Ух!

Вышиб у меня топорик. То есть я сам подставился, хотел оттяпать ему руку, получилось почти наоборот. Поднять оружие уже не успел, лом прогудел у меня перед носом, ударил в холодный рельс, и по стенам запрыгало эхо, что-то запело у меня в ушах, я попытался поймать длинного за ногу, попытался уронить, но он пнул меня коленом в лицо, предпоследний зуб, последний зуб, прощай.

Карбидку в сторону своротил, а поправить я не успел. Теперь мне, чтобы видеть перед собой, приходилось поворачивать голову чуть вбок.

Успел подняться и тут же присел, лом просвистел надо мной, врезался в стену, увяз в тяжелых кабелях, длинный дернул, лом не поддался. Длинный дернул сильнее, бесполезно, лом сел крепко. И вместо того чтобы заняться мной, длинный занялся своей железкой, лом был для него гораздо важнее меня.

Я отполз на спине на метр, сорвал с пояса бутылку, почти отгрыз деснами пробку и плеснул на мреца, в белые глаза, в морду, и с ног до головы, потратил драгоценную кровь цивилизации на уничтожение никому не нужного, и тут же, не отрываясь, чирканул огнивом, и в сторону, в сторону, и не загорелось.

Чиркнул еще, упал на левую руку, на пальцы, кисть подвернулась, и я свалился на бок, свет ушел в сторону и погас. Я чиркнул огнивом еще раз, и снова не загорелось, в свете вырвавшихся искр я увидел — мастер лома оказался прямо передо мной, и лом уже летел мне в голову.

Успел перевернуться, и тут же в спину мне ударили ломом. Больно. Конечно, защита смягчила удар, если бы не она — получил бы перелом позвоночника. Но все равно мало не показалось, перед глазами лопнули нарядные радужные пузыри, меня пробрало от пяток до затылка, рот наполнился кровью…

И еще раз. Удар. По плечу.

В этот раз звездочек не получилось, получилась темнота.

Свет всегда разный, от огонька свечи до пламени солнца, ему нет конца. А тьма всегда одинакова и всегда абсолютна. Чуть-чуть не тьма — уже свет. Поэтому в темноте разбираться нельзя, в боли можно, в темноте нет, в этот раз темноты случилось слишком много.

Очнулся от того, что кто-то пытался оторвать мне палец. Безымянный, дергали, дергали, какая-то тварь хочет отожрать мне палец… И за ногу тянуло…

Огниво. Успел намотать ремешок огнива на палец, видимо, уже почти в бессознательности, ремешок был натянут, кресало застряло под рельсом, а ремешок вовсю старался срезать мясо с пальца. И уже почти срезал, я с трудом дернул кистью, и кресало освободилось, и я тут же спрятал его в чехол.

Темнота вокруг, непробиваемая. Кажется, в тоннеле, и пахнет… Ничем не пахнет, нос расквашен, в горле кровавая жижа.

Но все равно в тоннеле — голова стукалась о шпалы, затылком, тук-тук-тук, волокут, значит.

Это уже было. Или нет… Не помню… Нет, точно было. События слиплись в бесконечный ком, из которого торчали руки, и ноги, и жизни, и я путался, совсем уже путался. Меня уже таскали за ноги. И по тоннелям, и по норам. Пытались сожрать и просто убить, и в тоннелях, и в норах, и на улицах, везде-везде, в китайском дирижабле. Все одно и то же, только убийцы меняются. И даже не меняются…

А как по-другому? В помойной куче все крысы на одну морду, и сама куча одинаковая, мусор — он и есть мусор, трубы, бутылки, ржавчина. И это еще не раз повторится, меня будут волочь между рельсами по грязным вонючим коридорам мертвые шахтеры. Мертвые водопроводчики, возможно, если повезет, мертвые библиотекари, почему они мне раньше не встречались? Редкая профессия, наверное. А я буду сносить им башку, потому что так принято, потому что другой кучи у нас нет.

За ногу волочет. Наверное, ломовик. Сразу не зажрал, странно, приберечь решил, что ли? Куда волочет… Какая-то дурацкая идея — если он меня за ногу рукой держит, то куда лом дел? Надо посмотреть…

Достал огниво. Чирканул. Ага, тот самый. И лом действительно на плече. Почему мрец не загорается? Огниво, что ли, испортилось… Или бензин протух… Чирканул еще…

На этот раз полыхнуло. Бензин вспыхнул, побежал по спине, по загривку и перебрался на голову, стало немного светло. Шахтер разгорался. Постепенно огонь перебрался в одежду, просохшую в подземелье, она занялась и затрещала, но шахтер не отпускал, вцепился мне в ногу крепкой натруженной лапой. Которая пылала.

