Я из той рыси сделал рукавицы. Очень теплые, на ночь надеваешь – и хорошо, утром руки горячие. А потом эти рукавицы лемминги сожрали.

Рысь спала. Притворялась то есть, глаза вроде как закрыты, а уши с кисточками вздрагивают. Крупная.

Там еще кабан имелся, совсем справа. Очень нервный, не сидел, ходил кругами, туда-сюда, прижимался к стеклу черным рылом, возмущался своей участью.

Зоопарк. Как в подвале на Варшавской. Только не с решетками, а с толстым непробиваемым стеклом. И сумраков у нас там не водилось. И других животных не было, только погань.

Сумрак стоял возле стены. Просто стоял, как всегда они стояли. Поглаживал руку свою, человеческую нечеловеческими пальцами, разглядывал ее с видимым удивлением, как чужеродную часть тела. Продолжалось это долго, потом он оставил руку, поглядел в сторону волка. Задумчиво. Шерсть на загривке волка поднялась, оскалились зубы, зверь увеличился в размерах, затем завыл. Видимо, он выл очень громко, потому что я услышал. Вой проник сквозь стеклянные преграды, и у меня шевельнулись волосы. Что-то такое древнее, дремучее, наверное, давнишние люди, у которых вместо оружия имелись только тяжелые дубины и надежда на свои руки-ноги и огонь, выручавший людей всегда-всегда, наверное, эти люди чувствовали то же самое, когда в ночи, за кругом света начинали петь волки.

Но почти сразу я почувствовал к этому волку и симпатию тоже. Потому что этот волк был животным. Живым, настоящим, он появился на свет в лесу, в норе, от нормальных волков, рос, бегал между деревьями, охотился на зайцев или на мышей, на разную мелкую живность, дышал, выл на луну, жил. Волк был волком, обычным волком, ни убавить, ни прибавить, обычный человеческий волк, прекрасно.

Он завыл, и другие животные забеспокоились, и Алиса очнулась. Она сделала шаг вперед, повисла, перевернулась на спину и поднялась на ноги. Прозрачные трубки натянулись, Алиса дернула их и порвала, забрызгав все вокруг красным. Некоторое время она размазывала красный сок ладонями по стенам, затем поглядела на меня. Приблизилась к стеклу. Приложилась лбом. Стояла, смотрела, с пальцев капала мятая малина. Вернулась в дальний угол, затем резко бросилась на стекло.

Она врезалась в прозрачную преграду, удар распространился по корпусу дирижабля, его почувствовал даже я. Егор вздрогнул и сполз по стеклу, проснулся. Увидел меня, стал размахивать руками.

Я приложил палец к губам, Егор кивнул и сел.

Алиса еще раз ударила в стекло.

И еще.

В этом есть смысл. Стекло, конечно, непробиваемое, возможно, даже пуленепробиваемое. Но это одной пулей. Если в стекло стрелять достаточно долго, то оно не выдержит. Лопнет, разлетится в мелкие осколки. Так что у Алисы имелся шанс. Если кто и может проломить эту стеклянную стену, то только она.

Алиса продолжала. Раз, два, три. Вдруг она остановилась, поглядела в потолок, понюхала воздух, нос дернулся.

Газ. Опять газ запустили. Усыпляющий газ, полезная вещь. Такого бы газа, да несколько канистр…

Алиса упала.

Понятно. Лучше не дергаться. Пока. Наблюдают. Егор вопросительно поглядел на меня. Я кивнул. Лег на спину.

Сразу меня не выкинули, заинтересовались. Или отложили просто. До завтрашнего дня, я слышал, раньше любили вопросы жизни-смерти решать по утрам. Или исследовать решили. Любопытство, оно ведь и у китайцев любопытство.

Четыре девяносто.

Вообще-то я рассчитывал на решетку. У меня был прекрасный план для решетки, а совсем не для стеклянной стены. Но ничего, справимся и так, главное – выбраться.

Рюкзак не отобрали. Правда, гранаты вытряхнули и контейнеры с ускорителем, только безопасное добро.

Я продолжил думать про яхты. Про море, солнце, песок, что там еще есть в этом море. От солнца всегда хочется спать, особенно если перед этим хорошенько поесть. Жареной картошки к примеру.

Много жареной картошки и на солнышко…

Дыхание. Солнце. Покой.

Море. В Китае наверняка есть море.

Пять двести. Пора.

