— Че? — повторил Шейн и, выплюнув наконец отвертку, спросил уже нормально: — Чего сказал?

— Так, думаю вслух, — неопределенно отозвался австралиец, переходя из лежачего в сидячее положение. Нары протестующе заскрипели, но выдержали.

— Бывает, — заметил Шейн. — Ты не увлекайся, знал я одного парня с восточного побережья, тот сначала тоже говорил сам с собой, а затем заявил, что он сын сатаны, и тогда его свезли в бедлам.

— Не буду, — пообещал Мартин. — Это что у тебя? — Австралиец не договорил, но Шейн понял.

— Зажигалки. То есть будут зажигалки. Наверное…

По правде говоря, зажигалка у Шейна получилась только один раз, он подарил ее лейтенанту Дрегеру. Все остальные либо вообще отказывались работать, либо служили очень недолго, но янки упорно продолжал опыты.

— Настоящие сувениры с войны, места занимают немного, можно будет хорошо продать дома, на западе,[278] — важно сообщил Даймант.

— Хммм…

Питер хотел было заметить, что пока еще несколько преждевременно планировать собственное благополучие и грядущие доходы, но Шейн понял его по-своему.

— Надо же будет на что-то жить после войны, — с легкой горечью в голосе пояснил он. — Не зубы же у дохлых «колбасников» рвать…

Ни для кого не было секретом, что среди солдат была распространена практика вырывания у вражеских покойников золотых зубов. Это занятие не поощрялось, но и не сказать, чтобы решительно и повсеместно осуждалось. Иногда после боя, при свете свечи или масляной «коптилки», в окопах даже разворачивались целые диспуты на тему того, может ли честный солдат вознаградить себя за нечеловеческие испытания и лишения бошевским золотишком. Сам Мартин такой «заработок» считал позорным, и ему было приятно, что товарищ по оружию разделяет то же мнение.

— …Сувениры — тоже бизнес, не хуже других, — толковал меж тем Шейн. — В Америке у каждого должен быть бизнес, свое дело. Если у тебя есть дело, то в кармане звенят монеты, лакеи подносят на подносах сигары и каждая девчонка рада пройтись с тобой вечерком на танцы. Если же дела нет, то ты беден, ты хуже негра. Даже китаец, если у него есть свое дело, выше белого.

— И много хочешь заработать? — спросил огнеметчик.

— Да как получится… — с неожиданной печалью ответил Шейн. — Мне никогда особенно не везло в делах. Много чем занимался, вкладывался в разное — «деньги Дрейка» например,[279] даже в ваши золотые рудники, но всегда прогорал… Нет той главной жилки, от которой идет успех в деле. Но я все равно своего добьюсь!

Мартин навострил уши. Американец был ему по-настоящему интересен. Бриллиант являлся классическим янки, каким его представляли в мире, — грубовато-откровенный, не отягощенный образованием, но хитрый и сметливый. Шейн почти ничего не рассказывал о себе, поэтому внезапный порыв откровенности следовало осторожно раздуть.

— Не обязательно иметь собственное дело, чтобы в кармане появились деньжата, — заметил огнеметчик и выдержал многозначительную паузу.

— И я так думал, — отозвался американец. — Вот мы с ребятами как-то раз решили заработать немножко, только не таким способом, который одобряют в воскресных проповедях. Добыли наводку на бега, вошли в долю с одним пронырой, одолжились у… у того, у кого не следовало бы. А лошадь возьми да и сдохни прямо на дорожке.

— Прямо так и сдохла? — удивился Мартин.

Сверху что-то прогромыхало, рокот двигателя донесся даже сквозь толщу земли, с потолка осыпался клуб пыли. Шейн приподнял голову, внимательно вслушиваясь. Австралиец уже решил, что продолжения не будет, когда Даймант как ни в чем не бывало продолжил:

— Может, и не сдохла, но вид у нее был точь-в-точь как у покойной. И пришла последней. Такая вот точная наводка… Ну, дальше все было как обычно. Долги пришлось отдавать, денег не было, и, когда на пару ребят надели «каменные галстуки», я решил, что воздух старушки-Европы мне будет полезнее.

— А я думал, «бетонные ботинки», — удивился Мартин.

