Бронци, шевеля разбитыми губами, очень подробно и со знанием дела сообщил, чем и как Арбитр может удовлетворить свой интерес. Боргар приподнял бровь, Дживс слегка покраснела.

— Серьезный подход, — с уважением отметил Владимир. — Сразу видна военная закалка, гражданские так изъясняться не умеют. Но меня радует, что мы без задержек миновали первые две стадии общения.

— Стадии? — не понял допрашиваемый.

— Да, традиционное и неизбывное "это ошибка", а также неизменно следующее за ним "я ничего не знаю". Мы сразу перешли к третьему — "ничего не скажу", сэкономив время и душевные силы. И за это я дам вам, друг мой, небольшое вознаграждение.

Бронци сплюнул розовой мутной слюной, стараясь попасть на фартук Арбитра, но промахнулся.

— Ссал я на твою награду, — выразительностью фразы испытуемый постарался компенсировать неудачу в плевке.

— А напрасно, — с этими словами Владимир засучил рукава и аккуратно стащил с кистей перчатки. Дживс со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы, Бронци громко икнул.

Руки Арбитра были обычными, ничем не примечательными до локтей и примерно на ладонь ниже, до широких колец блокаторов боли, что часто применяют в госпиталях Гвардии при ампутации конечностей. А вот ниже…

Казалось, что над кистями и предплечьями Боргара поработал талантливый анатом, который удалил почти всю мышечную ткань, оставив лишь несколько пучков на каждое сухожилие. Похоже, пальцы и кисти сохранили всю функциональность, но выглядели, как птичьи лапы.

Владимир положил перчатки на угол сундука. Теперь Дживс поняла, почему Арбитр никогда их не снимал — помимо маскировки увечья, они наверняка были снабжены миомерными усилителями.

— Я расскажу тебе историю, — сказал Боргар, поднеся к лицу допрашиваемого длинные пальцы, похожие на бледные узловатые щупальца. — Она весьма поучительна, назидательна, и при правильном осмыслении избавит тебя от многих неприятностей.

— А я размякну от такой откровенности, пущу умилительную слезу и все — все расскажу, а чего не знаю — придумаю, — злобно пробурчал Бронци.

— Как пожелаешь, — мирно отозвался Сименсен. — Я уважаю свободу выбора и могу только приветствовать такой ход событий. Впрочем, не будем терять времени…

Арбитр сел на края второго, пока закрытого сундука, опустил ладони на колени. Губы его при этом движении чуть дрогнули, похоже, без блокаторов каждое движение изувеченных рук причиняло Боргару ощутимую боль.

— Я родился на очень далекой планете, — начал он рассказ. — И очень бедной. Океан от полюса до полюса и огромный архипелаг из сотен островов. Продавать могли разве что рыбу, но в секторе и так хватало экспортеров продовольствия, так что никому не было до нас дела. Фиалка — так называли планету, кажется из‑за цвета неба. Правда никто не мог сказать, что такое "Фиалка", но звучало красиво.

Дживс ощутила, как слегка покалывает колени — она находилась на ногах уже вторые сутки и ощутимо устала. Но стажер лишь затаила дыхание, ловя каждое слово Сименсена. Арбитр никогда и никому не рассказывал о своем происхождении. Непонятны было — с чего вдруг он решился на откровенность, да еще с подозреваемым еретиком. Но в любом случае, повесть Боргара была интересной, таинственной… и откровенно страшной.

— Десятину мы платили людьми. Те, кому казалась скучной жизнь рыболовов, уходили на службу Империуму, так что все были довольны, и разные смутьяны не нарушали старой доброй размеренности. Я бы сказал, это была достойная бедность, скромная, но честная.

Владимир чуть улыбнулся, с неожиданной теплотой на тонких губах, но Бронци, увидев сверкнувшие глаза без ресниц, лишь сжался еще больше.

— А потом пришел Хаос, — очень просто и буднично сказал Сименсен. — Последователи Слаанеш, но это мы узнали гораздо позже… Культ оказался небольшим, но хорошо организованным. Они поступили умно — разделились на несколько групп и начали захватывать острова, один за другим, внезапными атаками. Опустошив очередной поселок — уничтожали все следы, забирали неофитов и выступали к следующему. Так и двигались — скачками, от селения к селению, сразу в нескольких направлениях.

