Сименсен застегнул последнюю застежку бронеплаща, проверил, легко ли извлекается капюшон из клапана за плечами. Перекинув дробовик за спину, арбитр окинул последним взглядом комнатку, которая служила ему штабом и пристанищем последние недели. И без сожаления отвернулся.

Из‑за двери доносился топот множества людей — десятки, сотни, по составленному расписанию спускались вниз, где размещались в транспорте. Беженцы старались производить как можно меньше шума — даже самые недалекие уже успели понять, что теперь в Танбранде слово "незаметность" является синонимом слова "выживание". И все же множество ног — юных и старых, здоровых и больных — создавали тихий рокот, похожий на шум прилива. Боргару невольно вспомнилось детство у моря. И подумалось — как давно он не видел океана… Слишком давно.

Совсем рядом истеричный женский крик ввинтился в глухой рокот, будто острое шило.

— Пустите меня, пустите! Я должна быть первой!

И почти сразу же оборвался коротким истошным воплем пополам с характерным шипением лазерного луча, кромсающего полное влаги тело. Немногочисленные энфорсеры и полицейские не полагались на сознательность гражданских, поэтому пресекали самыми жестокими мерами любые попытки сломать план эвакуации.

— Арбитр?

Это спросила стажер Дживс, чуть приоткрыв дверь. За ее спиной, в полутьме коридора, колыхалось серо — черное марево — сплошная череда движущихся людей, освещенных экономным светом редких ламп. Где‑то заплакал ребенок, кто‑то зашикал, нежный голос матери тихо утешал рыдающее дитя. Боргар стиснул зубы и подтянул повыше миомерные перчатки, проверив крепления.

— Да? — спросил он.

— Пора, — Дживс так и не избавилась от приобретенного заикания, поэтому по — прежнему говорила мало и кратко.

— Я знаю, — отозвался арбитр. И неожиданно, очень мягко, совершенно несвойственным для себя образом сказал. — Дживс… Леанор…

Стажер, уже повернувшаяся, было, взглянула на командира. Похоже, она только что поднялась снизу, из гаража, потому что на сером от въевшейся пыли лице красовался плохо стертый масляный мазок. Сейчас Дживс больше всего походила на солдата в маскировочной "джунглевой" раскраске.

Боргар провел правой ладонью по толстому стволу дробовика, повисшего на широком ремне справа и позади, вдоль торса.

— Леанор… — повторил Владимир и подумал, что второй раз в жизни называет стажера по имени. — Мне жаль.

Она ничего не ответила и не спросила, только глянула исподлобья, в явном смущении и непонимании.

— Жаль, что ваше стажерство прервалось столь… необычно, — Владимир с трудом подбирал слова. — И… наверное…

Он помолчал.

— Наверное я слишком мало ценил ваши усилия. Если нам суждено пережить этот день, я дам вам наилучшие рекомендации, какие только возможно. Если же нет… Я рад, что нам довелось служить вместе.

Она кивнула.

— Что ж, пора, — сказал Боргар, скорее самому себе. Его ощутимо потряхивало от накатывающего возбуждения. В кровь потихоньку выплескивался адреналин, будоража азартным предвкушением схватки и страхом смерти.

— Куда? — спросила она, тихо и врастяжку, но Владимир понял.

— Вам — в головную машину. Я буду в замыкающей.

Теперь Дживс вскинула голову и уставилась на шефа широко раскрытыми глазами. Первая машина конвоя — самое опасное место. И самое ответственное. Именно бульдозер, сделанный по марсианским чертежам, обвешанный импровизированной броней и оружием, будет определять скорость продвижения конвоя, равно как саму возможность его продвижения. И, соответственно, собирать всех врагов, живых и мертвых. По умолчанию предполагалось, что там будет находиться командующий анклавом. А теперь Сименсен доверил Дживс лидировать прорыв, сам же занял лишь второе место.

— Я н — не подведу, — тихо сказала стажер, почти без запинок.

— Я знаю, — усмехнулся Боргар. Мгновение казалось, что вот — вот он шагнет к женщине, рука арбитра дернулась, словно поднимаясь к ее лицу в мягком, почти нежном жесте. Но движение увяло, так и не завершившись.