Поднялся. Три шага. Наклонил голову. Рассчитать удар – это искусство. А главное, тренироваться много нельзя, мозг выпрыгнет раньше времени, мозг мне еще пригодится… Но здесь приходилось рисковать. Хотя запас был, время для подстраховки.

Прыгнул, выставив голову вперед, башкой в стекло бряк.

Не очень и стекло, похоже на пластик. Удар. Голова поплыла, перед глазами запрыгали звездочки, я завалился на бок, задергал конечностями. Выпустил изо рта пену и слюну, все как полагается. Закусил губу, язык и щеку изнутри, выпустил кровь. Изобразил мертвого. Никогда специально этому не обучался, само получилось. Зачем им дохлец? Им живец нужен. Или не живец…

Во всяком случае, труп они должны выкинуть.

Скоро показался китаец. На этот раз он был не в камуфлированном комбинезоне, а в оранжевом прорезиненном костюме и в прямоугольном шлеме с зеркальным покрытием, он остановился напротив камеры, принялся меня разглядывать, я чувствовал его китайский взгляд.

Наверное, я выглядел достаточно дохлым. Потому что китаец решил меня осмотреть подробнее. Но для начала он выпустил этот газ. На всякий случай. Усыпляющее средство.

Гомер учил задерживать дыхание. Это легко. Легко, главное думать о яхтах. О море. О жареной картошке.

Я лежал, выкатив глаза, не дышал. Легкие у меня хорошие. Почти такие же, как сердце. Объемные, как у всех праведников. И прибирать дыхание я могу с пяти лет. Когда над головой зашипело, я задержал выдох.

Китаец оказался предусмотрительным, как тот горбун, все-таки все похожи, и люди и китайцы. Почти пять минут. Китаец сдвинул стену и выволок меня в коридор.

Продолжал изображать мертвеца. Он ткнул меня несколько раз в шею. Затем схватил за шиворот и потащил по полу.

Я начал дышать. Медленно. Через нос. Стараясь не шевелить грудью.

Пять пятьсот. Китаец направлялся в лабораторию. Она располагалась в конце коридора, как я и ожидал.

Много белого, наверное, лаборатории и должны так выглядеть. У Доктора было все по-другому, грязновато. А тут полированная сталь. Инструменты. Несколько столов, операционных. А вдоль стен приборы. Банки с кровью в прозрачных шкафах. Микроскопы. Пилы. Топоры. Необычные китайские формы, мне кажется, такие держать не очень удобно. Вообще есть чем разжиться, технология высокая. Лекарств наверняка много…

Китаец зашвырнул меня в угол и стал что-то сосредоточенно подвинчивать в микроскопе, тут оно и случилось. Пятьсот восемьдесят четыре.

Я вспорол обшивку дирижабля, расковырял слой пеноутеплителя и поместил под него будильник. Не тот, который показывал, как неловко устроен мир. И не тот, что смеялся дурным голосом, и не тот, в котором жила кукушка-динозавр.

С бомбой.

Выставил на пять часов, завел пружину. Будильник пустился тикать. Я засунул его поглубже, к теплому металлическому боку воздушного кита. Стал считать, я хорошо считаю, могу даже во сне считать, мозг не шевелится, а часы в голове тикают. Гомер научил, считать – это очень удобно, особенно если жнец за тобой увязался.

Немного ошибся. Рассчитывал ровно на пять, получилось дольше, неровный будильник. А еще рассчитывал на китайское любопытство, китайцы тоже ведь люди, заинтересуются тем, как я сюда попал, как нашел их и зачем, не сразу выкинут. Так оно и получилось, не выкинули. Правда, сунули за стекло, а не за решетку, решетка – это замки, а с замками я неплохо разбираюсь, даже без открывашки. Ну, или Алиса помогла бы. Стекло создало трудности, пришлось биться головой, из-за стекла надо выбраться, и лучше до пяти тысяч.

Пять восемьдесят четыре.

Взрыв оказался несколько сильнее, чем я ожидал. Граната, немного взрывчатки в довесок, должно было разворошить обшивку, немного встряхнуть, отвлечь внимание, чтобы китайцы попадали с ног, засуетились…

Возможно, под обшивкой располагались баки с горючим, или энергетические накопители, или арсенал. Рвануло хорошо. Пол провалился, дирижабль крутануло, все, что стояло, упало, все, что висело на стенах, посыпалось, свет погас, брызнули искры.