— И часто у Шепелевой сбоит? — поинтересовался Дорожкин.

— Практически никогда, — покачала головой Маргарита.

— Тогда о чем думать? — почесал затылок Дорожкин. — Выходит, что я он и есть. Ее пропавший сынок. Ну уменьшился немного, измельчал, а так точно он. Второй вариант — именно я его и убил. И в землю закопал.

— Не шути, — еще на полшага отодвинулась Маргарита. — Ты не убил бы его, даже если бы у тебя было десять таких же пистолетов, что топорщится теперь под курткой. Кстати. Советую приспособить его на пояс. Великоват. Возьми подходящую кобуру у Кашина.

— Хорошо, — постарался оставаться спокойным Дорожкин, хотя глаза Маргариты, зрачки которых уменьшились до неразличимых точек, приводили его в дрожь. — Приспособлю на пояс. Когда я должен из него стрелять?

— Только в одном-единственном случае, — она вовсе закрыла глаза, — когда не сможешь не выстрелить.

— А кем был Шепелев? — буркнул Дорожкин.

Маргарита ненадолго задумалась, вдруг посмотрела на Дорожкина своими всегдашними, завораживающими глазами и прошелестела негромко:

— Кем-то вроде меня. Только злым. Как все люди.

Она сказала это так, как будто смотрела на людей со стороны. Смотрела с ненавистью. Или с досадой?

— Кто искал Шепелева? — спросил Дорожкин. — Кто им занимался?

— Я, — пожала плечами Маргарита, и это простое движение вдруг рассмешило Дорожкина, он едва сдержался, чтобы не прыснуть.

— И?..

— Никакого результата. — Она была серьезна. — Не волнуйся, иногда надписи в папке исчезают сами собой. От времени. Считай это влиянием срока давности.

— Выходит, иногда надо и поспешить, чтобы успеть выполнить работу? — не понял Дорожкин. — Или можно и помедлить и она сделается сама?

Она шагнула вперед и поймала указательным пальцем подбородок младшего инспектора, словно хотела рассмотреть его получше или снова попробовать проглотить нерасторопного подопечного. Ничего не вышло.

— Ты изменился, Дорожкин.

— В смысле?

Он растерялся — так внезапно переменился и ее тон, и ее взгляд.

— Да, в смысле, — ответила она негромко и скрылась у себя в кабинете.

Марка на месте не оказалось, поэтому Дорожкин сбегал на второй этаж, обменял у мучившегося от похмелья Кашина кобуру, потратил несколько минут, чтобы приспособить ее на пояс, еще немного потренировался с выхватыванием пистолета, затем засунул папку в брезентовую сумку и побежал на почту, пытаясь на ходу придумать какое-нибудь оправдание внезапному визиту. Оправданий не потребовалось. Жени на почте не оказалось. На ее месте, подкрашивая глаза, сидела сытая и крашеная блондинка с именем «Галя» на высокой груди. Наверное, выражение лица Дорожкина сказало ей больше, чем он хотел показать, потому что она фыркнула и отгородилась от посетителя картонкой с надписью: «Перерыв на тридцать минут».

— Все-таки Интернет тут не очень, — пожаловался Дорожкину Мещерский. — Линия, что ли, плохая? Не понимаю. Я тут, кстати, заказал кое-что из оборудования. Позавчера с утра отнес список Павлику, пообещали доставить все на днях. Не знаешь, может, у них тут какой-нибудь склад есть?

— Не знаю, — ответил Дорожкин.

— Ты чего нос повесил? — не понял Мещерский и прошептал, тыкая пальцем в сторону новенькой: — Ты посмотри, какая роскошная деваха заступила на службу. Имей в виду, тут Машка с утра забегала, так я ей сказал, что это твоя знакомая. Не вздумай отрицать.

— А где Женя? — спросил Дорожкин.

— Какая Женя? — вытаращил глаза Мещерский.

— Женя Попова, — выговорил Дорожкин. — Вчера она сидела здесь, замещала Колыванову. Забыл?

— Женя Попова? — наморщил лоб Мещерский и вдруг удивленно хмыкнул: — Дорожкин, черт тебя побери. Вспомнил. Что ж это такое? Я ж только что был уверен, что проторчал тут вчера весь день один, даже толком отойти-то не мог. Ага, «доктор, у меня провалы в памяти». Ну точно. Женька Попова. Женечка. Нет, Женька Попова, конечно, отличная девчонка, но чтоб эту красоту уравновесить, — Мещерский повел глазами в сторону новенькой, — таких, как она, три надо.

