Произнося эти слова, император невольно раскалывал дворянское сословие, как дровяную чурку. То, что надо как-то действовать, дворянство понимало уже давно. Но пока санкции на проявление активности не было, «что-то делать» решались самые отчаянные бесшабашные вольнодумцы. Теперь ограничения снимались и начиналось самое драматичное – дворяне совершенно по-разному представляли себе работу по модернизации российской жизни. И если одна часть готова была на кардинальное изменение своего собственного имущественного и социального статуса[129] – именно из этой среды рекрутировались революционеры, другая часть предпочитала «держать и не пущать!». Этот раскол незримо чувствовался уже сейчас в этом зале, но грозил в ближайшее время перерасти границы сословия и выбраться на свежий воздух, как полыхающий огонь вырывается из закрытых помещений через открытые окна.
– Если монархия – это инструмент для выживания, – добавлял «угольку в топку» император, – то мне, как ее главе, надлежит заняться ревизией социума и понять, что способствует и что мешает его выживанию и процветанию. Но что вообще представляет собой общество России? Царствующая фамилия? Её свита? Дворянское сословие? Многие присутствующие считают, что этим стоит ограничиться. Встаёт вопрос: а жизнеспособен ли выделенный класс сам по себе или он обладает необходимой устойчивостью и прочностью только в совокупности с другими социальными группами? Надеюсь, что среди присутствующих нет таких, кто считает, будто дворянство автономно и полностью независимо от остального населения. А если это так, значит, все подданные империи являются единым общественным организмом, где сословия взаимно связаны и взаимозависимы. Но беда в том, что образованная, воспитанная, просвещённая, культурная часть России категорически отказывается признавать своё единство с другой её частью – невежественной, неграмотной, грубой, пахнущей потом и навозом. В результате на территории одной страны в одних границах и под одной крышей сосуществуют, но друг друга не понимают и тихо ненавидят совершенно разные цивилизации. Положение это нетерпимо и требует немедленного исправления.
Слова императора, будто ветром, сдули сверкающую бриллиантовую пелену снега, обнажив мрачные заледенелые глыбы. «Помни! Мужик – это враг твой!» – напутствовали господа-помещики своих чад несколько столетий, и эта аксиома накрепко въелась в мозг, обросла множеством поведенческих рефлексов, стала естественным продолжением великосветской натуры. И вот теперь – признать своё единство с кем? С плебсом? Quel cauchemard! C’est absolument impossible![130]
– Есть два пути решения проблемы раскола современного общества, – не обращая внимания на дворянское смятение, продолжал император. – Первый и самый простой – опустить высшее сословие до состояния низшего. Революция, которой сейчас беременна русская мысль, сделает эту работу быстро и эффективно. Те, кто был на войне, знает, как стремительно слетает слой цивилизованности с людей, оказавшихся на краю жизни и смерти, как легко нужда и страх может довести до животного состояния. Второй путь – сложный и трудный – подтянуть широкие народные массы до высшего общества, где показателем качества является образованность и культура, уважение к человеку без оглядки на его происхождение, бережное отношение к своей стране во всём её многообразии. Предоставить возможность получить образование. Открыть дороги в университеты. Привить вкус к музыке и живописи. Сделать это можно. Но есть препятствия, первым из них является сословное чванство и высокомерие, в новых условиях абсолютно неприемлемое и неконструктивное.
Гробовое молчание зала звучало красноречивее ответа на последние слова императора. Но это было яростное молчание несогласных, готовых выплеснуть негодование наружу, ищущих и не находящих повод сделать это. Любой нормальный человек осёкся бы и прекратил давить на больную мозоль высшего общества. Но император явно был ненормальным.
– Смешны и грешны те, кто кичится породистым, немужицким происхождением, – чуть повысив голос, бросил в собравшихся монарх. – Грешны, ибо гордыня – наипервейший смертный грех, а смешны потому, что у очень многих нет ни единого повода для этого. Слово для краткого сообщения – князю Щетинину, корнету лейб-жандармерии.
Загипнотизированное тяжелым взглядом самодержца, дворянское собрание не сразу поняло, что перед ними появился новый объект внимания. Явно волнуясь, высоким голосом он прилежно зачитал текст, лежащий у него в папке.
