Цирковая повозка стояла за низеньким штакетником. Клааса и Сооткин нигде не было видно. Ослик и пёс увлечённо общались-знакомились с местными дружелюбными бело-серыми гусями. Франк ван Либеке сноровисто распрягал лошадку.

Из фургончика показался Тиль. Ловко спрыгнув на землю, он принялся раздавать ценные указания:

– Иеф и Тит Бибул. Вести себя мирно, не хулиганить, к местным аборигенам не приставать. С кормёжкой определимся чуть позже…. Франк. Пока не заводи кобылку в сарай, пусть подышит свежим воздухом. Просто набрось уздечку на бронзовый костыль, вбитый в стену. А на морду ей нацепи кормовой мешок, чтобы не нервничала на новом месте. Только овса много не насыпай, нечего баловать лишний раз. Она ночью вволю попаслась, а сегодня почти и не работала…. Друг мой Ламме, – заговорщицки и многозначительно подмигнул. – Мы с юным ван Либеке будем ночевать в доме. А тебе, пузан, придётся обосноваться на сеновале. Туда же перенеси все наши вещички и клетку с Филом, чтобы не украли. Будешь ночью, заодно, и охранять. Клаас говорит, что воровства в тихом Дамме почти нет. Но, как известно, бережёного Бог бережёт.

– А ты чем сейчас займёшься?

– Я? – на краткий миг задумался Даниленко. – Вот, несу наш утренний улов на кухню. Займусь готовкой, так как приближается обеденное время. Надо же поразить наших гостеприимных хозяев кулинарными изысками…э-э-э, знаменитой скандинавской кухни? Франк, когда разберёшься с лошадкой, то тоже подходи на кухню, – ещё раз подмигнул Леониду. – Будешь мне помогать с поварскими делами. Ну, и учиться, понятное дело. Ладно, влюблённые, я пошёл. Не скучайте…

Просторный сеновал примыкал торцом к коровнику. Здесь пахло летним полевым разнотравьем, парным молоком и – совсем чуть-чуть – коровьим навозом.

На перенос вещей и клетки с леопардом ушло минут десять.

– Очень странно. Откуда взялся этот объёмный узел-мешок? – удивился Лёнька. – Что, интересно, в нём? Не иначе, Тиль в Амстердаме накупил всякой ерунды…. Как тебе, Фил, данная квартирка?

– Мяу, – одобрил привередливый леопард, мол: – «Нормальное местечко, сойдёт. Если будете кормить от пуза, то и я буду вести себя соответственно. То есть, тихо и мирно…».

За тонкой перегородкой, видимо, почуяв зверя, тревожно и испуганно замычали коровы. Впрочем, уже через минуту-другую они успокоились, и на сеновале установилась чуткая тишина.

– Иди ко мне, – крепко прикрыв широкую дверь сеновала и пройдя вглубь помещения, шёпотом позвал Макаров.

– Зачем? – засмущалась Неле. – Пришло время поцелуев?

– Ага. Угадала. Иди.

– Хорошо. Как скажешь, Ламме…

Поцелуй длился и длился.

«Очередная загадочная странность», – мысленно удивился Лёнька. – «Я, вроде бы, взрослый и много повидавший в жизни мужчина. Целовался – чёрт знает, с каким количеством вертихвосток женского пола. Но таких нежных и сладких губ, честное слово, ещё не встречал…. Скорее всего, я для этого и «перенёсся» в этот средневековый Мир. То есть, для того, чтобы встретиться здесь с моей Неле. Видимо, так решили Наверху. Счастливые браки, как известно, заключаются на Небесах…».

– Ламме, не давай воли рукам, – попросила-проворковала девушка. – Впрочем, давай. Только в меру…

Сколько прошло времени? Трудно сказать, уважаемые мои читатели и читательницы. Практически невозможно…

– Что это вы делаете, негодники бесстыжие? – раздался где-то рядом гневный женский голос. – Ну-ка, развратники, отошли друг от друга подальше!

Леонид, неохотно выпустив Неле из объятий, оглянулся. Возле распахнутой настежь двери стояли Сооткин и Даниленко.

Сооткин грозно хмурилась, но сразу же становилось понятным, что она это делает «якобы», с трудом сдерживая улыбку. А наглый Тиль улыбки и не скрывал, демонстрируя – всему окружающему Миру – тридцать два белоснежных зуба.

– Что это вы надумали? – картинно сложив руки на груди, поинтересовалась потенциальная тёща. – День свадьбы ещё не назначен, а они уже милуются вовсю. Стыд-то какой!

– Ничего страшного, собственно, и не произошло, – благородно взял на себя роль адвоката Даниленко. – Ну, поцеловались чуток. Слегка пообжимались. Дело-то молодое и насквозь житейское. Бывает…

– Бывает, чего уж там, – ностальгически вздохнув, подтвердила Сооткин. – Ладно, забыли…. Пошли, молодёжь, в дом. Праздничный стол уже накрыт. Покушаем, выпьем, поговорим. Нель!

– Да, мамочка?

– Пуговицы застегни на рубашке, ветреница! Ну, надо же, а ещё скромницей прикидывалась…. Эге! А это что такое?

– Где?

– Да, на твоей шее.

– Н-не знаю…

– Свежий засос, – со знанием дела констатировал Тиль. – То бишь, классическое последствие страстных лобзаний…. Ладно, выручу ещё раз. Снимаю свой шейный, почти чистый платок и вручаю его Неле. Пользуйся, отроковица, на здоровье, благо ты сейчас находишься в «мальчишеском образе»…. И не надо, тётечька Сооткин, ругать бедную девочку. Она-то здесь причём? Это нетерпеливый верзила Гудзак во всём виноват. У, Ламме, морда озабоченная…. Люби умеренней, и будет длиться твоя любовь. Кто слишком поспешает – опаздывает, как и тот, кто медлит[42]…. Ну, готовы? Тогда – за мной!

В столовой-гостиной было прохладно и чистенько. Пахло свежим тестом и недавно помытыми полами.

«Совершенно обыкновенная горница», – решил Лёнька. – «Стены и потолок чем-то оштукатурены и старательно побелены. Пол? Трудно сказать однозначно – по причине наличия многочисленных полосатых половичков – каков он из себя. Скорее всего, каменный…. Окна – по тёплому летнему времени – распахнуты настежь. Мебель? Обыкновенная средневековая фламандская мебель. На громоздком сундуке, придвинутом к стене, стоит неуклюжая масляная лампа…. Обеденный стол, окружённый массивными деревянными табуретками. Дубовыми? Сомневаюсь. Наверное, какая-нибудь «фруктовая» древесина. Например, груша. Или же грецкий орех…. Стол покрыт тонкой льняной скатертью светло-серого цвета. Посуда тоже самая обычная и непритязательная, то бишь, глиняная, стеклянная и керамическая. Из «металла» присутствует только низенькая серебряная соусница, заполненная чем-то светло-кофейным, да оловянные ложки. Вилок, естественно, не наблюдается. Они, надо полагать, ещё не вошли в широкое обращение. То бишь, являются эксклюзивной прерогативой продвинутой европейской аристократии…».

– Проходите, проходите! – хлебосольно предложил Клаас. – Рассаживайтесь, гости дорогие! Извините, что особенно угостить-то и нечем. В основном – блюда, приготовленные из вашей же рыбы…. Не соврали городские байки. Ты, Уленшпигель, действительно, являешься мастером на все руки. Такого наготовил – можно заикой стать от удивления…. Ну, и от нас с Сооткин и Неле есть кое-что. Вот, кровяная колбаска. Здесь – гусиный паштет. В этом блюде – тушёный горох нынешнего урожая с грибной подливкой. На сковороде – яичница с жирной ветчиной. Ржаные лепёшки разбирайте. Будьте как дома. Не стесняйтесь…. А это – особый напиток, – выставил на обеденный стол объёмную бутыль синего стекла. – Красное искристое лувенское вино. Оно уже лет девять-десять, как выдерживается в подвале. Берёг на особый случай, который, похоже, уже наступил. Впрочем, признаюсь. У меня в погребе ещё одна такая бутылочка спрятана. Пусть дожидается дочкиной свадьбы…

– Обязательно колбаски попробуй, – с нежностью поглядывая на Макарова, посоветовала Неле. – Я сама её готовила. Конечно, под маминым присмотром.

Угольщик, зубами вытащив из горлышка бутылки тугую пробку, наполнил вином маленькие стеклянные стаканчики (для дам и юного ван Либеке), и объёмные керамические кружки (для мужчин).

Дождавшись, когда сосуды были разобраны сотрапезниками, Клаас, солидно откашлявшись, провозгласил тост:

– За нашу случайную встречу, циркачи! За встречу, предначертанную кем-то, безусловно, мудрым!

Ставя опустевшую кружку на стол, Тиль отметил:

– Отличное вино. Духовитое, ароматное и забористое.