— А это уж не ваша забота, — кричали ему в ответ.

— Как не наша, — распалялся всегда спокойный и уравновешенный Коршунов, — мы должны стремиться к взаимовыгоде, чтобы избежать инцидентов. Взаимовыгода — прежде всего!..

— Вы бы хоть раз попробовали сами простоять десять часов в шахте!..

— А мне ни к чему это делать. Я — инженер!..

— И провокатор, — хмуро бросил из угла Волошин.

Коршунов сделал вид, что не услышал обидного для него слова. Он не заметил, кто назвал его провокатором, хотя ему очень хотелось узнать, кто посмел так неуважительно о нем сказать. Уж он бы нашел способ посчитаться с этим наглецом.

В одном из бараков Коршунов наткнулся на Майю. Она принесла какому-то рабочему выстиранное белье и чуть было не столкнулась с инженером у выхода. Майя бросила на инженера презрительный взгляд и даже не посторонилась. Пришлось посторониться господину Коршунову.

Выйдя из барака, Коршунов незамедлительно отправился к полицмейстеру Оленникову. Застал его Коршунов дома в весьма расстроенных чувствах. Полицмейстер побывал у приезжих юристов на допросе и уже успел попасть в довольно глупое положение. Господин Теппан приказал ему разбросать по дороге колья от изгородей, которыми якобы были вооружены рабочие, идущие к главной конторе с погромными целями. Оленников поручил проделать это уряднику Тюменцеву. А тот, осел безголовый, сам не сделал, как было велено, а передоверил все туповатым стражникам, которые взяли и свалили все «оружие» в одну кучу. И не только свалили, но аккуратненько сложили колья, как рачительные хозяева. Оленников же, предварительно не проварив, повел на место происшествия юристов, дабы уверить их, что у каждого рабочего в руках был увесистый кол. Все колья теперь валяются по дороге. Господа юристы увидели, что колья преспокойно лежат в одной куче, и откровенно рассмеялись. Не оказалось на месте и камней, которые летели якобы в солдат. Урядник Пискун, вместо того чтобы разбросать по дороге камни, спьяну не понял, погрузил на телеги камни и отвез их на свалку. И опять получился конфуз. Один из юристов соизволил даже пошутить, что, наверно, все камни солдаты разобрали на память.

— А они часом не драгоценные? — сострил Керенский и визгливо рассмеялся, взявшись за живот.

Оленников готов был сквозь землю провалиться, хотя юристы были настроены благодушно и панибратски похлопывали растерянного полицмейстера по плечу. Он, кажется, доставил им удовольствие.

— Почему не исполнено постановление суда? — без предисловия спросил у расстроенного полицмейстера инженер.

— Какое постановление? — не очень учтиво переспросил Оленников. Он не считал, что горный инженер вправе с ним так разговаривать.

Коршунов объяснил, что речь идет о жене члена стачкома Федора Владимирова, которой предписано в течение трех дней покинуть прииск. Но, оказывается, она и не думала отсюда уезжать.

— Завтра ее здесь не будет, — уверил Коршунова полицмейстер.

Утром Оленииков вызвал к себе урядника Пискуна. Низкорослый, но плотно сбитый Пискун мало походил на полицейского, хотя был слишком исполнительным и старательным. Такая оплошность с ним произошла впервые.

Длиннорукий Пискун стоял перед начальством и ел его глазами.

— Что же ты, мать твою… — начал распекать его полицмейстер, — задницей думал или головой? Зачем увез камни с дороги? Я что тебе велел?

— Виноват, вашбродь, — тонким голосом стал оправдываться незадачливый урядник, — территория была захламлена. Я хотел чистоту… Господа важные приехали.

— Да ты слушал, что я тебе говорил, мурло свиное? Слушал или не слушал?

— Так точно слушал!..

Пока Пискун понял, в чем его ошибка, господин полицмейстер отвел душу и велел сегодня же выгнать из прииска бунтовщицу Марию Владимирову вместе с ее малолетним сыном, которая дерзнула ослушаться суда и власти.

— Ты с ней без церемоний. В шею гони эту шлюху, и чтобы духу ее здесь не было!

— Будет исполнено, вашбродь… — ответил Пискун и попросил разрешения идти.