— И таких, как я, три, — буркнул Дорожкин. — Чтоб тебя уравновесить, График.

На часах было еще только десять утра. Вчерашний снег успел растаять, на брусчатке кое-где темнели лужи, но ледок все еще похрустывал под ногами. Так он и хрустел до входа в ремесленное училище. Дорожкин вошел внутрь и направился к расписанию занятий, чтобы выяснить, где ведет занятия Нина Сергеевна Козлова, но уже через минуту застрял, вычитывая названия диковинных предметов вроде адаптивной подготовки и начал постижения и реализации.

— Женька?

Судя по голосу, дела у Машки шли прекрасно. Она и сама выглядела так, как не выглядела на памяти Дорожкина никогда. Глаза горели, к ямочкам на щеках добавился румянец, некогда болезненная кожа на скулах приобрела гладкость. Волосы струились волнами. Дорожкин даже удивленно присвистнул:

— Что на тебя так влияет? Природа? Или местные хлопцы адреналин в кровь вгоняют?

— Все понемногу. — Она прищурила глаза, которые вдруг засверкали зеленоватыми искрами или отблесками флуоресцентных ламп. — А знаешь, больше прочего — легкость.

— Это График-то легкость? — удивился Дорожкин.

— Не хами, Дорожкин, — лениво потянулась Машка. — Ты не представляешь, как много для женщины значит легкость. Ты думаешь, отчего бабы у богатеев как на картинке? От легкости. Мы, конечно, не богатеи, но само по себе отсутствие забот насчет одеться, пожрать, сделать ремонт в убогой халупе, не потерять работу, да еще не идти в школу и не терпеть всякую невоспитанную, избалованную мерзость это, Дорожкин, большое дело.

— Тут, выходит, мерзости нет? — поинтересовался Дорожкин.

— Как везде, — пожала плечами Машка. — Но тут она воспитанная. Ты чего приперся-то? Только не говори, что на меня посмотреть. Не поверю. Мещерский сказал, что ты там на новенькую телеграфистку запал? Зря. Я сегодня посмотрела на эту Галю. Дура дурой. А тебе ведь, Дорожкин, всегда хотелось, чтобы рядом с тобой была умная баба. Да и здорова она больно. Такую ты не прокормишь.

— От себя отрывать стану, — пообещал Дорожкин.

— Смотри. — Машка вдруг сузила взгляд. — Лишнее не оторви. Зачем пришел?

— Нужно поговорить с Козловой, — объяснил Дорожкин. — Насчет ее дочери. Я ж обещал? Вот. Занимаюсь.

— Нет ее в училище, — мотнула головой Машка. — Болеет. Второй день дома сидит. Вроде бы до конца недели не появится.

— Разве тут болеют? — удивился Дорожкин.

— Как видишь, — хмыкнула Машка и пошла по лестнице вверх, бросив через плечо: — Кто-то болеет, а кто-то выздоравливает.

Дорожкин остался стоять внизу. Он знал, где живет Козлова, но идти теперь к ней не хотелось. Точнее, мало было времени. Обернуться за полтора часа до излета улицы Сергия Радонежского и делать было нечего, даже пешком, велосипед, по совету Фимыча, с первым снежком и ледком Дорожкин поставил на прикол, но нормального разговора бы не получилось, а Козловой требовался именно нормальный, неспешный разговор.

Дорожкин примостился на подоконник, достал из сумки папку, прочитал никуда не девшиеся фамилии Колывановой и Шепелева, выудил из кармана карандаш и написал чуть ниже: «Козлова Алена».

— Дурак ты, Дорожкин? — спросил он себя и ответил себе же, прислушиваясь к трелям звонка и шуму множества ног на втором этаже: — А почему нет? Да, тут кто-то выздоравливает, кто-то заболевает, а кто-то остается самим собой.

Мерзлая брусчатка у дома Колывановой была забросана еловыми ветвями. Тут же, между домом и забором пилорамы, стояла лошадь, запряженная в узкую телегу, которая сама по себе напоминала половину гроба с колесами. На передке сидел гробовщик-печник.

— И вы здесь? — спросил его Дорожкин.

— Как видите, — притушил о скамью сигарету Урнов. — Хотя что это за работа? Гроб дешевенький, одноразовый. Рамка из рейки, оргалит да ситец. До кладбища довезти, и то ладно. Подниметесь или как? Читалка вон уже идет, скоро выносить.