Небесное электричество, его почти не осталось, не хватает даже на нормальный гром.

– Громовых вышек мало… – вздохнул Курок. – Громовые вышки раньше везде ставили, а теперь мало. Вышки притягивали грозы, молния била в штыри, а потом по проводам в землю. Очень мудро все было придумано. Дело в том, что в земле все время заводятся разные твари. Личинки, куколки, икра бегемотов, они все там, сидят со своими жвалами… И если землю не бить периодически молниями, то вся эта дрянь вылазит, вылазит, вылазит… Вот везде вышки и ставили. Или в колокола еще звонили, звон, он тоже личинок истребляет. А сейчас вышек мало…

– Это ты сам выдумал? – спросил я.

– Это и так ясно. Смотри, дракон!

Из тумана выступил дракон. Самый что ни на есть. Похожий на кенгу, только раз в двадцать больше. С короткими лапками, с толстым хвостом, с тяжелой квадратной мордой и выступающими за эту морду зубами. Дождь капал, собирался на голове дракона и каким-то образом вытекал из ноздрей двумя струями.

Курок хихикнул:

– Да это не дракон. Динозавр. Робот динозавра. Чучело робота динозавра. Да не, это не робот… Роботов потом разобрали. Они ломаться стали, детей пугали. А детей тогда уже совсем мало оставалось. А чинить роботов было некому, тогда решили заменить. Вместо них статуи поставили. Из пластика. Вон такие.

Справа из сгнивших деревянных обломков, поросших колючими рыжими цветами, торчала конструкция, похожая на невысокую треугольную вышку.

– Это жираф, наверное, – сказал я. – Только какой-то худой…

– Жирафы они и должны быть худые, – возразил Курок. – Худые и длинные, они в воде стоят.

– Зачем им в воде стоять?

– От слепней спасаются, от хищников. Очень удобно так спасаться – забежал в глубину – и стой себе.

– Жираф толстый, кажется, – сказал я. – Он жир летом запасает, а зимой пережидает в дубраве…

Курок стал спорить. Доказывал, что жирафы – это не от слова «жир», а от слова «жироскоп», жироскоп – это прибор для сохранения равновесия, поэтому жирафа трудно, почти невозможно уронить, а это здорово помогает в выживании. Хорошо выживать, когда ты не падаешь, вот ему мама рассказывала историю, как по пустеющему городу бегали одичавшие жирафы, голодные и бесприютные, и нападали на всех подряд…

Я вдруг представил.

Наверное, это очень печально – жить в умирающем мире. Когда землю трясет, и непонятно из-за чего. Когда реки мелеют и уходят, а небо по ночам играет пугающими огнями, а земля не родит, а если родит, то чудовищ. Когда приходишь в зоопарк на животных посмотреть, дети ведь очень любят животных, раньше любили, это точно, а вместо животных сначала роботы, а потом просто пластмассовые истуканы.

А потом и вообще ничего нет, даже этих самых истуканов, да и детей нет. И ходить никуда невозможно, только по-крысиному бегать.

В мертвом уже не так страшно, ясно уже, что ничего плохого с тобой не случится, хуже некуда. А вот в умирающем… Вроде и надежды еще теплятся, но с каждым днем солнце для тебя светит все холоднее, весна все не приходит и не приходит…

Небольшая гора, а вокруг каменная канава. Железные скелеты с обрывками шкур, провода изнутри торчат.

– Почему они синие? – спросил Курок. – Медведи или белые, или бурые, почему синие?

– Выцвели. Сначала белые, потом синие. А вон слон…

Слон узнавался легко, хорошо сохранился, похож на свинью, только гораздо громаднее, толще и круглее, метров, наверное, в десять высоты.

– Смотри! – хихикнул Курок. – Слон с трубой!

На самом деле. Большой, пухлый слон, а из бока торчит железная черная труба с круглыми заклепками.

– Может, там внутри кто-то? – предположил Курок.

Мы подошли ближе. Я постучал по слоновьему боку, постучал кулаком. Пузо у слона оказалось толстым и гулким, слон был пуст и когда-то давно обитаем, сейчас вокруг царили хлам, пыль и запустение, дождь размыл следы.

В брюхе у слона имелся люк, я попробовал замок открывашкой, не получилось, хитрый замок, если даже открывашке не по зубам.

