— Только Гамбела ловится, — пулемётчик заметил внимание Хольга и смутился. — Хранцузкую я не разумею, сам знаешь. А тут хоть понятно говорит, да по делу, хоть и москаль…

— Социализм, как настоящая причина несвоевременных дождей с половины лета, — все так же мрачно отозвался Хольг, поудобнее перевешивая тяжелый БАР. Родригес давно советовала ему последовать ее примеру и перейти на нормальный немецкий FG-04. Благо оружие это делалось в свое время под выходящие ныне из обихода бельгийские патроны и потому продавалось с хорошей уценкой. Но командир ганзы был во многом традиционалистом и консерватором, БАР ему нравился.

— …вырождение крестьянской лошади стало причиной всё большего и большего бездождия, а с тем пасмурной, холодной погоды весной и несвоевременных дождей во время покосов и уборки хлебов, — продолжал вещать приёмник. — Необходимо приступить к сознательному исследованию и к определению точной причины такого изменения в явлениях природы, хотя при настоящем реалистическом направлении общественного воззрения такое исследование провести почти невозможно, так как в основании реализма лежит положение «нам не нужно сознание дела, нам нужно пустое ремесленное знание его». Общество, при таком реалистическом направлении, противится свободному умозрению в деле исследования какого бы то ни было проявления, благотворно или зловредно влияющего на условия общественной жизни. Но, пользуясь высказыванием авторитетнейшего из авторитетных учёных, «Croire tout découvert, c’est pretendre l’honizon pour les bornes du monde», то есть «неверие слепо, а поверяйте», я смею громогласно восстать против привычки общего воззрения, и скажу…

Хольг сплюнул, зло двинул нижней челюстью. Его бесили вопли проповедника, а еще больше бесило то, что не слушать их — не получалось. Сволочной поп выкупал самое козырное время перед «кричальником», так что хочешь не хочешь, а все равно в уши залезет. И откуда у паскудника столько денег?.. Радио в Шарме стоило сумасшедших монет, причем не колониальных «печаток», а настоящих.

— …ты РЕАЛИЗМ, ты ТИРАН свободы мысли, ты ПРЕВРАТИЛ человека в обезьяну, ты ЗАДУШИЛ всё психическое в человеке, надевши на него ЖИВОТНУЮ шкуру страстей; ты НИЗВЁЛ всё его Божественное точно в диавольский соблазн МАТЕРИАЛИЗМА; ты НИЗВЕРГ все условия нравственного строя человечески общественной жизни в животно-сумбурное состояние СОДОМА и ГОМОРРЫ! — зашёлся в экстазе Тибо-Бриньоль, подводя этим неожиданным выводом итог своей радиопроповеди.

Наконец Петр умолк. Пришло время серьезных вещей. Хольг подошел к машине и сунул в ухо услужливо поданный Чжу эбонитовый шарик на толстом проводе. Китаец на всякий случай приготовил клочок бумаги и обгрызенный химический карандаш, который заранее обильно послюнявил. От этого язык и губы у него посинели, что в сочетании с желтоватым цветом лица сделало Чжу похожим на хорошо провяленного покойника.

Без объявлений и вступления началась передача. Хорошо поставленный мужской голос размеренно читал по-французски непонятный текст. Точнее разные тексты для разных адресатов. Часто он повторял сказанное по-немецки, реже встречались сообщения для англоговорящих адресатов. Иногда звучали только числа. Диктор говорил достаточно быстро, но четко, не повторяясь. Успел услышать адресованное тебе — хорошо. Не успел — твои заботы, станция оплаченную работу выполнила.

Хольг с непроницаемым выражением дослушал весь блок объявлений до конца. Вынул из уха шарик и отдал китайцу. Вздохнул, прикусил губу.

«Путь-шесть-двенадцатому» — это их ганзе, заранее условленный с посредником код. «Сорок один — сорок два» — это плохо. Очень плохо.

— Скорее всего, будет засада по наводке, — кратко сообщил он компании, достаточно громко, чтобы услышали все. Кроме негров, им вообще ничего знать не надо.

Все молчали. В любых более-менее сработанных командах вопросы решаются без лишних слов — народ уже притерся друг к другу и понимает с полуслова.

— Раскочегаривай ворону, — скомандовал Хольг.

Команда повиновалась без вопросов. Только Максвелл пробурчал со своей позиции что-то вроде «зряшная трата денег, лучше б товара больше прихватили». Но говорил он по-английски и в сторону, так что этим можно было пренебречь. Или нет… похоже, у стрелка снова начиналось. И это опять-таки было скверно. Хольг тихо зверел. Внешне это выражалось в легком подергивании губы и усиливавшейся хромоте. Взгляд командира стал стеклянным, ничего не выражающим. Компания забегала шустрее.

Чжу и Кушнаф собрали прямо на каменистой земле странную штуку, похожую на крошечный аэроплан-»утку» с толкающим винтом. По размерам аппарат как раз годился для младенца. Родригес забралась на крышу Рено и с помощью Максвелла прикрутила там болтами другую странную штуку, похожую на помесь катапульты и станка для ракеты. Взвела пружинный механизм большим гаечным ключом, кратко отрапортовала:

— Готово.

Хольг достал свернутую карту, затрепанную, клееную прозрачной лентой, покрытую разноцветными метками. Прижал прямо к поцарапанному борту машины и углубился в подсчеты.

Пока Кушнаф заливал в маленький бачок «койл-ойл» из бутылки, Чжу открыл жестяную панельку, скрывавшую самое сложное и капризное — механизм управления. Китаец порылся в одном из многочисленных карманов, достал граненый ключ-монтаж. Протер его о рукав, посмотрел против света и протер еще раз, для полной чистоты.

— Сколько ставить? — спросил он, не оборачиваясь.

Хольг, не отрываясь от карты, быстро продиктовал значения, повторяя каждое число дважды. Китаец, высунув от усердия фиолетово-синий язык, подкручивал ключом крошечные регулировочные втулки гироскопов. Высота, скорость, дальность, ориентация…

— Думаешь, десяти хватит? — негромко спросила Родригес.

— Если нас и в самом деле будут ловить, то на этом перегоне, — так же тихо ответил командир. — Дальше снова равнина и движуха, слишком сложно. Да и топлива в обрез. Рапсовой «фритюры» эта железка не жрет.

Девушка покачала головой с явным неодобрением. По-видимому, она тоже не разделяла веру фюрера ганзы в силу техники. Но промолчала.

Китаец тщательно обмахнул блок гироскопов чистой тряпочкой, подул, стараясь выдуть самые малые песчинки, закрыл крышку. Машинку осторожно взгромоздили на пусковой механизм, завели моторчик. Щелчок, громкий лязг пружин — самолетик швырнуло высоко в воздух, автомобиль качнулся на рессорах. Еще щелчок, жужжание мотора — и самолет довольно уверенно пошел дальше своим ходом, набирая скорость.[228]

Хольг достал мешок и выложил на капот Рено несколько наглухо закрытых бутылочек от «Farbenindustrie» с реактивами. Чжу обреченно вздохнул и начал готовить плотный мешок для последующих манипуляций.

— Не поможет, только время потеряем. И деньги, — шепнула Родригес на ухо командиру. Фюрер не ответил, досадливо качнув головой. Немного обиженная девушка отошла за машину, перехватывая резинкой волосы цвета соломы.

Негры лежали в дозоре, как мертвые. Максвелл медленно поворачивался из стороны в сторону, с винтовкой наготове. Хохол поодаль мурлыкал себе под нос что-то тихое и напевное. Китаец готовил все нужное для быстрой проявки, а ливиец Кушнаф забрался поглубже в грузовик, ближе к ценному грузу.

Самолетик вернулся минут через тридцать или около того, когда Хольг уже начал думать, что ценное имущество потеряно. Автоматический аэроплан шел ниже и с другого азимута, нежели предполагалось, но это было нормально — при заранее выставленном через гироскопы маршруте сбои неизбежны. Да и поправку на ветер еще никто не научился компенсировать. При посадке машинка сломала крыло, но это также было не страшно. Главное — уцелели тонкий механизм управления и фотокамера в прочном каркасе. Заведенный часовой механизм сделал серию снимков в заранее установленный момент, теперь оставалось лишь проявить пленку. Чем и занялся китаец.

Наконец Хольг зарядил в карманный проектор-мутоскоп еще влажную узкую ленту. Он проворачивал колесико и смотрел в стеклянное окошечко, а компания старательно делала вид, что все это никому не интересно.