— Подождет. Попью чаю и приду, — спокойно ответил Федор.

Малаанай повысил голос:

— Некогда чай распивать! Иди немедленно! Хозяин зовет!

— Иди, Федор, раз хозяин вызывает, — сказала Майя.

Федор вышел из юрты, хлопнув дверью. Опечаленная Майя сидела на ороне и смотрела на пол, слушая разговоры батрачек.

— Ох, и перепадет Федору за коня… — покачала головой Варвара.

— А может, ничего и не будет, — желая успокоить Майю, вставила Маланья. — Не идти же ему пешком за женой в такую даль.

Варвара сняла с огня чайник, поставила на стол, достала с полки белую чашку и сухую лепешку.

— Садись, Майя, пить чай.

Майя была голодна, но как она сядет есть без Федора?

— Я подожду Федора, — ответила она. — Вместе с ним поужинаю.

Майя терпеливо сидела и ждала мужа. Почему-то время идет очень медленно, когда ждешь.

Яковлев сидел в первой комнате один и тоже ждал Федора. Федор молча переступил порог и остановился, хмуро глядя на хозяина. Тот сидел сердитый, тяжело сопя.

Федор, потоптавшись у порога, спросил:

— Зачем звали меня?

— Говорят, ты привез жену. Это правда?

— Правда, раз говорят, — неохотно ответил Федор.

— Откуда жену себе взял? Как зовут ее? Чья она?

— Майя. Семена Харатаева дочь.

— Вот как! — Яковлев даже встал. — Почему же соврал тогда, скотина? — Он побагровел от ярости и забегал по комнате.

Федор стоял и наблюдал за каждым движением хозяина, готовый ко всему.

— И что дал твой тесть в приданое? — с издевкой спросил Яковлев.

— Ничего.

— Как же так? Такой богатый человек, выдал замуж единственную дочь и вдруг — ничего. Почему?

— Я не был у них.

— Значит, выкрал у Харатаева дочь. А знаешь ли ты, что за это полагается? Кутузка.

— Не выкрал. Мы с ней обвенчались в присутствии ее родителей. Она мне законная жена, а я муж.

— Обманщик ты, а не муж! — взвизгнул Яковлев. — Вор! Выдавал себя за сына купца, наряжался в дорогую одежду, по-воровски увел сперва моего коня, потом дочь улусного головы Харатаева.

Федору нечего было сказать в ответ. Все, что говорил Яковлев, — правда.

— Ел, пил у меня, ничего не делая. Загонял лучшего коня. Кто мне за все это теперь заплатит?

Из внутренней комнаты, тряся телесами, вышла Авдотья.

— У него тесть богатый, с тестя и взыщи все до копейки. А если не отдадут, посади зятька в каталажку, пусть поживет там на царских хлебах.

Федор стоял, переминаясь с ноги на ногу, мял в руке изношенную войлочную шляпу.

«Был бы один, ни единого часа здесь бы не остался, — подумал он. — А с Майей куда я пойду?»

— Ну, ты долго будешь торчать как пень?! — закричал Яковлев. — Сейчас же плати за все!

— У меня нечем платить.

— Ах, нечем! Так ты мне своим вонючим потом заплатишь. Я заставлю тебя всю жизнь батрачить вместе с женой!..

Авдотья подбоченилась и, выставив большой живот, закричала:

— Прикажи господину уряднику посадить его в каталажку. Пусть там вырвут у него ноздри и поставят на лбу клеймо. — И вышла из комнаты.

Яковлев помолчал и уже более спокойно сказал:

— Ну, парень, из двух зол выбирай одно: или в течение пяти лет ты вместе со своей женой работаешь у меня, не требуя ни одежды, ни платы, или я подаю на тебя в суд.

Федор стоял и молчал. «Пять лет не получать ни одежды, ни платы. А как на это посмотрит Майя, и чем они будут жить?»

— Не очень ли много вы требуете, хозяин? Пять лет. Ни конь, ни пища, которую я у вас съел, не стоят этого.

Боясь, что батрак заупрямится и не согласится, Яковлев повысил голос:

— Я в последний раз тебя спрашиваю!

А разве до этого он получал у Яковлева плату? Его кое-как кормили, одевали в рубище, лишь бы тело было прикрыто и не замерз зимой. Другой жизни он не видел и не знает.

Федор поднял печальные глаза.

— Согласен или нет? — Яковлев терял терпение.

