Его секундная пауза не осталась незамеченной, но все понимали, что предстоящему трудно подобрать надлежащее определение. Операция? Действие? Слишком мелко, слишком… просто.

— Вылет — сегодня, в десять часов вечера. Цель… — Указка в его руке взмыла вверх и устремилась к карте подобно разящей рапире. — Наша цель — Берлин!

Внезапно командующий усмехнулся. Такая улыбка не сулила противнику ничего хорошего.

— Джентльмены, я не знаю, поставим ли мы завтра Берлин на колени или нет, но в любом случае мы определенно изменим его планировку.

Вечер.

Привычными скупыми движениями Пол Холман, штурман, натягивал летную одежду. Каждый раз эта процедура напоминала ему схему из старой книги по истории британского рыцарства — порядок облачения в доспехи. Шерстяные носки, летные сапоги по колено, свитер, шарф и большой серо-зеленый макинтош с черным воротником из бобра. Все потертое, ношенное уже больше года.

«Забавно, — подумал он, завязывая летный шлем, — я давно уже превратился в ночного жителя, как вампир. Так же боюсь света и люблю ночь. И даже летаю».

Не забыть очки, перчатки… Готово.

Насвистывая первые такты любимой «песенки ночников», он похлопал по груди и бокам, проверяя, хорошо ли подогнано снаряжение.

Холман в последний раз посмотрел на три фотографии, выстроившиеся в ряд на тумбочке у кровати, — небольшие черно-белые прямоугольники в металлических рамках. Почему-то каждый раз при взгляде на них он чувствовал себя трусом. Привычные предметы здесь, в этом месте, казались окнами в какой-то другой мир. Мир, где есть просто друзья, а не коллеги и боевые товарищи. Где можно не спеша пройтись по серым лондонским улицам…

Когда-нибудь он туда вернется… Когда-нибудь…

Но это будет не сегодня и не завтра.

Усилием воли Пол запретил себе сегодня думать о доме и Англии. Ностальгия — вернейший путь на тот свет, это он запомнил накрепко на примере более сентиментальных. Отправляясь в бой, следовало уподобить себя оружию — функциональному, надежному, лишенному эмоций, — только так можно было выжить. Одно мгновение душевной слабости — и твоя пуля найдет тебя вернее верного.

Окинув прощальным взглядом комнату, он одернул куртку и решительно вышел.

Штурман прошел за линией ангаров, в лунном свете их черные прямоугольные громады казались стадом гигантских животных, уснувших в ряд. Звук прогреваемых моторов разносился далеко вокруг. «Мурлыкание» — так называл его механик Уоттс. Пол не понимал, как можно было услышать уютное кошачье урчание в дробном перестуке цилиндров, но само сравнение ему нравилось.

Чуть не споткнувшись у ворот ангара о какую-то железяку, Пол зашел внутрь «своего» ангара. Даже предки новой боевой машины были огромны, но этот самолет… Механики, хлопотавшие вокруг исполина, как заботливые дядюшки, стоя на земле, не доставали головой даже до нижнего крыла. Щуплая фигура светловолосого пилота, терпеливо ждущего, пока механики закончат отлаживать двигатели, казалась карликовой на фоне самолета.

От рыка запущенных на полную мощность «Иглов» содрогались стены ангара, выхлопные газы царапали горло и легкие, несмотря на настежь открытые ворота. Казалось, что оба самолета, размещенных в ангаре, вздрагивающие в деревянных колодках, как стреноженные рысаки, вот-вот развалятся на части. Языки голубого пламени и тысячи багровых искр, рвущихся из докрасна раскаленных патрубков, осветили весь ангар.

«Штатный режим», — говорили на инструктаже инженеры «Роллс-Ройса». Штурман не мог спокойно слышать эти слова, после того как промозглой ноябрьской ночью в Норфолке зарево на месте падения бомбардировщика осветило полнеба. Отказали все четыре двигателя (так сказали усталые механики, покопавшись в обломках). Осень прошлого года, первая попытка рейда на Берлин.

