– Ты сформулировал то, в чём я боялся себе признаться… Про отказ от борьбы забудь. Это я хандрю по-стариковски. Имею право, хотя бы временно, пока куда-то волокут моё безжизненное тело.

– Даже в самом безжизненном теле может жить бессмертная душа. И наоборот.

– Я стал хуже тебя слышать. Ты уходишь?

– Я остаюсь. Уходишь ты. К своим людям – делать их счастливее, за что они никогда не будут тебе благодарны!

Баку. ПетроВилла.

Последние дни 1900 года

– Как же всё-таки тут стремительно темнеет, совсем не так, как в Петербурге, – покачал головой генерал, кутаясь в свежую, еще не ношенную шинель. – Вечереет – это выражение как раз про Северо-Запад Руси, никак не подходящее к югу. В Баку, поближе к экватору, всё быстрее и незаметнее. Не успеешь договорить это слово, а вечер уже закончился, сменившись вязкой, непроглядной ночью.

Командировка в южную губернию оказалась на редкость богата событиями и эмоциями. Направляясь сюда, обер-полицмейстер Москвы настраивался на негативную, максимум – нейтральную оценку своей работы. Поводов для этого было предостаточно. Инициативы, воплощаемые Зубатовым, встречали весьма сдержанную оценку в высшем свете, а его, Трепова, собственный стиль работы уже стал предметом салонных насмешек и ядовитых анекдотов коллег.

Генеральские погоны, упавшие на плечи всего полгода назад, Дмитрий Федорович считал авансом, который необходимо отработать, чем он и занимался неистово и самозабвенно. Особенно теперь, когда вместо ожидаемого разноса он получил высочайшее одобрение императора и повеление сформировать особую службу лейб-жандармерии с задачей целенаправленно выявлять неблагонадежных, нелояльных купцов и чиновников.

Само по себе желание усилить контроль над этим адовым племенем было не в новинку. Сначала Пётр Великий, а потом Николай I тщился поставить хоть в какие-то рамки аппетиты промышленников и своеобразное понимание долга чиновниками. Однако сейчас обращали на себя внимание немногочисленные, но многозначительные нюансы.

Император впервые определил недостойное, незаконное поведение чиновников и заводчиков как действия, подрывающие авторитет престола и провоцирующие недовольства и бунты. А это уже совершенно иная статья уголовного уложения и другие наказания, где виселица – не экзотика, а пугающая злободневность. Одно дело – неудачно позолотив ручку, загреметь на пару лет за растраты и мздоимство в острог. И совсем другое – быть зачинщиком антигосударственных выступлений. При таком обвинении каторга – очень гуманный исход, который будет со скамьи подсудимых встречаться аплодисментами.

Второй нюанс касался методики вскрытия преступлений, где фигурировало такое новое доказательство вины, как «жизнь не по средствам». Оценивать предлагалось не только жизнь подозреваемого лица, но также его ближайших родственников и даже друзей. Такая методика требовала привлечения в штат огромного количества специалистов по учету. Заставлять офицеров копаться в счетах и накладных – дело неблагодарное и малопродуктивное.

Император и тут соригинальничал, предложив приглашать на службу женщин, посулив открыть для них специальный курс государственных ревизоров. Женщина – полицейский! Немыслимо! Хотя это выход. Свою внимательность и усидчивость дамы доказали за вышивкой и вязанием. Надо будет попробовать.

Сегодня новоиспеченный руководитель лейб-жандармерии вместе с министром внутренних дел Сипягиным сами весь день «высиживали» штатное расписание, бюджет и инструкции новой структуры и, только когда стемнело, решили выйти на крыльцо флигеля, вдохнуть свежего воздуха и размять кости.

Впрочем, не одни они такие. Император, проведя с ними весь день, закрылся в гостиной виллы с этим заводчиком Нобелем, которого жизнерадостные поручики Спиридович и Герарди уже прозвали за глаза Шнобелем, и секретничает с ним с глазу на глаз третий час.

