Тьен перетасовал карты и дал козырю срезать колоду. Не глядя, какой пришел расклад, заявил четыре взятки. Шулер и бровью не повел, только забилась нервно жилка на виске: как и предполагалось, решил, что Валет в фаворе. Сейчас должен подменить доставшуюся ему шелупонь заначеным крупняком.

Тьен с ходу зашел с царя, самой крупной из выпавших ему карт, и козырю не хватило выдержки. Ущипнул за зад взвизгнувшую и вскочившую при этом с места девицу, и пока все глазели, как подпрыгивает в чашечках лифа ее пышная грудь, тряхнул рукой, передернул ненужную мелочевку и…

— И все. — Валет ладонью припечатал к столу его руку. — Спалился.

Это произошло так быстро, что никто ничего не понял… Пока не разглядели зажатые в пальцах шулера карты.

— С каких это пор козыря кидаловом промышляют? — с насмешкой поинтересовался Тьен. — Да еще и в своем доме крысятничают?

Снова потянуло холодом от окна, и вместе с ветерком по залу прошелся возмущенный шепот. В голос высказаться, кроме Валета, пока никто не решался.

— Сам мне левак и подкинул, — нагло заявил хват.

— Точно, — согласился Тьен, подняв над головой голые руки. — Из рукава вытянул.

Недовольный шепоток стал громче.

— За базар отвечать надо, сопляк, — прохрипел, подорвавшись с места, козырь.

— И отвечу. Тут разберемся или сразу к царям на суд пойдем?

— Пусть суд, — недобро осклабился загнанный в угол шулер. — Только не царский. Божий.

Теперь уже Тьена передернуло. Дрянной обычай, но для слободских священный.

И все же дрянной!

— Суд, суд, суд! — подхватили из зала.

Какое-никакое развлечение, и плевать они все хотели на справедливость и законы колоды — божий суд тоже закон, цари, и те не оспорят.

— Суд, суд! — в экстазе повизгивали из углов потаскушки.

Только сама мамаша Бланшет хмурилась, подсчитывая возможные убытки заведению, да Шут совсем с лица спал. Кто-кто, а он хорошо знал, что Валет даже пера при себе не имел и мокроты, как мог, сторонился.

Тьен успокаивающе подмигнул приятелю. Ну не вышла забава — выйдет что другое. А козырь этот липовый все равно свое получит. Имелась у Валета среди достоинств и недостатков его натуры непоколебимая уверенность в собственной удаче. Да и как не увериться, когда с малолетства и до сего дня напропалую везло, за что ни возьмись, хоть за чужой кошелек, хоть за девкин зад? Ланс, и тот приводы имел и в каталажке ночевал не раз, хоть самостоятельно ничего больше яблока в торговом ряду за всю жизнь не стянул, а все больше в подпевалах ходил да когда-никогда на стреме стоял, а Валета легавым, кроме как за наглый взгляд, и попрекнуть не за что было.

— Суд, — принял он предложение, от которого по-любому теперь не позволили бы отказаться.

— Пушка у тебя хоть есть, храбрец? — процедил сквозь зубы шулер.

— Найду.

Ему тут же протянули с десяток пистолетов.

Валет взял один, не глядя. Хозяин тяжелого черного револьвера ободряюще хлопнул по плечу и вложил в его руку патрон: в заведениях, подобных дому мамаши Бланшет, запрещалось появляться с заряженным оружием.

— Десять шагов, один выстрел, — предупредил кто-то под скрежет сдвигаемых к стенам столов.

Тьен загнал патрон в барабан, прокрутил. Первый выстрел был за ним.

— Дай поцелую на удачу, — подплыла, виляя бедрами, несколько минут назад липшая к козырю девица.

Вор брезгливо скривился.

— Не тебя, — проворковала красотка.

Обхватила ладонями его сжимавшую револьвер руку, подняла и, томно прикрыв глаза и прогнувшись вперед, поцеловала холодный ствол. Сначала — едва коснувшись вороненого металла, а затем захватила пухлыми напомаженными губами, медленно, словно смакуя, втянула в рот и так же медленно вытащила, напоследок лизнув острым язычком. Тьен усмехнулся: кто на что учился.

— Не спи, малыш, — прокричал насмешливо шулер. — Этак я от старости умру.