– Одной из задач, поставленной его величеством перед нашей службой, является работа с архивами, в частности – проверка записей о присвоении титулов, выявление фальшивых и поддельных документов, дающих право на личное и потомственное дворянство, почетное гражданство и так далее. Такая работа проводилась и ранее, но каждый раз по разным причинам она оставалась незавершенной. Некоторый эффект был лишь в Киевской комиссии, возглавляемой генерал-губернатором Юго-Западных губерний Дмитрием Гавриловичем Бибиковым. Эта комиссия исключила из дворянского сословия свыше 64 000 шляхтичей с фальшивыми документами. Бибиков в речи перед помещиками Киевской губернии 8 мая 1851 года так отчитался о начале работы Киевской комиссии: «Когда я приехал, то застал здесь, что все были дворяне – лакей за каретою, дворянин кучер, дворянин форейтор, дворянин сторож, дворянин в кухне стряпал, дворянин подавал хозяину сапоги, и когда он, рассердясь, хотел взыскать с него, тогда служитель отвечал ему: “Не имеешь права, я тебе равен”». В архивном деле на сегодняшний день произошли значительные изменения. Архивисты приступили к систематической экспертизе документов. Руководствуясь «Памятной книжкой Московского архива Министерства юстиции» и другими методическими документами, за два месяца нами проверено больше тысячи записей и документов. Выявлено восемь сотен дворянских фамилий, получивших титул путём подлога или мошенничества. По высочайшему приказу его величества сим делам до особого распоряжения мы дальнейшего хода не даём. У меня всё!
Зал не выдержал и зашумел. Сказанное императорским лейб-жандармом представляло собой незавуалированную угрозу для особо ретивых. С такими император будет расправляться особо циничным изуверским способом – лишив нынешнего титула, а вместе с ним – и всей привычной жизни. «Но это же нечестно! Так никто не делает!» – читалось на лицах присутствующих.
– Да, я решил, что сейчас не лучшее время выносить сор из избы, – кивнул головой император, – тем более что большая часть нарушений совершена прошлыми поколениями. Нам надо смотреть вперед, а не назад. У нас очень много интересной работы! К чему разбираться, какой дедушка каким образом согрешил. Пригласив этого юношу и дав ему слово, я лишь хотел продемонстрировать, насколько зыбкой является позиция тех, кто отчаянно отстаивает некую особость своего дворянства, некие столбовые, Богом данные привилегии, прав на которые, на поверку, вообще может не оказаться. Но даже те, у кого они есть, не должны требовать для себя особого отношения только на том основании, что их отцы и деды сделали много хорошего для Отечества. Предков мы будем почитать и помнить. Это правильно. Но каждому поколению придется заново подтверждать, чего оно достойно. И чем весомее заслуги предков, тем тяжелее ноша их потомков – тем труднее будет им доказать, что они такие же и даже лучше. А если это не так, какие могут быть привилегии? За что? Произнося эти слова, я говорю не только про вас, но и про себя.
Последняя фраза насторожила собравшихся еще больше предыдущих. Пугать подданных лишением привилегий, в их понимании, было нормальным поведением монарха, желающего беспрекословного повиновения. Но заявить такое о себе – тут речь шла вообще о сломе всей системы привычных и понятных отношений, замену которым пока еще никто не видел.
– Есть еще одна проблема, о которой нельзя не упомянуть, – тем временем размеренно и глуховато продолжал император. – Разобщенность сословий была бы решаема проще, если бы отчуждение было уделом только высшего общества. Но точно так же, как дворяне сторонятся простолюдинов, крестьянству, взращённому в православном домострое, чужда порочная жизнь дворян. И думающая часть самих дворян с ними полностью согласна! Владимир Даль, всю творческую жизнь положивший на величавый алтарь народной речи, говорил о дворянах: «Поспешная переимчивость чужих нравов и обычаев, а с тем вместе неминуемое глубокое презрение своего родного быта, всегда влечёт за собой растление нравов, или, что одно и то же, – безнравственность. А посему всё разрушительное – вольтерианское вольнодумство, ницшеанское богоотступничество, нигилизм, апатия, когда беса тешили, бесились от жира и безделья, – всё от дворянства, офранцуженного и обезбоженного». Гоголь полагал, что дворяне, получая книжное образование по западным образцам, отдалились от русского народно-православного духа. Александр Грибоедов покаянно писал: «Каким чёрным волшебством сделались мы, русские дворяне, чужие между своими! Финны и тунгусы скорее приемлются в наше собратство, становятся выше нас, делаются нам образцами, а народ единокровный, наш народ разрознен с нами и навеки! Если бы каким-нибудь случаем сюда занесён был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он конечно бы заключил из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племён, которые не успели ещё перемешаться обычаями и нравами». Пушкин, потомственный дворянин, получивший блестящее образование в Царскосельском лицее, рассаднике богохульства, но однажды вспомнивший няню, крестьянку Арину Родионовну, возлюбивший всё русское народное, с болью обличал «просвещенных» дворян:
