С некоторых пор я недолюбливаю поезда. Конечно, в цивилизованной стране они представляют собой удобный способ передвижения, но, для того чтобы стать таковыми в Мексике, их создателям следовало бы для начала научиться регулировать температуру в вагонах.

Кроме того, поезда нагоняют на меня сон. Мерное гудение голосов и мух под потолком, равномерное покачивание и перестук колес — а за окном, сколько ни смотри, один и тот же пейзаж, словно и не двигаемся никуда.

Зато у меня оказалась уйма времени на то, чтобы познакомиться со своими новыми товарищами — теми из них, кто выказал хоть какое-то встречное желание.

Мой новый Старший, Алан Маккормик старательно производил впечатление «железного человека» — эдакий голем без страха, упрека, жалости и сомнения. Ни одного лишнего движения… а рот он раскрывал лишь для отдачи приказаний или уточняющих вопросов. Правда, Гвен под большим секретом сообщила мне, что под этой маской скрывается — подумать только! — тонкая и ранимая натура, но заставить себя поверить рыжему доктору я не смогла. Или эта маска настолько въелась в кожу, что разглядеть под ней подлинного Маккормика труднее, чем голыми руками выковырять устрицу из ракушки.

Китаец Линь Вей большую часть времени проводил, уставясь в окно. Что именно он, прищурившись, пытался высмотреть в плывущей мимо нас раскаленной пустыне, осталось для меня загадкой. В ответ же на мою попытку познакомиться с ним поближе он нацепил на желтое и плоское, как окрестные плато, лицо вежливую улыбку и протарахтел, что: «Моя очень-очень желала бы поговорит с прекрасная леди, но моя очень-очень плохо-плохо знай английский». После чего вновь вернулся к созерцанию собственного отражения в грязном стекле. Загадочная восточная душа…

Наблюдать же за бесконечными спорами Деффида ап Хайтела и де Танвилля было воистину занимательно. Эта парочка, даром что разделенная при рождении шестью веками, была словно создана друг для друга… точнее, для того чтобы не давать скучать друг другу и окружающим. Не было вопроса, по которому они могли бы прийти к единому мнению — а уж стоило им заговорить на профессиональные темы…

Долговязый валлиец был ярым приверженцем технического прогресса в области уничтожения — то есть огнестрельного оружия, тогда как бывший крестоносец с явным неодобрением относился к этой богопротивной гномьей выдумке, свято веря, что никакая громыхающая штуковина никогда не сможет сравниться со старой доброй сталью тройного заговора.

В общем-то, позиция Дэйва лично мне была ближе — но после вываленной на меня в первой же нашей беседе лавине сведений о тонкостях Великого Стрелкового Искусства: пороховых навесках, форме пуль, шаге нарезов и прочих таинствах — я так устыдилась собственного невежества, что решила впредь наблюдать за их, как выразился маркиз, турнирами откуда-нибудь из безопасного далека.

А вообще-то они оба, наверное, должны были родиться гномами.

Гвен же… если бы мне еще неделю назад кто-нибудь сказал, что я смогу настолько близко сойтись с вампиршей, то в ответ получил бы разве что долгий сочувственный взгляд.

До этого я не встречала ни одного из так называемых высших вампиров — и, подозреваю, к счастью. Те, на кого я охотилась, были сродни зверям — очень хитрым, опасным, но руководствующимся в своих поступках животными инстинктами, а не разумом. Пройти через первую стадию болезни, сохранив в себе человека… а ведь и после никуда не деться от иссушающей жажды. Жажды в десять, в сто раз более сильной, чем у заядлого курильщика — а ведь даже с этим мелким пороком находят силы справиться очень и очень немногие. Если же болезнь развивается под «присмотром» Старшего по крови, то шансы и вовсе ничтожны.

Мало кто может сделать это, опираясь на одну лишь силу воли. Чаще спасительным якорем для несчастных служит идея — настолько яркая, что заполняет все сознание, без остатка. Или вера. Или желание отомстить.

Рассказывая об истории своего превращения, Гвен не опускалась до подробностей. А у меня не возникло ни малейшего желания их уточнять — фразы «их смерть не была легкой» было вполне достаточно. Бессмертие зачастую имеет и свои отрицательные стороны, ну а мы, женщины, порой бываем куда изобретательнее мужчин.