— Глупо, — неожиданно отозвался испытуемый. — В таких замкнутых сообществах нельзя долго хранить тайну, все друг другу родственники и постоянно общаются, заглядывают в гости…

— То, что происходит нечто непонятное, разумеется, стало ясно довольно быстро, — согласился Арбитр. — Но вот природу бедствия никто не осознал, потому что никто прежде не имел дела ни с Силами, ни с войной вообще. Ветераны очень редко возвращались домой, они предпочитали оседать на промышленных планетах, с пенсией и льготами. Да их и никогда не было много, отставников гвардии… Поэтому не нашлось того, кто мог бы подсказать и наставить нас. Так продолжалось несколько недель, а затем они пришли и в мой дом…

Сименсен поднял руки и посмотрел на останки пальцев, словно видел их впервые. Пошевелил, будто играл на невидимом инструменте, снова скривил губы от боли.

— Обычно считается, что все слаанешиты помешаны на сексе и похоти. На самом деле их увлекает гедонизм во всех проявлениях. Садизм — в том числе. Очень увлекает. Мне тогда было семь лет… И вот когда я понял, что наступил конец, появились они.

Дживс тихонько вздохнула и забыла о ноющих ногах, усталости и всем остальном.

— Имперская Гвардия, — сказал Владимир. — Кто‑то все же смог послать зов о помощи, а рядом с Фиалкой оказался госпитальный корабль Мунисторума. Они пришли на помощь. Первый гвардеец, которого я увидел в жизни… Сейчас я понимаю, что это был уставший, измученный, раненный человек. Одежда на нем дымилась, лицо было в крови и грязи. Но тогда он показался мне прекрасным, как сам Бог — Император. Он убил культистов, спас меня, а сам погиб всего через минуту — пуля стаббера попала ему прямо в лицо. И он умер…

— Гвардейцев было очень мало, все‑таки госпиталь, — продолжил Сименсен после долгой паузы. — Они сделали все, что было в человеческих силах и более того. Но культисты успели рассеяться, и бои шли еще несколько месяцев на множестве островов. Затем подошли основные силы Гвардии, чтобы не ввязываться в затяжную партизанскую войну, архипелаг обработал Флот. И моего дома не стало, на том закончилась история Фиалки. Большинство из тех, кто выжил, поступили на службу в армию. Мы ценили мирную жизнь, но умели помнить и ненавидеть. Кто‑то предпочел удел беженцев без родины и дома. Но я пошел по иной стезе. Пока мои сородичи жаждали мести, я рассудил, что если бы кто‑то вовремя истолковал тревожные признаки, если бы кто‑то вовремя поднял тревогу… все могло сложиться совсем по — другому. Те, кто прибыли после, для расследования произошедшего, меня… поняли. И позволили поступить в Схолу. Так я стал Арбитром, тем, кто всегда бдит, всегда на страже.

— Милая история, душещипательная, — вымолвил Бронци. — Я щас прямо заплачу от сострадания к истории несчастного маленького арбитра.

— Увы, ты понял суть этой истории превратно, — вздохнул Сименсен. Он поднялся на ноги и открыл второй сундук. Солидная, тяжелая крышка поднялась без скрипа, открыв…

Дживс сглотнула, испытуемый нервно повел головой, насколько позволили оковы.

— Смысл и мораль моего рассказа заключались не в пробуждении жалости, — пояснил Арбитр, надевая рукава и пристегивая их к фартуку. — Я хотел донести до тебя совершенно иное.

Владимир подошел вплотную к массивному креслу из кованого, освященного металла, щедро оснащенного печатями чистоты и выгравированными литаниями, что уберегают от происков Зла.

— Мораль здесь очень проста. Я ненавижу вас, культистов всех мастей и сортов, — сказал Арбитр, и теперь в его голосе наконец прорвалась ярость — одновременно жгущая и в то же время тщательно контролируемая, как пламя в хорошо освященном атомном реакторе. — И я добьюсь от тебя правды, любыми путями. Поэтому будет лучше, если ты сэкономишь мое время и свои силы. Исповедайся мне, не скрыв ничего. Поверь, так будет лучше.