— Перова Екатерина Ивановна, — зудел в ухо Дорожкину Фим Фимыч. — Директор промзоны. Уже лет… много. Как муж ее, Перов Сергей Ильич, на пенсию ушел, по инвалидности, так она и заступила. Умница. Хватка — стальная. Очень большой человек, очень. Под стать Адольфычу. Хотя решает-то в итоге не крутость, а высота полета, но все-таки.

«Очень большой человек», которая вряд ли была ростом выше Дорожкина и, наверное, немало лет балансировала на грани между молодостью и зрелостью, поворачивалась к Фим Фимычу и грозила карлику пальцем, одарив попутно доброжелательной улыбкой Дорожкина. Того от доброжелательства Екатерины Ивановны обдавало холодом, и он волей-неволей переводил взгляд на вторую особу.

— Перова Валерия, — продолжал Фим Фимыч. — Лерка-тарелка. Оторва и непоседа в степени. Головная боль и заноза в заднице. Большая заноза! — Фим Фимыч начинал разводить крохотные ладошки в стороны. — От задницы до головы достанет, потому и головная боль. Берегись, лучше под удар молнии попасть, чем под нее. Окончила какой-то вуз, то ли в столице, то ли в британской столице или еще где, вот только что прибыла тянуть соки и деньги из маменьки. Заодно и порезвиться, стало быть.

Резвилась Валерия громко. Отпускала шуточки в адрес Ромашкина, старательно тянула уголки губ к ушам в ответ на шутливые замечания Адольфыча, строила плаксивую гримасу, когда что-то шептала ей мать, таинственно подмигивала Дорожкину.

— Осторожнее, — повторил Фим Фимыч. — Если, к примеру, с ее маменькой или с той же Марго можно порошинкой запылать и пеплом осыпаться, эта тебя оближет, потом укусит, потом съест, испражнится тобой, воткнет головой в кучу дерьма, да еще дерьмом сверху польет. И пошинкует на всякий случай. А потом наступит еще.

— И дерьмо бывает сладким, — вдруг наклонилась над Дорожкиным Маргарита и, прикурив от мгновенно оказавшейся в ладони Фим Фимыча зажигалки, вернулась на место.

— Недолго, — мгновенно парировал карлик. — До первой ложки. И только во время насморка.

— А ее отец, он вообще-то кто? — поинтересовался Дорожкин.

— М… отдельный разговор, — поморщился Фим Фимыч и тут же закинул в рот пучок соленой черемши, словно чтобы не сболтнуть чего лишнего.

— Человек-тетрис, — захихикал через Фим Фимыча Никодимыч.

— Друзья! — Адольфыч поднялся, погладил большим пальцем бокал. — Сегодня мы собрались не просто так.

— Мы каждый год во второе воскресенье ноября собираемся не просто так, — с улыбкой заметила Екатерина Ивановна.

— Согласен, — закивал Адольфыч. — Сегодня общий праздник. Вечером будет фейерверк на площади, ночная ярмарка, песни, музыка. Костер. Но мы тут собрались в узком кругу, потому что потом, когда праздновать будут горожане, мы будем работать. Сегодня исполняется ровно шестьдесят лет, как наш город начался. Ровно шестьдесят лет назад на низменном кочковатом поле была поставлена первая армейская палатка и поднят российский, тогда еще красный флаг.

— Советский флаг, — поправила Адольфыча Екатерина Ивановна.

— Конечно. И вот, — мэр обернулся к озеру, за которым блестели стеклами темно-красные дома, — идеальный город, который может гордиться не только своими фасадами и благоустройством, но и своими жителями, живет. Пожелаем же ему долгих лет.

Приступ тошноты подступил Дорожкину под горло, но он сдержался, поднялся вместе со всеми и опрокинул коньяк в горло. Даже Неретин, который до этого напоминал бесчувственную куклу, вскочил, зацепил скрюченной ладонью бокал и проглотил его одним махом.

— Ты ешь, ешь, — подтолкнул локтем Дорожкина Фим Фимыч. — Если холод накатит, топливо должно быть для растопки. А где у организма топливо? Знамо дело, в пузе. Так что набивай в пузо побольше груза.

— Жуй только хорошо, — высунулся из-под локтя Фим Фимыча Никодимыч.

