– А вот и сопровождающие лица, – пробормотал он совсем другим, жёстким тоном и, обращаясь к поручику-инженеру, кивнул: – Николай Николаевич, приступайте.

К чему нужно приступать, Врангель не понял, но люди Едрихина, очевидно, знали, что делать, и у подножия крутого склона закипела работа. Двое саперов, о роли которых барон даже не догадывался, снимали с вьюков тяжелые ящики, укладывали около неприметного валуна и быстро долбили киркой мерзлую землю. Третий, улыбчивый румяный унтер, деловито расчехлял катушки с проводами. Моряки тем временем отвели лошадей в глубину распадка, стащили с вьюка кургузый пулемет Хайрема Максима и деловито прилаживали его на треногу за валуном, выпирающим со склона наподобие корявой фиги.

– Погоня – не менее эскадрона, – комментировал тем временем увиденное в бинокль Едрихин, – и это не японцы. Эх-х, хорошо идут, в отличие от нашего. Никак не могу разглядеть, кто это…

Драма, разворачивающаяся у подножия горы, была уже видна невооруженным взглядом. Одинокого всадника отделяло от преследователей не более двух верст, и расстояние стремительно сокращалось. Его лошадь, то ли смертельно уставшая, то ли раненая, уже еле трусила, спотыкаясь через каждые два шага на третий, да и сам всадник был явно не в лучшей форме. Он мешком осел в седле и даже не пытался пружинить ногами в такт рыси. Голова, беспорядочно болтающаяся от тряски, постоянно клонилась к лошадиной гриве, и только изредка он приподнимал её, оглядывался назад, изображая понукание и пришпоривание.

– Прапорщик, – обратился к Врангелю Едрихин, – подарок Марии Федоровны освоили?

Подарком вдовствующей императрицы в войсках называли ручной пулемёт Мадсена, выпускаемый в Копенгагене фирмой Dansk Rekylriffel Syndikat. Получив в свою вотчину Министерство иностранных дел Российской империи, вдовствующая императрица, она же дочь Кристиана IX, короля Дании, со свойственной ей энергией и решимостью согнула в бараний рог своих датских родственников, обе палаты парламента – фолькетинг и ландстинг, а также попавший под горячую руку кабинет министров консерватора Зеестэда. Шикарным поводом для масштабных репрессий стали многочисленные нарекания по качеству и срыв всех сроков строящегося на верфях «Бурмейстер ог Вайн» крейсера «Боярин».

Обещания фантастических неустоек и штрафов для скромной датской экономики привели к тому, что оружейная фирма перешла в собственность «этой бешеной Дагмары» в обмен на многострадальный крейсерский долгострой и теперь аврально насыщала российскую армию своими ружьями-скорострелками. Подарком же их называли за то, что первая партия была передана военному ведомству абсолютно бесплатно, Мария Фёдоровна оплатила эту поставку из собственных средств.

Врангель кивнул и шумно сглотнул, пытаясь побороть рвущееся из желудка волнение. Всё, о чем он мечтал, надевая офицерские погоны, становилось близким и осязаемым – война стремительно и как-то буднично, без парадов, флейт и барабанов, переходила из книжной теории в грубую практику. И теперь, ввиду малочисленности их отряда, каждый его промах мог оказаться роковым и последним.

– Ваша позиция справа по склону – насколько успеете выдвинуться. Задача – не дать обойти нас и подняться на гребень. Я прикрою левый фланг. Николай Николаевич, – обратился он к поручику-инженеру, – прошу вас – так же, как у Даймонд-хилл. Начинаем по вашей команде. Все слышали?

Убедившись, что подчиненные рассредоточились по местам, а саперы даже умудрились присыпать дорожной щебенкой электропровод, Едрихин кивнул Врангелю, и тот полез на отрог, скользя подошвами сапог по наледи и ежесекундно рискуя сорваться вниз вместе с осыпающимися камнями.

– Ну, Царица Небесная, спаси и сохрани! – коротко перекрестился прапорщик и, неуклюже подхватив рогатое чудовище Мадсена, заторопился к присмотренной позиции – беспорядочно наваленной груде булыжников, чудом удерживающихся на покатом склоне.

