну да не обо мне ж разговор.

«Разве?» — хотела спросить Софи, но удержалась. Разговор и разговор, неважно, о чем. Люк доволен, радуется подарку, даже не подозревая, что «напарник» не его, а себя игрушкой побаловать хотел. И ей неплохо: постоялец на месте, съезжать не собирается, плату вернул, еды купил, конфет — хоть жменями в рот засовывай…

Больше Тьен ни о чем особо не допытывался. Поинтересовался, сколько ей лет. Сказала: четырнадцать. Не уточняла, что только будет и аж через три месяца. А Люку уже четыре летом.

— Шустрый, — похвалил парень. — И болтает бойко так.

На самом деле мальчик говорил обычно мало и не очень хорошо: не все буквы пока давались. Но Софи согласно кивнула:

— Шустрый.

Ей нравилось видеть братишку таким, веселым и шумным.

Но надолго малыша не хватило, день у него и так выдался длинным и насыщенным событиями. Устав гоняться за поездом, Люк стащил на пол подушку и устроился на ней рядом с игрушечными рельсами. Лежал на животе, глядя, как пробегает раз за разом мимо него трескучий паровозик, и так и уснул: просто поникла в какой-то миг вихрастая головка и закрылись только что лучившиеся восторгом глаза. Заметив это, Софи сняла с рельсов поезд и засунула под одеяло: пусть там пожужжит, пока завод не кончится. Поправила кроватку и наклонилась, чтобы поднять ребенка.

— Дай, я. — Квартирант отодвинул ее в сторону. Взял мальчика на руки, осторожно уложил на постель и покачал головой, поглядев на его сестру. — Завязывала бы ты тяжелое таскать. Надорвешься, а тебе еще… к-хм…

— Что мне еще? — заинтересовалась Софи, но парень отвечать не пожелал.

Пока она аккуратно, стараясь не разбудить Люка, снимала с него вязаную безрукавку и теплые гамаши и укутывала малыша одеяльцем, Тьен наскоро разобрал железную дорогу, задвинул в угол и предложил:

— Может, на кухне посидим, чтоб малому не мешать?

Валет никогда не задавался вопросом, как это связано, но тетка Клара, жившая в его доходке на втором этаже, сразу у лестницы, часто кричала на свою дочь, когда та хваталась за тяжести: «Куда сама? Надорвешься, а тебе рожать еще!». А девка у нее рослая, дебелая, в плечах иного мужика шире. Не то, что Софи. Но на эту прикрикнуть было некому, вот и тянула все сама: корзины с углем, брата, дом, работу. Его тогда от реки приволокла. Зачем? Вор не раз порывался спросить об этом, но все не знал, как подступиться. Теперь же, когда, как в слободе говорят «навел мосты», не мудрствуя лукаво, задал вопрос в лоб.

— Думала, сгодишься. На бульон да на жаркое, — хихикнула девчонка. — Не разглядела сразу, какой тощий.

Вроде и немного вина выпила, но развезло ее чуток с непривычки: щеки раскраснелись, глаза блестят, улыбка с губ не сходит.

— На бульон хватило бы, — поддержал он нехитрую шутку. — А не страшно было чужака в дом тащить? Догадывалась ведь, что не семинариста пригрела. Сегодня почти не удивилась, когда сказал, чем живу.

— Догадывалась, — чуть посерьезнела Софи. — Только мне бояться нечего. Вор и вор, красть у нас все равно нечего.