В Казани я для смеха предложил Марьяше заказать у сапожника обувь с небольшими каблучками. Через месяц вся женская половина города щеголяла обувью на небольших каблуках. Женщины с ходу оценили мое нововведение. Человек так устроен, к хорошему и новому привыкает быстро. Совсем недавно наши воины шарахались от каждого выстрела, а сейчас их не узнать, стреляют – любо-дорого.

Карчи закончил съемку, и по сигналу видео камеры-шмели вернулись. На поле брани шла малоприятная работа, трещали выстрелы и лязгали сабли – Орду добивали, делали зачистку. По нынешним законам войны, перед главным шатром высилась гора оружия, доспехов и прочих ценностей. Нукеры отдавали хану десятую часть добычи. В казне Шейбани-хана оказалось две тысячи золотых монет, их поделили с тестем. Темники доложили о потерях: тумен половцев и около тумена булгар. Гвардия потеряла триста сорок пять человек. Наших раненых насчитали около восьми тысяч, большинство можно было вернуть в строй. У тестя в запасе оставались два тумена ногайцев, по общему решению сегодня они участия в сражении не принимали. По случаю победы устроили пирушку, присутствовали все темники и несколько отличившихся сотников. Людям нужно было отойти от боя. Расслабиться. В конце застолья приказал темникам выделить от каждого тумена по тысяче воинов для награждения.

– Особо отличившихся, – уточнил я. – Савелий, завтра построишь всех гвардейцев.

Утром в сопровождении адъютанта и сотни охраны я объехал выстроившихся героев. Отличившиеся тысячи стояли впереди туменов. В мегафон сказал короткую, но емкую речь, в ответ получил троекратное ура. В заключение выдал: «Героев награждаю медалью „За святую Русь“».

Тысячи луженых глоток рявкнули «ура», дальше пошла церемония награждения. У нас с Василием к концу сей церемонии руки отваливались. Медали я клепал всю ночь на синтезаторе, и спать хотел неимоверно. Потому после церемонии брякнулся в шатре не раздеваясь, только скинув сапоги.

Проснулся ближе к вечеру, умылся и пошел к нашим раненым. Врачевал часа три, выхаживал самых тяжелых – вымотался как собачонок.

Нашел Карчи, хотелось посмотреть, что он там наснимал. Когда аппаратик произвел голограмму, мы с шаманом снова пережили прошедшую битву. Жуть, одним словом. Съемка велась в трех ракурсах и с живым звуком. Никакой художественный фильм не мог бы передать ужасающего натурализма боевых действий, причем эффект присутствия поражал воображение. Начало битвы: тяжелая конница в атаке валится под пулеметным огнем, как скошенная трава, у всадника оторвало ногу, но он в горячке боя продолжает размахивать саблей, пока очередью не разрывает голову на кровавые ошметки. Мы с Карчи, затаив дыхание, наблюдали уникальный фильм, да какой там фильм – жесткую бойню, во всей ее неприглядной красе. Гвардеец рубится с дюжим монголом, у него разлетается сабля от удара, в руках один эфес и тут же монгол получает пулю в лоб от напарника нашего гвардейца.

Когда пошли кадры зачистки, я приказал Карчи стереть дальнейшую съемку. Через адъютанта собрал темников.

– Всех наших воинов на погребальный костер, монголов на другой. Утром будет награждение командного состава – от каждого тумена по двадцать человек, выберете достойных. А сейчас пойдем и простимся с павшими воинами. Да, составьте списки погибших, нужно помочь семьям.

Карчи одобрительно крякнул. При нашем появлении вспыхнули два огромных костра, и души павших понеслись в «край вечной охоты».

Ночью сделал двести орденов «Мужество». На следующий день ордена получили все темники, тысяцкие и некоторые сотники. Больше всего орденов досталось гвардейцам. Ордена под номером один и номер два я вручил Толгат-хану и его сыну Ильясу. Через день войско отправилось обратно в Уфу.

Весь город встречал победителей, я искал глазами Марьяшу с сыном – и зря, они ждали нас у терема тестя. Все правильно, ведь за ними увязался бы Сынок, которому в толпе могли наступить на хвост или лапу, а он такого не стерпит и запросто откусит голову неосторожному горожанину. Марьяша бросилась меня ощупывать и периодически целовать, еле оторвал ее от себя, уверяя в непричастности к битве, простоял, дескать, все время на командной вышке. Снял Ваню с Сынка, прижал к груди и неожиданно услышал:

– Папа, я тебя люблю.