— Согласен, — тихо ответил Федор.

— Запомни, пять лет и ни одним днем меньше. А потом уходи из моего дома, и чтобы глаза мои тебя не видели! — Яковлев с трудом скрывал радость. Он был доволен, что приобрел двух дармовых батраков.

Федор молча вышел из господского дома и, ничего не видя перед собой, остановился во дворе. Небо показалось ему багровым и каким-то зловещим. «Пять лет и ни одним днем меньше. Пять лет…» Он пошел к юрте и по дороге встретил Майю.

— Ты чего так долго? — встревоженно спросила она.

Федор молчал. У него язык не поворачивался рассказать Майе о том, что требует от них Яковлев.

— Зачем тебя вызывал хозяин? — заглядывая ему в глаза, допытывалась Майя. Ей не хотелось спрашивать об этом при людях, поэтому она одна вышла Федору навстречу.

— Пять лет мы с тобой будем работать задаром, — сказал Федор.

— С какой стати, почему? — удивилась Майя.

— За то, что я ездил на его лошади, носил его одежду, ел у них… Я же говорил тебе: не езжай со мной… Зачем ты поехала со мной?

— Ну и поработаем. Другие же работают. — В голосе Майи звучала беззаботность. Она плохо представляла, как горька у батраков жизнь, и потому довольно легко восприняла это печальное известие.

На душе у Федора стало как-то легче. Майя узнала, что ее ожидает, и не испугалась. «Вдвоем и горе снести легче», — подумал он.

Уже на следующий день хозяйка нашла для Майи работу:

— Скажите ей, пусть идет доить коров!

Майя пошла с батрачками в хотон. Девушки удивились, что дочь улусного головы умеет доить коров.

— Мы думали, что ты не знаешь, с какой стороны подойти к корове.

— А хозяйка велела: «Если она не умеет доить коров, скажите, мне», — сообщила Маланья.

— Зачем? — спросила Майя.

— Хотела поучить тебя.

Девушки знали, как она обучает: бьет чем попало по рукам и ругает.

Когда Маланья внесла в дом утренний надой, Авдотья подбоченилась и нетерпеливо спросила:

— Ну, жена Федора умеет доить коров?

— Доит лучше нас.

— Скажите пожалуйста, единственная дочь головы Харатаева умеет доить коров не хуже батрачки. — «А может, все это Федор выдумал? И на самом деле она не дочь Харатаева…» — усомнилась Авдотья.

С петрова дня началась сенокосная пора. Федора вместе с другими послали косить сено. Батрачки сгребали высохшую траву. Среди них была и Майя. Когда начали стоговать сено, она работала вместе с Федором. Они даже ночевали там на покосе, в шалаше. Еду им приносили те, которые на ночь уходили домой.

Майя не могла наглядеться на ленские речные острова, на зеленые тальники с качающейся листвой, на скрипучий белый, точно крупчатный, песок. Эти места казались ей более красивыми, чем родная Круглая елань. Может быть, потому, что рядом был ее любимый муж?

Приближалась осень. С севера на юг с гоготаньем пролетали гуси. Иногда они садились на песчаную косу, недалеко от сенокоса, и щипали травку. А утром поднимались и опять летели.

По утрам выпадали заморозки. На Майе было только поношенное ситцевое платье, и она дрожала от холода.

Трава на высоких местах поблекла, пожелтела, потеряла сочность. Хозяин велел косить в залитых водой низинах. Парни-батраки, чуть не плача, косили в ледяной воде хвощ, а женщины сгребали его. Исцарапанные ноги Майи ныли, жуткий холод болотной воды пробирал до сердца. Когда рядом не было никого, она горько рыдала.

Не стань она батрачкой, разве переживала бы эти муки и издевательства?

На ладонях у Майи от граблей вздувалась кожа, покрывалась твердыми мозолями. Оттого что Майе не во что было обуться, ноги у нее потрескались, подошвы и пятки стали твердыми, как лубок.

Наступила осень с холодными, пронизывающими ветрами, дождями и мокрым, быстро тающим снегом. В юрте, не переставая, топили печку.

Авдотья определила. Майю на новую работу — убирать из хотона коровий навоз.

Вскоре пришла зима со снежными буранами и лютыми морозами. Дни становились все короче и короче. С раннего утра до поздней ночи Майя находилась в хотоне. Она едва успевала вычистить навоз из-под сорока коров и через узкое окошко выбросить его во двор.