Генерал Трепов потёр воспаленные глаза, расправил плечи и с силой потянулся так, что хрустнули суставы. Аж в ушах зазвенело, потом раздался противный, знакомый с войны протяжный свист, глухой удар… крыльцо под ногами вздрогнуло, как живое, а в грудь и лицо больно толкнуло взрывной волной, отбросив с крыльца обратно в коридор. Горохом на пол посыпались битые стёкла, смачно треснулась о косяк распахнутая дверь, и через мгновенно заложенные уши приглушенно донеслись такие знакомые всем, побывавшим под обстрелом, шлепки падающих кусков земли после взрыва снаряда.

– А-ах! – заскрежетав зубами, генерал перевернулся на живот, подтянул ноги и поднялся на четвереньки… Вроде не задело…

– Э-эх! – Поелозив рукой по стене, он нащупал косяк, уцепился за него мёртвой хваткой и поднялся на ноги, боднув закрывшуюся дверь, с жалобным скрипом отвалившуюся в сторону.

Прямо перед окнами гостиной, где только что шли переговоры императора с Нобелем, клубился дым и оседал столб пыли, а сама гостиная зияла глазницами выбитых окон и щербинами содранной до кирпичной кладки штукатурки. Секундное замешательство тем временем сменилось топотом множества ног, испуганными криками, матом, короткими командами «В ружьё!», «Поберегись!» и прочей суматохой, характерной для первых, послешоковых мгновений.

– Кхм! – с трудом пару раз хватанув воздух, прочистил горло Трепов. – Господа офицеры! Ко мне! Герарди, к императору! Ратко – осмотреть место происшествия, Спиридович… – генерал внезапно замолк, тревожно прислушался и вдруг заорал уже во весь голос: – Ложись!!!

Опять свист, глухой удар, землетрясение… На этот раз столб дыма и пыли поднялся за гостиной, взметнув в воздух ошмётки садовых насаждений…

– Чёрт возьми! – скрипнул зубами Трепов. – Да это же артобстрел! Классическая вилка! Спиридович, Ратко, отставить осмотр! Определить, откуда бьёт орудие! Герарди – императора эвакуировать из виллы! Быстро!

Одновременно с последними словами на склоне ближайшего пригорка в полуверсте от виллы красочно расцвел и сразу же опал огненный цветок, и через мгновение донеслось еще одно «Крррах-х-х-х», слегка приглушенное расстоянием.

– За мной! – скомандовал Трепов и рванул в гору, забыв про раненную в деле под Телишем ногу и про то, что из оружия у него только обломок косяка, оставшийся в руках после бодания с дверью. Не рассчитывающие попасть на войну, молодые офицеры растерялись, засуетились, но видя, что обстрел вроде прекратился, а командир «пошёл в атаку», споро рванули за генералом.

В забеге опыта с молодостью победила вторая, и когда запыхавшийся Трепов добрался до места последнего взрыва, Ратко осматривал груду металла, бывшую совсем недавно орудием убийства, а Спиридович крутил руки громко возмущающемуся корнету в гвардейской форме.

– Что тут происходит? – озадачил подчиненных генерал, озираясь по сторонам и морщась от боли в раненой ноге и резкой кислой вони сгоревшей взрывчатки.

– Ваше высокопревосходительство, – официально начал Спиридович, – обнаружены сильно поврежденная взрывом полупудовая мортира и двое неизвестных в партикулярном платье, один из которых был еще жив, и если бы не этот, – жандарм злобно зыркнул на корнета, – я бы его успел допросить.

– Если бы не этот, – передразнил поручика связанный, – вы бы лежали сейчас рядом с ним со ртом нараспашку. Ваше высокопревосходительство, – продолжил он, обращаясь к генералу, – наклонившись к раненому, поручик не заметил, как тот вытащил из-за голенища нож и… одним словом, у меня не было времени и другого способа…

Пройдя вслед за взглядом корнета, Трепов заметил застывшего полусидя у камня крепко сбитого безусого парня, сжимающего в коченеющих пальцах правой руки испанскую наваху, лицо которого сомнительно украшала аккуратная дырочка прямо посреди лба.

– Хорошо стреляете, корнет, – похвалил генерал гвардейца, – и это в темноте. Только объясните, какого черта вы здесь делаете?