Но вот если ей действительно удастся открыть способ лечения… Рамон рассказывал мне о занесенных в летописи случаях исцеления. Подтвержденных случаях, разумеется. За каждым из них стояла либо сильнейшая магия, либо прямое вмешательство высшей силы. Конечно, время не стоит на месте и в чем-то Гвен права — когда-то и оспа почиталась неизлечимой. А время у нее есть — очень много времени.

Альтруист — так, кажется, это называется. Обычный человек, вроде меня или тех же ап Хайтела и де Танвилля, редко им бывает, даже когда и творит бескорыстное на первый взгляд добро — гораздо чаще оказывается, что им двигает холодный циничный расчет. Не знаю, что ведет по жизни нашего Старшего команды или молчаливого китайца, но для рыжеволосой докторши то существование, которое ей приходится считать жизнью, даже не средство достижения заветной цели, а тяжкий груз. Не думаю, чтобы я смогла выдержать в ее шкуре хотя бы день — скорее всего моя ладонь легла бы на рукоятку «бизона» уже через десяток минут.

Первые пять дней нашего путешествия были похожи друг на друга, как шляпки гильз в барабане револьвера. Неугомонный валлиец уже в первый вечер начал подшучивать надо мной, требуя непременно продемонстрировать ему тех жутких мексиканских бандитос, которыми я пыталась напугать их в отеле. Первое время я огрызалась, потом — отшучивалась, а когда мы без происшествий миновали Закатекас, начала потихоньку подозревать, что у седоголового шотландца есть прямая связь с кем-то из белокрылых ребят на облаках — или крепко ему задолжавшая мохнато-рогатая личность глубоко под землей. Когда же мы столь же сонно-безмятежно доехали до Дуранго, подозрение перешло в почти уверенность, и я начала потихоньку расслабляться — чего, разумеется, делать ни в коем случае не следовало.

В первый момент я решила, что звук выстрелов мне просто приснился — и, пробормотав что-то нецензурное, покрепче обняла избранный мной в качестве подушки тюк. Миг спустя тюк неожиданно решил поменяться со мной ролями, что и проделал под аккомпанемент жуткого металлического скрежета, свиста пара, грохота падающих вещей и воплей пассажиров.

Дремавшего напротив меня ап Хайтела завалило сразу тремя мешками. Впрочем, на то, чтобы выбраться из-под них, у здоровяка-валлийца ушло не больше секунды. Я же, припомнив последние мгновения сна, торопиться не стала — и мои мрачные предчувствия не замедлили сбыться. Грохнул выстрел, и пуля, зазвенев разбитым стеклом, проделала аккуратное круглое отверстие в противоположной стене вагона. Вот, к слову, еще одна причина, по которой я не люблю поезда — эти хлипкие деревянные конструкции навылет пробивает даже, рогатка.

— Что это было?

— Кто-то сорвал стоп-кран, — предположила я из-под тюка.

Еще два выстрела, и снова звон разбитого стекла. Эти мексиканские бандиты прямо как дети — им непременно нужно насладиться зрелищем разлетающихся осколков. То, что они сыплются прямо на головы их распластавшихся на полу вагона соотечественников, никого не волнует.

— Я говорю про выстрелы! — возмущенно отозвался сэр Хьюго. — Они ведь могли кого-нибудь убить!

— Как заверил меня один хороший знакомый, — отозвалась я, — мертвецов проще обыскивать.

— Этот ваш знакомый случайно не был разбойником с большой дороги? — язвительно осведомился крестоносец.

— Никоим образом. Он числил себя принадлежащим к почтенному сословию пиратов и контрабандистов.

— Прекратите! — Маккормик, прижавшись к вагонной стенке, осторожно выглянул в окно. — С этой стороны человек двадцать. Вей, что с твоей?

— Шестнадцать, — из голоса китайца волшебным образом испарился дурацкий акцент.

— Но, — озадаченно произнесла Гвендолин, — в поезде же были солдаты…

— Солдаты, а не герои, — сказала я. — Судя по тому, что мы не слышим больше выстрелов, — рядом с соседним вагоном гулко громыхнуло, — то есть ожесточенной перестрелки…