— Как низко я пал, — простонал Мещерский.

— Дебаты будут после, — прошипел Урнов и махнул рукой.

Им действительно пришлось пробираться через помойку. Тут, в стороне от дороги, в кустах чего только не было. Валялись кучи ботвы, какие-то ящики, гнилые овощи, тряпки. В воздухе ощущалось едва переносимое зловоние, но все забивал тяжелый и даже пьянящий запах мяты. Тепличные корпуса, выходящие к помойке, тонули в темноте. В самой гуще гнили и разложения Урнов выбрался на загаженный пандус и принялся ковыряться в кособоких воротах. Прошла одна минута, другая, наконец в замке что-то щелкнуло, и воротина дрогнула.

— Замок ржавый, — прошипел вполголоса Урнов. — Быкодоров жмется маслом смазать.

— Сам смажь, — посоветовал Дорожкин.

— Прочухает сразу, — отмахнулся Урнов.

За воротами стояла уже непроглядная тьма. Дорожкину пришлось положить руку на плечо Урнова, за плечо Дорожкина уцепился Мещерский, и вся процессия побрела, с трудом переставляя валенки, между каких-то, как казалось Дорожкину на ощупь, ящиков и бочек.

— Тут хотели солить огурцы, квасить капусту, — прошептал Урнов, — но не вышло у них ничего. Все гниет, портится. То соль забудут положить, то воды не нальют, то еще что. То лапы не помоют. Да и кто будет это все есть-то? Лучше пойти на рынок и деревенского скушать чего.

— Зачем тогда нужны эти теплицы? — удивился Дорожкин.

— А куда колхозничков девать? — в ответ удивился Урнов. — Говорят, что, когда тут город только начинался, их тьма была. Выходили из лесу, как пингвины, и смотрели на то, что тут строится да затевается. Насмотрелись. Никто им не подсказал, что надо дубинами по башкам настучать этим переселенцам, ну а теперь уж поздно… Теперь они уже не пингвины, а колхознички. И цена их жизни — копейка. А так-то главная культура тут эта самая мята. Воняет от нее хуже, чем от гнили какой!

Впереди забрезжил свет, и разговор сам собой стих.

Вскоре Урнов наклонился еще над одним замком, и троица оказалась среди помидорных кустов. Часть их была засохшей, часть продолжала плодоносить; гнилые помидоры хлюпали под ногами, но Урнов уверенно вел спутников между покрытыми ржавчиной контейнерами с землей.

— Парадные теплицы с той стороны, а тут что-то вроде дикого сада, — бормотал Урнов. — Но иногда можно набрать сеточку томатов. Только мыть надо хорошо. Тут и колхознички питаются. И моются тоже, наверное.

— Гадят, так уж точно, — простонал за спиной Дорожкина Мещерский.

— Ну и что? — удивился Урнов. — Гадят они нормально. Как лошади. И не пахнет почти. Народ в целом аккуратный. Я посмотрел бы, как ты, интернетчик, гадил бы в таких условиях.

Идти пришлось долго. Помидорная теплица была всего одна, дальше потянулись корпуса, в которых стеной вставали только сорняки. Часть ламп над головой путешественников была разбита, кое-где не хватало и стекол, но трубы, проходящие через дикие заросли, оставались горячими, из таких же труб, но потоньше, что змеились под стеклянными сводами, капала вода.

— Может, это лекарственные травы? — предположил Дорожкин, но обернувшийся Урнов приложил палец к губам.

— Сейчас пролезем в загон. — Урнов посмотрел на часы. — Там придется просидеть где-то с час. Через час Быкодоров будет выгонять колхозничков на территорию завода, с ними и мы там окажемся. Обратно выбираться будем другим путем.

— А сюда нельзя было другим путем? — проворчал Мещерский. Но Урнов уже открыл низкую дверь в торце последней теплицы и в следующем помещении полез по лестнице на стену.

— За мной, — прошелестел он сверху. — Переваливаемся через стену, с другой стороны труба. Забраться по ней нельзя, она в мазуте, а съехать вниз очень даже можно. Держаться вместе.