Дорожкин жевал старательно. Против ожидания, еда была простой, да и не слишком разнообразной, но именно такой, какую Дорожкин и любил. Из горячего присутствовали большие блюда извлеченной из котла картошки и баранины на ребрышках, которую Марфа Шепелева разбрасывала по тарелкам увесистым черпалом, да пара объемистых тазиков жаренных с луком белых грибов. Закуски же все были привычными, деревенскими: капуста, огурцы, помидоры, черемша, маринованный чеснок, перчик и все те же, но уже соленые, с хрустом, грибочки. Ну и, конечно, хлеб-самопек, разведенный из черносмородинового варенья морс и настоящий армянский коньяк.

— Загоруйковка, конечно, получше будет, — шептал Дорожкину на ухо Фим Фимыч, — но иногда надо конницу поберечь да пустить вперед пехоту. Да хоть и армянскую.

Адольфыч больше тостов не произносил, предпочтя негромкую беседу с директрисой. Стаканчики коньяком полнили поочередно Павлик и Кашин. Ромашкин громко рассказывал старые анекдоты, Неретин приходил в себя только на время, чтобы влить в горло очередной стаканчик, Валерия пыталась рассказывать Маргарите о каких-то столичных делах. Пиршество шло само собой. Вскоре Дорожкин, который вроде бы только что пытался сдерживать аппетит, понял, что есть больше не может.

— Развлечения! — наконец захлопала в ладоши Валерия. — Развлечения!

— Ну, — хмыкнул Адольфыч, — чего хочет женщина…

— …она и сама не знает, — пробормотал Неретин и снова откинулся на шезлонге без чувств.

— Знает, знает! — повысила голос до тонкого Валерия.

— Что ж, — ухмыльнулась Шепелева. — Если все сыты…

— Да сыты, чего уж там, — потянулся, раскинув ручки, Фим Фимыч. — Удружила, Марфа Зосимовна. Впрочем, как всегда.

— Тогда приступим, — кивнул Адольфыч и шагнул к сложенной на раскладном столике пятнистой одежде.

— В чем смысл развлечения? — поинтересовался Дорожкин, натягивая пятнистый маскхалат. — Пейнтбол?

— Отчасти, — проворчал Фим Фимыч, для которого, как и для Никодимыча, нашелся мини-комбинезон. — В этом слове мне нравится «Пей» и «Бол», а вот с «н» и «т» как-то не сложилось. И то сказать, половина народу стреляет, половина убегает. Не волнуйся, никакой дедовщины. Участвуют все мужчины, которые стоят на ногах. Да, дорогой, нам убегать придется. Но не это меня тревожит…

Старик покосился на соседний столик, на котором лежали маркеры. Возле него стояли Екатерина Ивановна, сбросившая по такому случаю длинное пальто, оставшись в теплом спортивном костюме, Валерия, Маргарита и Марфа. Кашин проникновенно, в основном Валерии, объяснял правила обращения с причудливым ружьем.

— Это все не только повод посмеяться и расслабиться, Евгений Константинович, — заметил Адольфыч, затягивая под подбородок молнию и надевая защитную маску. — Жизнь вообще в какой-то степени шутка. Живешь себе, живешь, трепыхаешься, а потом — бац, и в землю. Вот это шуточки. Пейнтбол гораздо гуманнее. И полезнее, кстати. Вот женишься, Евгений Константинович, обязательно займись пейнтболом. Дать женушке раз в месяц погонять безоружного муженька по лесу с маркером — святое дело. Зато потом в семье будет тишь и благодать. Иногда мужчина просто обязан давать женщине возможность разрядиться. Так что это все не просто так. Ближайший кусок леса, метров в триста шириной, отгорожен от остальной чащи просекой. Вот на этом, можно сказать, пятачке наши дамы будут избавляться от неврозов, отстреливая представителей мужского пола. Попадание считается поражением, пораженным положено выползать вот все к тому же столу. А уж там охотница сама будет решать, оставлять ли ей добычу на месте или использовать по назначению.

— А назначение бывает разным, — расплылся в улыбке Ромашкин.

— Надеюсь, — Дорожкин приложил к лицу маску, — среди охотниц нет каннибалок?

— О, — развел руками Адольфыч, — ты, Евгений Константинович, недооцениваешь женскую фантазию.

— Прекратите меня пугать, Вальдемар Адольфович, — попросил Дорожкин. — Так я вообще никогда не женюсь.

— И останешься счастливым, — процедил Марк Содомский.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал Фим Фимыч и толкнул Никодимыча, который никак не мог разобраться с выделенным ему костюмом. — Вот скажи, Никодимыч, если бы ты был ростом с Павлика, ты бы все равно боялся Марфу или нет?