Теппан не скупился на угощения, и юристы ежедневно напивались под вечер до положения риз. А на следующий день у каждого из них болела голова, и они почти не показывались из своих апартаментов в главной конторе. Сидели и полеживали, попивая холодный квас. На седьмые сутки они вышли на свежий воздух, допросили господина полицмейстера, повеселились и вечером опять нагрузились.

Утром Переломов и Патушинский не смогли подняться. А Керенский, превозмогая страшную головную боль и ломоту во всем теле, вышел на улицу и побрел к баракам с намерением продолжить следствие.

Проходя мимо землянки, стоящей на отшибе, Керенский услышал пронзительный женский крик. В дверях землянки показалась спина согнувшегося полицейского. Он кого-то силой тащил из землянки. Судя по крику — женщину. Вот он, наконец, вытащил молодую женщину, почти девочку, держа ее за обе руки. Женщина кричала, обливаясь слезами. Сзади, держась за юбку, громко плакал мальчик. Женщина хотела было прорваться в землянку, но полицейский грубо оттолкнул ее так, что она упала.

— Что тут происходит? — подойдя к землянке, спросил Керенский.

Урядник окинул взглядом снизу вверх незнакомого штатского с длинным лицом, с опухшими веками, с большими глазами на выкате и юркнул в землянку. Оттуда на улицу полетели убогие пожитки.

— Ты что делаешь, болван? — возвысил голос Керенский и решительно двинулся к уряднику.

Тот опешил — неспроста этот длинноногий кричит — и на всякий случай ответил, что он выселяет женщину по постановлению суда и по распоряжению полицмейстера господина Оленникова.

К землянке стали подходить рабочие, услышавшие крик. Вскоре образовалась небольшая толпа.

— Сейчас же прекратите, — громко сказал Керенский, чтобы слышали рабочие, стоявшие в сторонке.

— А вы, собственно, кто такой, что вмешиваетесь в распоряжение господина полицмейстера? — отдуваясь, спросил урядник.

— Меня зовут Александр Федорович Керенский. Слышал о таком? Я из Петербурга.

Конечно же, Пискун слышал такую фамилию. Он тут же смягчился, стал походить на проколотый пузырь, из которого вышел воздух.

— Простите, ваше высокородие. Мне велено…

— Поди приведи сюда полицмейстера. Живо!

— Слушаюсь, ваше высокородие, — по-солдатски ответил урядник и тяжелой трусцой побежал за начальством.

Майя, обнявши сына, поглядывала на изысканно одетого человека, которого ни разу до этого не встречала. Похоже, что он хочет ее защитить. Но послушает ли его полицмейстер?

Керенский не обращал на Майю ни малейшего внимания, стоял, курил, нетерпеливо поглядывая в ту сторону, куда побежал урядник.

Наконец, полицмейстер и урядник показались на дороге. Пискун выдохся и еле поспевал за Оленниковым.

— Вы за что выгоняете эту женщину из-под крова? — спросил Керенский, когда Оленников подошел к нему.

Лицо у Оленникова сразу стало глуповатым. Переводя дыхание, он ответил, что полицейские власти выселяют эту женщину по постановлению суда.

— Кто такая и какое преступление она совершила? — на тон допроса перешел Керенский.

— Местная жительница, — перейдя на шепот, ответил полицмейстер. — Муж ее член стачкома, арестован. Она тоже, под стать своему мужу-бунтарю, ходила по баракам, вела среди рабочих подстрекательские разговоры.

Услышав это, Керенский начал раскаиваться, что вмешался в эту историю, но отступать было неловко — за ними наблюдают рабочие, а присяжный поверенный любил позировать. Кроме того, ему представился прекрасный случай расположить к себе рабочих.

— Не трогайте ее, — сказал Керенский. — Пусть живет… А я сам переговорю с исправником.

— Слушаюсь, ваше высокородие! — Оленников отдал честь и удалился. За ним поплелся и урядник.

Керенский, довольный собой, прошел мимо рабочих, вежливым поклоном ответил на приветствия и вернулся в свои апартаменты, чтобы опохмелиться и рассказать своим коллегам о сегодняшнем происшествии. В бараки к рабочим на доверительный разговор он решил пойти завтра, когда слух о его благородном поступке разнесется по прииску.