— Нет, что ты, — просветил его Шейн. — Таз с цементом — это для серьезных, солидных людей. Надо же цемент принести, залить, подождать, пока застынет, следить, чтобы пациент не сбежал. Да еще принято речь сказать, а то не поймут — как же такое важное дело и без морали. Обычно все проще…

— Так ты и попал в армию? Чтобы не оказалось «как попроще»?

— Ну да. А тут еще утопили «Лузитанию», ну я и махнул в Англию на первом же судне, что подвернулось. Послонялся по Лондону, поглядел на лорда Китченера[280] и зашел в рекрутский офис. А там еще такой прохиндей сидел, даром что Томми Аткинс,[281] еще почище того, что как-то по молодости всучил мне акции трансатлантической железной дороги. Рекрутер расписал все, как прогулку за город, и даже денег подзаработать можно будет. И немецких фрау упомянул, отзывчивых таких… Даже своего лейтенанта облапошил — тот не знал, что нейтралов не записывают. А у меня выбора большого не было, вот и черкнул роспись. Только не смейся — я еще ходил по Вест-Энду со стеком, кокардой рекрутера на фуражке и приставал к прохожим с речами. — Шейн строго нахмурился, выставил вперед отвертку, словно тот самый стек и заголосил: — «Ты неплохо бы смотрелся в хаки, почему бы тебе не сменить эту шляпу на стальной шлем? Не стыдно тебе рядиться щеголем, в то время как в окопах нужны солдаты? Посмотри на меня, я американец, прибыл за четыре тысячи миль из Бостона, сражаться за твоего короля и Англию. Не будь трусом, надень униформу, пойдем в призывной пункт, и я помогу тебе записаться!»[282]

Мартин, давившийся смехом, наконец не выдержал и громко рассмеялся, да что уж там, оглушительно заржал, так что за соседней стеной кто-то стукнул кулаком по хлипкой перегородке и раздраженно посоветовал заткнуться — не в конюшне!

Шейн долгим взглядом окинул их «отель» и глубокомысленно заметил:

— Ну, по крайней мере, насчет приключений не обманули. К слову, — неожиданно сменил он тему, — а ты-то как сюда попал?

— Поехал за железной дорогой, — хмыкнул Мартин.

— Чего? — не понял Шейн.

— Я тоже шахтер, как и почти все у нас во взводе, только не из забоя, а инженер. Вентиляционные системы, циркуляция воздуха, еще по гидравлике и насосам немного. Угольный бассейн близ Ньюкасла. Когда началась война, я решил, что патриотический долг превыше всего. Да и дела на шахтах шли так себе. Пока сборы, прощания, у меня сын только-только говорить начал. Вот он вдруг и попросил игрушечную железную дорогу, причем не обычную, деревянную, а настоящую, железную. И откуда только слова взял? Так и получилось, что я вроде как за игрушкой для сына отправился… Не скажешь же: «Папа поехал на войну».

— Да, хитро получилось, — согласился Даймант. — Железная дорога, железная дорога… Помню такие, видел как-то в Нью-Арке, в дорогом магазине. Как сейчас помню — мерклиновская,[283] сам бы играл. Только здесь ты ее вряд ли достанешь.

— Это понятно… — пригорюнился Мартин. От упоминания родных глубоко спрятанная тоска по дому накатила с новой силой.

Шейн встал, потянулся до хруста в суставах, оценивающе попинал английским — на высокой шнуровке — ботинком ящик с ветчиной, словно решая: не позавтракать ли?

— Не стоит, — постарался развеять его сомнения огнеметчик. — Я ночью выходил к отхожему месту, встретил Боцмана. Тот сказал — вроде Дрегер вернулся…

— Боцману Голлоуэю верить нельзя, он раньше служил в ирландском католическом полку, в Бельгии их страшно покрошили, и теперь он иногда видит то, чего не бывает. Но… Если Дрегер и в самом деле вернулся, то первым делом будем бегать, пока не посинеем и не выблюем все, что положили в желудок, — грубо, но точно отметил Шейн, заметно поскучнев и отвернувшись от ящика с консервами. — Лейтенант, он такой. Только где же он? В жизнь не поверю, чтобы наш Уилли не ринулся сразу по приезду всех гонять.