Не знаю, то ли руку у него там свело, или еще что, но не отпускал. Лом тоже почему-то горел, все уже горело, а этому хоть бы что, прет себе и прет…

Ладно, хватит, провалится в какую-нибудь яму, меня за собой уволочет, пора заканчивать.

Уцепился за рельс. Шахтер продолжал тащить и гореть, сейчас бы топора… Рельс был равномерный, пальцы скользили, ухватиться не за что, сдохнуть, что ли…

Шахтер остановился. Я крутанулся влево, лягнул ногой во вражеское запястье, вырвался, поднялся, поправил шлем с карбидкой. Что это с ним, интересно? Та толстая Маша тоже замерла. Мертвенная сила в них, что ли, истекает?

Шахтер горел ярче лампы. Он вообще хорошо горел, точно пропитан был изнутри особым составом, удивительно, почти как факел. Наверное, на самом деле пропитан — под землей бывает сухо, сквозняки выдувают влагу, газы горючие, пыль… К тому же некоторые люди просто так возгораются от грехов — грехи жгут их изнутри, — что возникает настоящий огонь.

Шахтер продолжал стоять и гореть, в некоторых местах аж злым зеленоватым пламенем. Наверное, это очень удобно для самих шахтеров прежде всего. Сдохнет шахтер, а его распилят — и на дрова, и тепло, и зря не бродит.

Я надел перчатки, схватился за лом, дернул, едва не уронил, да сколько же он весит, пудовый, наверное. Острый. Бить в спину не хотелось, но потом вспомнил, что он меня совсем не пожалел, и в спину не пожалел, и по башке. Сжал лом посильнее и вогнал его под левую лопатку. Острие прошло насквозь, шахтер покачнулся и все-таки упал.

Я отправился назад.

Голова кружилась. Прекрасно. Удары ломом по спине даром не прошли, не хватало еще сотрясение заработать, наверное, и заработал, покачивало здорово, приходилось хвататься за свисающие со стены кабели.

У дрезин околачивался одноногий шахтер, не знаю, что ему надо было, наверное, ничего, на меня он не обратил внимания. Я протиснулся вдоль стенки, двинул к Алисе с Егором. Торопясь, почему-то меня захватила мысль о том, что они исчезли, испугался, что сейчас их не найду, что буду идти по этому тоннелю вечно…

Но скоро показался огонек, Алиса и Егор сидели на кабелях, свесив ноги, съежившись, как сиротливые подземные птицы. Егор жег свечу, не знаю, откуда у него взялась, наверное, заныкал прежде. Карбидку они пригасили и теперь глядели на мелкое пламя, молчали.

Милое зрелище, умиротворяющее, беспокоить их не хотелось. Но стоило. Надо идти вперед. Вперед. Кнопка. Кнопка. Кнопка.

— А вот и наш Рыбинск! — Алиса заметила меня, само собой, первой, помахала.

Я подхромал.

— Ну что, скольких огромных женщин на этот раз успокоил? — осведомилась Алиса.

— У тебя кровь на лице, — сказал Егор. — И это… Синяк надувается.

— Что-то тебя действительно скособочило, — сообщила Алиса. — Вправо. И одновременно влево. Во все стороны, короче. Стареешь, Рыбинск, стареешь. Нос, кажется, сломали, как лепешка стал.

Я не ответил, плюнул, Егор сунул мне бутылку с водой. Выпил половину, потрогал нос. На самом деле сломан, причем хорошо так, опухоль чуть ли не на лоб поползла, и в правый глаз отростки пустила…

Если не приложить холодного к вечеру… Или к утру… Разнесет окончательно, глаза затянет, опять утрачу зрение. Где холодное…

Опустился на колени, приложился к рельсу. Холодный. Хоть и ржавый. Ничего, железо полезно для организма, главное, его не внутрь принимать, а снаружи.

— Что он делает? — шепотом спросил Егор.

— Разве не видишь? Рельсу молится.

Также шепотом ответила Алиса.

— Стоять, — проскрипел я.

Егор послушно остановился.

Алиса тоже.

Рельсы обрывались. Уходили в темноту метра на два, а тверди под ними уже не было видно, только пустота. Стены тоже заканчивались, аккуратным срезом, никаких выдранных сухожилий арматуры, висящих кабелей, бетонных сколов.