Я охнул и уставился на жену, она, смеясь, пожала плечами, второй день как заговорил. Тут вошел тесть, Ванюшка протянул ручонки:

– Деда, деда.

Что тут началось! Тесть подхватил его на руки и принялся нарезать вокруг нас круги, бессвязно выкрикивая:

– Ай, бай, весь в меня!

Кое-как угомонили разбушевавшегося Тоглат-хана. Сидя за праздничным столом, малыш заявил, что он любит Сынка, маму, папу и деда.

Молодец, никого не забыл.

Тигр, лежавший рядом, довольно заурчал – ведь все понимает, жаль, говорить не может.

Ночью, устав от любовных ласк, Марьяша вдруг заявила:

– Ты очень изменился в последнее время. Я удивленно глянул на жену.

– Да-да, я даже немного пугаюсь.

– Ты о чем гутаришь, ласточка моя? Она вздохнула:

– Ты хоть обратил внимание, что стал выше ростом? И глаза стали другими.

Не выдержав, подошел к большому зеркалу – глаза как глаза, и чего выдумывать. Вот с ростом жена права: второй костюмчик меняю, то рукава кафтана коротки и в плечах жмет, то штаны съеживаются, сапоги пришлось заказывать на два размера больше. На все эти мелочи в текучке дел не особо обращал внимание.

– Ну и что у меня с глазами? – я повернулся к Марьяше.

Она дернула обнаженным плечиком:

– Они у тебя стали пронзительными и мудрыми, как у старых аксакалов.

– Не обращай внимания, твой муж всегда был умным. Марьяша, завтра я с войском отъезжаю в Казань, вы с Ванюшкой останетесь здесь, твой отец будет с вами.

Жена запротестовала, но мои доводы ее убедили. Семьей я рисковать не мог, да и не хотел. Тесть на общее дело отдавал свои три тумена башкир и два ногайцев, да плюс Ильяс со своим туменом. Толгат-хан оставил себе личную тысячу нукеров охраны с двумя пулеметами.

На другой день наше войско выступило в поход, часть обоза с ранеными и трофеями погрузили на струги. Большую часть раненых оставили в Уфе. Мы спешили, нужно было прибыть в Казань до прихода монгольской орды. На повозке со мной ехал Карчи, я все домогался, откуда он знает про мой третий глаз. Хитрющий шаман отбрыкивался, как мог, но я его таки дожал, обещал ответить после главной битвы. Описывать дорогу нет смысла, скажу одно: двигались со всей мыслимой скоростью, сторожевые отряды унеслись далеко вперед. Когда впереди показалась Казань в целости и сохранности – камень с сердца свалился нешуточный.

Наконец мы дома, население встречало победителей криками «ура» и охапки цветов летели воинам. Радости много было с обоих сторон, хотя далеко не все осознавали важности нашей победы.

Эх, сейчас бы бравурный победный марш. В своей будущей армии обязательно заведу полковые оркестры.

Тумены в конном строю прошли через весь город и подались в казармы военного городка. Мы с малым обозом и охраной – в терем. Темникам отдал приказ: всех воинов накормить, перемыть в бане, и никаких пьянок.

Поздним вечером, после бани мы с шаманом пили ядреный квас. На огонек пожаловал Семен. Слуги шустро накрыли дастархан со всяческой снедью, а также выставили кувшины с рейнским вином. Сели за стол, Семен поздравил с победой – выпили по чарке, другой. Карчи усиленно выпячивал грудь с новеньким орденом «Мужество». Выпили за его орден.

– Сеня, рассказывай, что у вас нового. Прислали князья дружины или как?

Ответ Скуратова мало чем порадовал, но я предвидел такой исход дела.

– Владимир, ты представляешь, эти паскуды из Киева и Рязани ни одного дружинника не прислали. Вчера подошла конница, три тысячи всадников – две из Владимира и одна из Ростова.

Видно, что Семен еле сдерживается от мата.

– Ладно, не терзайся, нам ведь не столько помощь их нужна, сколько само присутствие.