Новейший аппарат, в один миг уподобившийся низвергнутому с небес ангелу, также взлетал «в штатном режиме». Там был Энтони, старый друг Энтони…

Затем последовали месяцы новых тренировок, потом тайный перелет во Францию, затем в Италию, потом куда-то еще… На авиабазе, спешно создаваемой где-то в горах неведомой страны, кипела лихорадочная работа. Каждую бомбу, каждую пинту бензина надо было тащить через половину Европы в строжайшей тайне. За все время подготовки экипажи даже мельком не видели никого из местных жителей.

Пол пожелал пилоту удачи, захватил фонарик и планшет с картами, обошел бомбардировщик спереди и, цепляясь за лесенку, забрался в кабину. Взгляд привычно обежал кабину изнутри, автоматически отмечая — все ли на месте. Блокнот, ручка, плитка шоколада, ракетница — под рукой. Давление топлива, судя по циферблатам, в норме. Бензин, вода и масло уже залиты, бомбы подвешены.

Пройдя в глубь машины, штурман осветил их — тридцать толстых желтых сигар, наполненных аматолом, с заостренными бронированными носами. Бомбардировщик, эта чернобрюхая птица из стали, ели и ясеня, одна несла больше смертоносного груза, чем пара дневных эскадрилий. Тридцать «Супер Н» — все, что смогла дать империя за месяцы подготовки.

Ничтожно мало, если сравнивать с общей численностью авиации на фронтах Великой войны. Невероятно много, если смотреть на боевую нагрузку и знать цену каждого самолета. Ту цену, что измеряется не фунтами, а тяжким трудом тысяч людей и десятками жизней, заплаченных испытателями и неудачливыми экипажами за великий технический прорыв…

Тяжелые бомбардировщики «Супер Н» были той картой империи, которая еще ни разу не пускалась в ход. Как надеялись многие в Лондоне, эта карта вполне могла стать тем джокером, что закончит наконец так затянувшуюся войну.

Пол покосился в сторону соседнего самолета. Его пилот, худощавый майор с крестом ВВС на груди, все еще стоял у своей машины, не спеша занимать место в кабине. Даже на таком расстоянии, в тусклом искусственном освещении было видно, что его взгляд, обычно цепкий, как у бульдога, теперь излучал радостное и нетерпеливое ожидание чуда, как у маленького мальчика в сочельник. Поговаривали, майор добровольно перевелся с командира эскадрильи истребителей и сам вызвался сбросить «Большую бомбу». Наверное, далеко пойдет. Быть пилотом одного из тридцати гораздо лучше для карьеры, нежели одним из тысяч истребителей, пусть и сбившим несколько вражеских машин… А может быть, личные счеты… Как же его зовут? Так и не вспомнив, Пол, внезапно разозлившись на себя, снова, уже второй раз за вечер, прогнал ненужные мысли. Теперь следовало думать только о предстоящем полете.

Слева и справа рычало по паре огромных, в сотни «лошадей», моторов, самолет подрагивал мелкой дрожью под их напором, пока что стреноженным умелыми руками экипажа. Сейчас в этом рыке Холману и в самом деле слышались успокаивающие нотки, словно гигантские коты басовито урчали, успокаивая: «Все будет хорошо, мы не подведем!»

«Штатный режим», чтоб его…

Старший офицер, возглавлявший отряд, забрался в кабину, закрыл треугольную дверцу, выкрикнул приказ или два, перекрывая рев моторов. Свисток пилота, и колодки убраны. Одна за другой машины, медленно прокатившись по темной траве, отрывались от земли и исчезали в черном небе.

Фосфоресцирующий указатель высоты подобрался к отметке «1000 футов», затем пересек ее. Холман взглянул вверх, на луну. Ночное светило было одновременно и лучшим другом, и злейшим врагом, оно освещало путь и цель, но оно же и позволяло врагам увидеть самолеты. Друг и убийца в единой ипостаси.

Далеко внизу, в лунном свете, лежала мозаика полей, белые ниточки дорог, темнели лоскутки лесов, там и сям виднелись огоньки свечей или ламп в деревенских домах. Здесь еще никто не боялся смерти с ночных небес.

Пол представил разочарование поэтов, если б те узнали, какими удручающе плоскими кажутся с воздуха города, даже такие огромные и прекрасные, как Лондон и Париж. Наверное, и Берлин выглядит не лучше.