Вор поднял руку, прицелился. В голову. На душе стало мерзко, успел проклясть и себя за неуемную тягу к рисковым развлечениям, и Ланса, с подачи которого оказался здесь… Но если козырь устоит на ногах, его, Валета, не только могут признать лжецом, несмотря на все доказательства, но и убить — ведь второй выстрел уже за обвиняемым.

Щелчок…

— Осечка, — с сожалением и сочувствием в голосе констатировал кто-то из наблюдателей.

Как… Что…

Ох, это ж надо было так купиться! Патрон на месте. Теперь на месте, ведь барабан прокрутился. Но не в стволе…

Вернувшаяся к козырю шлюха послала воздушный поцелуй.

Не просто шлюха — подельница. И пальчики у нее едва ли не ловчее, чем у хахаля.

— А мог еще жить и жить, — фальшиво вздохнул шулер.

Жить хотелось — не то слово.

Остальное — пустяк. Когда смотришь в черное дуло, из которого сейчас вылетит, чтобы расколоть тебе череп, пуля, все пустяк.

Тьен мельком глянул на дверь — закрыта, перекрыта зеваками. А в противоположной стороне распахнутое окно. А под окном река в хрусткой корочке льда…

Решение он принял мгновенно. В три прыжка оказался на подоконнике…

И вдруг замер. Показалось, что полетит сейчас. Оттолкнется ногами и полетит. И от этой мысли сделалось страшно, совсем как в тех снах.

Тьен замешкался лишь на один удар сердца, но этого хватило, чтобы за спиной грянул выстрел, что-то прожгло спину между лопатками и со свистом вырвалось из-под ключицы. Еще не понимая и не чувствуя боли, он опустил глаза и увидел, как расцветает на груди алая роза.

А уже потом полетел — вниз, с треском проламывая лед…

Раз в неделю хозяин давал Софи выходной. Не столько для того, чтобы она отдохнула, а чтобы не платить лишку: все равно накануне приходилось готовить товар на день вперед и с особой тщательностью вымывать прилавки. Но девочка не расстраивалась. Да, теряла немного в заработке, зато могла поспать подольше, в доме прибраться, стирку затеять. А вечером, как всегда, — с Люком на каток.

С тех пор, как из-за болезни мамы ей пришлось оставить школу при монастыре Святой Агнессы, Софи растеряла всех подруг, но в последний месяц нашла новых на площади Адмиралов. Ни тринадцатилетняя Амелия, ни ее сестра Анна, с предвкушением ожидавшая первого дня весны, когда ей исполнится уже шестнадцать, даже не подозревали, кто она на самом деле, где, чем и как живет. Для дочерей господина Роже Ламиля, старшего типографского наборщика, новая знакомая была обычной девочкой из обычной семьи: отец — мастер-железнодорожник (тут она не врала), мать — швея-надомница, брат. Только родители у них с Люком то были слишком заняты, то приболели, то ушли на именины к дальней родственнице… Какая разница, если дети и сами могут сходить на каток?

А Софи нравилось рассказывать о них и представлять, что их с братишкой дожидаются за столом в протопленной кухне.

— Мы пойдем уже, мама просила не задерживаться.

— До завтра! — Амелия помахала слетевшей с руки варежкой.

— До завтра, — рассеянно кивнула Анна. Уже несколько дней на каток повадились ходить парни из мастерового училища, и жизнерадостная общительная девушка сделалась вдруг молчаливой и задумчивой.

Люк набегался с такими же как он малышами, устал и уже начинал задремывать. Не составило труда усадить его в саночки, укутать одеялом и покатить по искрящемуся в свете газовых рожков снегу. Только у поворота в неосвещенный проулок Софи немного сбавила ход. После наступления темноты она побаивалась ходить этой дорогой: в одном месте между домами там был узкий проход, выводящий прямо к реке, вдоль него тянулся желоб, куда хозяйки сливали помои, пахло гадко, а девочке все время казалось, что из-за угла кто-нибудь выскочит. Но если возвращаться другим путем, придется потом идти мимо парка, где околачиваются вечерами бродяги. Люка они пугали.

Собравшись с духом, Софи свернула в проулок. Две минутки, и будут уже на другой стороне, на ровной, хорошо освещенной улице. Только зловонный слив проскочить…

Что-то вцепилось в длинное, «на вырост» перешитое мамино пальто, и девочка тихонько вскрикнула от неожиданности. Зажмурилась и громко выдохнула: наверное, просто ветка. Дернула, высвобождая, полу.