"А Теркильсен сейчас, наверное, вышибает днища из бочонков с лучшим вином планеты, для старой гвардии" — невпопад подумалось арбитру.

— Идемте, — сказал Владимир. — Во имя и славу Его, подобно терпеливым пастырям, выведем агнцев из пасти зла и скверны… Или разделим их участь.

— Пора.

Гайка улыбнулась чуть дрожащими губами, стараясь сдержать их дрожь и горестный изгиб. Уве тоже улыбнулся, хотя к горлу подкатил горький ком.

— Ты должен идти… — сказала она, сжимая его руку тонкими, но не по — женски сильными пальцами. И непонятно было, утверждение это или вопрос.

— Должен, — ответил Уве, и в тоне его не было сомнений и колебаний.

Холанн представлял себе эту встречу множеством разных способов. Воображение рисовало всевозможные картины, от сокрушительной пощечины до… впрочем, об этом, пожалуй, стоит умолчать. И как обычно, в реальности все оказалось совсем не похоже на фантазию.

В обращении к Волту комендант дал час на раздумье и принятие решения всему личному составу. Все это время они с Туэркой просидели друг против друга, держась за руки. Одни в целом мире, оставшемся за старыми стенами домика механессы. Им не нужно было говорить, не нужно было даже смотреть друг для друга. Беженка с аграрной планеты, без родины и семьи, да немолодой уже человек, канцелярский мышь — они нашли друг друга в аду чумной планеты, и делили живое тепло уставших пальцев, как величайшую драгоценность во вселенной.

— Ты так смотрела на меня… — решился, наконец, Холанн. — Я думал, что отвратителен тебе…

— Нет, — тихо ответила она. — Просто, ты был… таким непохожим на себя.

— Мне пора, — сказал Уве. — Мне действительно пора. Посмотрим. найдется ли кто‑то, кто пойдет со мной.

— Неужели это обязательно? — еще тише спросила Туэрка. — Теперь?..

— Да. Именно теперь.

— Я не хочу тебя потерять.

— Но если я останусь… — Уве сглотнул, пытаясь убрать ком в горле, от которого лицо само собой кривилось, и слезы собирались в уголках глаз. — Я буду уже не тем, кого ты…

Он умолк, и женщина с красивыми разноцветными глазами склонила голову, понимая и принимая то, что мужчина сказать не смог и не захотел. Две крошечные капли упали на стол, расползлись темными пятнышками.

— Я пойду с тобой, — сказала она.

— Никогда.

Туэрка вскинула голову с такой силой, что ее светлые растрепанные волосы взметнулись. подобно языкам бледного пламени.

— Ты хочешь командовать мной? — резко выпалила она.

— Нет. Но я хочу вернуться… теперь хочу. И мне нужно, чтобы было к кому возвращаться. Меня никто никогда не ждал. Никто… дорогой и близкий мне. Ни один человек. Никогда. Жди меня, и я вернусь.

Уве был готов к тому, что не придет никто. Был готов к тому, что соберется от силы десяток бойцов, может быть и меньше. Но к четырем вещам он был не готов и воспринял их последовательно, одну за другой.

Первое — в пустом ангаре у восточных ворот, который Холанн указал пунктом сбора добровольцев, оказалось не десяток солдат и даже не два десятка. Но как минимум тридцать человек, возможно немного больше. Уве заметил телохранителя адальнордского жирдяя, ветеран — сержанта Махада с его юной и неотступной тенью — Сэмом Акерманом. Других людей, которых помнил в лицо, но не по именам. Конечно же вездесущего Иркумова.

Второе — танкист не просто создавал суету, но мобилизовал с десяток чумазых людей в спецовках вокруг трех Химер. Уже не хаоситских чудищ, размалеванных всякой дрянью, а почти пристойной имперской техники. Машины были отдраены так, что даже краска оказалась стесана до металла. Фетиши тоже оказались спилены, и в целом от Химер исходила уже не зловещая эманация потустороннего зла, а скорее потаенное чувство угрозы. Холанн осознал, что теперь у его добровольческого отряда будет своя бронетехника. И мимоходом подумал, насколько все‑таки меняется мироощущение людей. Еще месяц назад сама идея о том, чтобы подойти к экзорцированной технике, наполнила бы сердца невыразимым ужасом. Теперь же…