Через минуту и Дорожкин был наверху, а еще через пару секунд он сполз по жирной трубе в темноту, где тут же понял, что стоит в толпе существ, которых людьми он не мог бы назвать при всем желании. Сразу за Дорожкиным в толпу вонзился или, скорее, плюхнулся Мещерский, а в следующую секунду, сверкнув из-под противогаза золотыми зубами, Урнов поймал своих спутников за локти и начал их проталкивать поближе к противоположной стене. Глаза Дорожкина начали привыкать к темноте, тем более что в загоне царил полумрак, метрах в двадцати над узкой железной дверью и стальным парапетом горела тусклая аварийная лампочка, но, когда глаза окончательно привыкли, ему едва не стало плохо. Хотя, наверное, дело было не в глазах. И не в удушливой вони, которая стояла вокруг. И не в тяжелом дыхании уставших, измученных существ. Ему стало плохо оттого, что где-то рядом, недалеко, находится сытое, довольное нечто в военном френче, которое само себя считает человеком. Их, кого Быкодоров да и Урнов называли колхозничками, было, судя по всему, сотни три или чуть больше. В загоне, который показался Дорожкину стандартным ангаром для полноразмерной фуры, они стояли плотно, но не потому, что им было тесно, впереди, у закрытых огромных ворот, и справа, у парапета, оставались свободные места, — а потому что они грели друг друга. От дыхания, сопения, редкого кашля вверх поднимался пар, который оседал на стальных ребрах потолка инеем. Иногда кто-то впереди двигался, как будто поворачивался, но до слуха Дорожкина не доносилось ни разговоров, ни каких-то еще звуков, кроме тяжелого дыхания и кашля. И еще он не видел лиц. Не потому, что почти все колхознички были чуть ниже ростом, чем сам Дорожкин, — на каждом из них были точно такие же плащи. Интересно, как они выглядели? Как маленький Грон или неопределенный Ска?

За спиной Дорожкин услышал недовольное ворчание, почти стон Мещерского, что-то ему ответил, но на них раздраженно обернулся Урнов, и тишина была восстановлена. Существа вокруг словно знали, что среди них стоят чужие. Впрочем, это не мешало им стоять так близко, что Дорожкин чувствовал — рядом, почти вплотную, находится что-то живое. Пытка продолжалась минут сорок. Дорожкин уже начал переминаться с ноги на ногу, когда железная дверь заскрипела, и на парапете появился Быкодоров. К его военному френчу добавилась длинная голубая шинель с алыми лацканами. На голове у председателя курчавилась седая папаха со звездной кокардой. В руке вился длинный бич. Едва он шагнул в дверной проем, живая масса дрогнула и зашевелилась, передвигаясь к воротам. Дорожкина потащили за собой его соседи, а Мещерский замешкался, засмотревшись на сияющего генеральским великолепием председателя тепличного комплекса, и в следующее мгновение вместе с ударом бича взвизгнул. Бич ударил еще и еще, но скулящий Мещерский, будто сразу уменьшившись в росте, уже вдавил свое тело в толпу несчастных колхозничков, и все последующие удары уже приходились на его соседей, которые не визжали, а только вздыхали и охали. Быкодоров бил, пока у него не устала рука. Было что-то невообразимо страшное в этом молчаливом бессмысленном истязании, словно плеть стегала живое море, которое не могло ответить ничем, даже карающей волной, а только вздрагивало и переваливалось с горба на горб. Наконец удары прекратились, широкие ворота поползли вверх, и истерзанная живая масса вывалилась под звездное небо. Тут же загремели разбираемые лопаты, метлы, ведра, носилки. Дорожкин уже было двинулся к пирамиде лопат, но почувствовал на локте пожатие, обернулся, увидел среди резиновых лохмотьев глаза и усы Урнова и шагнул вслед за ним за проржавевший железнодорожный контейнер.

Мещерский уже был там. Он скулил и силился достать рукой до спины.

— Повезло, — заметил Урнов. — Звезды. Неплохо видно. Спотыкаться будем меньше. Но надо быть осторожнее. Здесь нам ничто не угрожает, но мало ли кто-то увидит нас из-за стены?

— Да, кое-кого увидели именно так, — заметил Дорожкин.

— Черт, черт, черт, — наконец перешел со стонов на шипение Мещерский. — Выбираться другим путем будем? Почему там нельзя было зайти? Или там еще хуже?

— Там лучше, — сплюнул Урнов. — Но зайти там нельзя. Куда дальше?

— Сколько у нас есть времени? — спросил Дорожкин.

— Часа три, — прикинул Урнов. — Но всю территорию мы не обойдем. Она поперек только в полкилометра, а в длину около километра. Всего пять корпусов. Нас выгнали из транспортного, он как раз примыкает к теплицам. Через площадь — складской ангар. Но он практически пустой. Пара разукомплектованных подъемников, и все. В нем колхознички дрова жгут. Дым стоит клубами. Прямо на полу жгут.