– Запустение, – грустно сказал Курок. – Труба есть, а дымом не пахнет…

Ветер. Прилетел со стороны высотного дома, неожиданный и влажный, с разных сторон загудело, слишком много дырявого железа, звук получался тяжелый и тянучий.

– Япет говорил, что где-то тут, – Курок почесал мизинцем в ухе. – А ничего пока не видно…

Он стал оглядываться, но все больше смотрел в одном направлении, щурился.

Отправились дальше, направо, в кусты. Иногда налево, зоопарк оказался совсем небольшим, мы бродили по нему, изучая указатели в виде птичек, рыбок и осьминожек, переворачивали кости, и костяные и железные, Курок, стараясь пересвистеть ветер, свистел зубами.

Животных, ну, настоящих животных, мы не встретили. Только чучела, подделки, фигуры. Они стояли кое-где, без порядка, в некоторых узнавались львы, в других лошади – по росту, некоторые не узнавались, скрученные в спирали, они совсем не походили на живых существ. Казалось, что в один момент эти животные ожили и разбрелись кто куда.

Следов людей не обнаружили. Никаких. Гильзы нашли, но этого добра у нас полно. Нашли тряпки, грязные и кровавые, но этого тоже полно.

Больше ничего. Даже воздух, он другой. Необитаемый, что ли.

Или гении маскировки, или мы не туда вышли, или…

– И что? – спросил Курок. – Где они? Люди?

Я пожал плечами.

– Разыщем.

– Где?

Я пожал плечами.

– Где-нибудь… Надо еще поискать. Немного. Терпение.

И мы поискали еще. Немного. Обошли зоопарк в третий раз, заглянули в здание с аквариумами, битое стекло, сухие кораллы, рыбьи скелеты и черепашьи панцири. Курок заинтересовался, выволок расколотый на две половинки панцирь и стал прилаживать его в качестве брони, сказал, что он идиот.

– Надо туда, мне кажется, – Курок указал в восточную сторону. – Там…

Пусть первые нас заметят. Я не хотел идти в сторону высотки. Если действительно в ней установка погоды, то там наверняка ловушки. Как простые, так технически сложные, а значит, высокоубойные. Лучше пока от них подальше держаться.

– Пусть сами нас отыщут.

Возле ограды на самом востоке валялись синие бочки. Жестяные. Я поднял железную трубу и направился к ним, Курок пробормотал что-то про переутомление и неадекватное восприятие действительности, бочки оказались звонкие. Они издавали пронзительный звук и назойливое дребезжание, я лупил по железу почти полчаса, пока у меня не заболела рука. Никакой реакции в окружающем пространстве.

Пустота.

– И что? – спросил Курок. – Что все это значит?

– Теперь будем ждать, – ответил я.

– Ждать… Ну конечно! Сядем на гору и станем ждать!

Мы прождали до вечера. Не на горе, под каким-то навесом, где раньше, видимо, обитали лохматые животные – на столбах болталась черная шерсть, да и запах сохранился соответствующий.

Солнца не было, весь день лил дождь, с короткими промежутками. Из земли вылезли черви, необыкновенное количество, просто тысячи. Черви издавали неприятный звук, светились бледно-розовым и заползали на всё. На нас тоже, приходилось постоянно отряхивать. Курок ругался, на червей, на меня и вообще на нескладную судьбу, и мастерил кирасу из черепашьего панциря, и рассказывал про некоторые прежние кулинарные приемы, про лапшу из червей, про бульон, про червей, жаренных в муке, мама рассказывала, что раньше это ели направо-налево.

Потом из-за шпиля высотного дома стала наползать ночь, Курок принялся громко вздыхать и хрустеть кулаками, я сказал:

– Ладно. Надо найти местечко для ночлега. Где-нибудь поблизости… Я думаю, вон там.

Интересно, что мы здесь делаем?

Мне показалось сначала, что это фонарь. На тротуаре торчала бледная изломанная фигура. Фонарь, в который ударила молния, он оплавился, оплыл и стал похож на окостеневшего богомола.

Наверное, в этом и была задумка. То есть тактика его, охотничьи повадки. Вот так стоять. А если кто пойдет, то подумает, что это фонарь. Или дохлый богомол, на самом деле.