Утро тем временем вступало в свои права, превращая светло-серый край горизонта в ослепительно яркую дугу, опоясывающую мёрзлую землю. Преследователи, сократившие отставание до полверсты, одновременно вскинули карабины, и утреннюю тишину разорвал винтовочный залп, трехкратно отразившись эхом в горах. Попасть на таком расстоянии, сидя верхом на гарцующей лошади, можно было лишь случайно. Стреляли, заставляя преследуемого понервничать, спешиться и попытаться найти укрытие. Прапорщик Гордеев, прекрасно понимая, что остановиться – значит умереть, только ниже пригнулся к гриве обессиленной лошадки и сжал, сколько было сил, бока несчастного животного. Кобылка захрипела, сделала несколько прыжков и вновь перешла на тяжелую рысь, не в силах больше ничем помочь наезднику.

– Ну же, ну! Ну еще немного, – грыз от отчаяния ворот шинели Врангель, глядя, как непозволительно медленно двигается к спасительному распадку разведчик и как быстро нагоняют его враги.

Выстрелы гремели уже непрерывно. То слева, то справа от всадника стали подниматься фонтанчики мерзлой земли. Вот он проехал валун, у которого недавно возились саперы, вот ему осталось какие-то полсотни шагов до спасительной позиции моряков, как вдруг лошадь под разведчиком присела, получив в круп сразу две пули, жалобно, совсем по-человечески застонала и шумно завалилась на бок, придавив своей тушей ногу всадника.

Радостное улюлюканье послышалось со стороны преследователей. Почти сразу же раздался топот копыт, и в низине показались всадники в приметных широкополых шляпах-«стетсонах», высоких ботинках «Slater Shoe Company», с кожаными бандольерами через левое плечо. Дозор британского экспедиционного корпуса, эскадрон «А» The Royal Canadian Dragoons, спешил поквитаться с последним из группы этих несносных русских, так неприлично ощипавших разведывательное управление союзников и нанесших оскорбление её командиру Татибана Коитиро.

Врангель не заметил, как вздохнул, перекрестился и крутанул ручку «адской машинки» поручик-инженер. Зато не только увидел, но и всем нутром ощутил, как полпуда динамита, заложенные по обе стороны ущелья под огромные валуны, послушно грохнули, швырнув в лицо драгунам мелкую гальку, сшибающую всадников и калечащую лошадей. Две ударные волны, встретившись посредине распадка, скрестились, наложились друг на друга и разлетелись вдоль склонов, буквально выдувая из сёдел солдат, не попавших под каменную картечь.

– Ну, с Богом, – шепнул Врангель и прильнул щекой к обжигающе холодному прикладу датской машины для убийства себе подобных. А внизу уже ревел обиженным медведем вчистую списанный на берег станковый пулемет.

Битва завершилась меньше чем за минуту… Ошалевший барон всё ещё жал на спуск, не понимая, почему вдруг замолчало его оружие, выплюнувшее длинную очередь на двадцать пять патронов, а жалкие остатки канадского эскадрона уже развернулись на сто восемьдесят градусов и, погоняя лошадей, бросились прочь от оказавшейся такой негостеприимной седловидной горы.

Когда Врангель спустился вниз, Гордеева уже извлекли из-под лошади, закрывшей собой разведчика от каменного дождя и взрывной волны. Его бинтовали в четыре руки, укутывая одновременно в овчинный тулуп, а он всё поворачивал землистое от кровопотери лицо и хрипел осипшим голосом:

– Братцы! Братцы! А я думал – хана мне! Всю ночь гнали, как дикого зверя! Братцы! Как же я рад вас видеть…

– Отдыхай, Степан Степанович, – поправил бинт на голове разведчика Едрихин. – Ты своё дело сделал, и сделал хорошо. Жаль, что так случилось с твоей группой и с казачьим конвоем. Если б знать раньше… Урок нам на будущее: надо всё предусмотреть и трижды перестраховаться. Учиться нам еще и учиться, как говорит государь. Но одному нас точно учить не надо. Своих не бросаем!

Майор Фукусима Ясумаса, большую часть жизни проводя в Европе, к японским историческим традициям относился с почтением, но без фанатизма. Немецкий орднунг, который он искренне и глубоко уважал, входил в явное противоречие со школами Сото и Риндзай, требующими отстраненности и созерцательности как составной части философии Нихондзинрон – японской теории уникальности. Но сегодня майор отдал себя полностью во власть родной восточной культуре, и в его голове вместо параграфов, уставов и инструкций непрерывно крутилась хокку поэта Мацуо Басё: