Русский достал из кармана несколько мятых бумажек, тщательно расправил их и положил на стол. Это были деньги.

Из глаз Майи покатились скупые слезы. Еще минуту назад она готова была показать на дверь этому доброму, отзывчивому человеку, такому же бедняку, как и сама.

— У нас все получают пособие, — сказал Волошин. — Правда, немного, но кое-как перебиться можно.

Уже уходя, Волошин спросил у Майи, видела ли она Федора. Майя ответила, что виделась мельком, но ей не дали даже словом перекинуться с мужем.

— Да… Федор сказал, что… вот забыла фамилию. Никак не могу вспомнить. Сказал, что этот человек провокатор. Выдал их.

— Постарайтесь вспомнить фамилию, это очень важно, — попросил Волошин.

— Забыла. Сегодня все утро старалась вспомнить.

— Коршунов?

— Нет, не Коршунов… Федор говорил мне по-якутски… Да, вспомнила!.. Он раза три произнес: инженер Элие… Элие.

— Как он сказал, можете повторить дословно?

— Федор сказал: скажи всем, что инженер Элие провокатор. Это он выдал всех…

Элие… Нет у них на приисках инженера Элие. Волошин впервые слышит такую фамилию. Или это имя? И имени такого он не слышал. Федор, наверно, что-то перепутал или Майя неверно его поняла.

— Нет у нас, Майя, такого инженера, — твердо сказал Волошин.

По тому, как гость нахмурился, Майя догадалась: русским очень важно узнать об этом провокаторе.

— Может, Майя, это слово что-нибудь означает?

— Элие… по-русски это будет коршун, хищная птица.

— А-а, — протянул Волошин и утвердительно закивал головой. — Все понятно… Понял, Майя, спасибо вам за это известие, — с чувством сказал он. — Пока никому больше не говорите.

Он пожал Майе руку, присел на корточки и обнял Семенчика.

Мальчик доверчиво прильнул к Волошину, чем очень удивил Майю. Сын ее рос диковатым, а тут вдруг такая доверчивость к совершенно незнакомому человеку.

Когда Волошин ушел, Семенчнк спросил:

— А когда этот дядя еще к нам придет?

Популярность Коршунова среди рабочих была так велика, что когда по баракам пошли слухи: горный инженер провокатор, по его доносу арестовано четыре человека, в это никто не поверил. Коршунов по-прежнему ходил по баракам, деликатно уговаривал послать к Теппану выборных от рабочих с требованиями, которые корпорация наверняка выполнит. Нельзя требовать то, что невыполнимо. При этом инженер оговаривался, что нельзя посылать людей к главному инженеру помимо стачечного комитета. Именно стачечный комитет должен пересмотреть требования к администрации, внести в них компромиссные пункты. А какие именно, он, Коршунов, мог бы подсказать. Вот только с кем надо разговаривать по этому поводу?

С некоторых пор никто не удивлялся, если в барак заходил незнакомый человек из другого прииска по делам или даже без дела. Человек, пришедший из другого прииска, вызывал всеобщий интерес, он приносил новости или же сообщал об очередном решении стачкома.

Однажды на Липаевский прииск пришел посланец с Пророко-Ильинского прииска, невысокий, сухопарый, в истоптанных сапогах и латаном полушубке. Весть, которую он принес, одних удивила, других обрадовала. Посланец сообщил, что рабочие Пророко-Ильинского прииска решили прекратить забастовку и спрашивают, не собираются ли липаевцы выходить на работу. Он ходил из барака в барак и уговаривал последовать примеру пророко-ильинцев. И неизвестно, к чему бы это привело, если бы пришельца не опознал старик Илья. Это был приисковый бухгалтер, переодетый в одежду рабочего. Его тут же выволокли из барака, сняли брюки и под смех и свист выпороли ремнем.

Оказывается, в тот день почти во все прииски были разосланы переодетые служащие. Они, так же как и незадачливый бухгалтер, все были разоблачены и выпороты.

На работу по-прежнему никто не вышел.

У Коршунова созрел коварный план: одного из арестованных членов стачкома превратить в провокатора и через него выведать, кто возглавляет забастовку. Для этой цели, по мнению Коршунова, больше всех подходит Федор Владимиров. Его проще, чем других, запугать, обмануть, подкупить, войти к нему в доверие. Из всех арестованных Федор один был семейный, а семейный человек всегда сговорчивее. Ради блага жены и детей он на многое может решиться. И жену Федора можно будет использовать в этих целях, а каким образом, будет видно. Для начала Коршунов решил как можно больше расположить к себе Майю, влезть к ней в душу.

Майя была несказанно удивлена, когда однажды утром к ней домой пришел «добрый господин» и спросил, не согласна ли она пойти к нему в горничные. Майя будет жить с сыном у него на всем готовом, заняв одну из трех комнат, получать приличное жалованье — тридцать рублей в месяц и почти ничего не делать. В последнее время Майя очень бедствовала, жила впроголодь, с ужасом думала о завтрашнем дне и потому, не колеблясь ни минуты, согласилась пойти в горничные к доброму господину, радуясь, что к ней вдруг свалилось такое счастье.

В тот же день Коршунов прислал к Майе подводу, на сани погрузили скромные пожитки и перевезли к горному инженеру на квартиру. Майя замкнула землянку и перебралась к Коршунову. Он хотел было поселить ее с Семенчиком в самой большой комнате окнами на юг, но Майя не согласилась, выбрала самую маленькую, рядом с кухней.

Доброте хозяина, кажется, не было предела. Он одел Майю с головы до ног, как одевают горничных в лучших петербургских домах, не взяв с нее ни копейки, задаривал Семенчика шоколадом, игрушками. Семенчик разгуливал по всем комнатам, как дома, вечерами с восторгом встречая Коршунова, который непременно что-нибудь приносил ему.

Майя, разодетая с иголочки, ходила по квартире, сдувая с дорогой мебели пылинки. И хоть она была и прачкой, и поварихой, и горничной, Майя со всеми своими обязанностями легко управлялась. Везде у нее был порядок и чистота, пищу она готовила вкусно, и Коршунов был всем доведен.

Однажды, уходя утром на службу, Коршунов увидел, что Майя собирается — мыть полы.

— Не смейте сами мыть полы, — сказал он. — Я пришлю женщину, она помоет. А это дадите ей за труды. — И он оставил на столе два рубля.

Майя подумала, почему бы не дать другой какой-то женщине заработать, которая, возможно, нуждается, и послушалась хозяина.

Женщиной, пришедшей на дом к Коршунову мыть полы, оказалась Стеша. Увидев Майю, она всплеснула руками, обрадовалась. Стеша громко стала выражать свои восторги по поводу внешности Майи, которой так шел этот наряд. Подмигнув, она спросила у Майи, не клюет ли на нее хозяин, и сама ответила:

— Рази такого раскачаешь, как твой Константин Николаевич? Никакой он не мужик, одна видимость. Зря только в шаровары вырядился. На что уж Мария мастерица мужчин располагать, но, говорят, и у той сорвалось. Значит, не может…

Майя краснела от бесстыжих слов Стеши, а та, похихикивая, продолжала:

— Пригласила как-то Мария Константина Николаевича к себе в гости. Дом у нее полная чаша, богаче, чем у господина Белозерова, и побольше будет. Приезжает он к Марии домой. Лакей проводил его в гостиную и говорит: «Барыня больны, выйтить не могут, просят вас пожаловать к ним в спальню». Заходит твой к ней в спальню, а Мария-то лежит поверх пуховиков в чем мать родила, щурится от яркого света. Возле кровати стоит столик с винами и закусками и никого больше нет.

Мария улыбнулась ему и томным голосом говорит: «Извините, Константин Николаевич, что я в таком виде. В комнате очень тепло, пришлось все лишнее с себя снять. Советую и вам это сделать, а то упаритесь».

«Благодарю, — отвечает твой, — если станет жарко, сниму». А сам подсаживается к столику.

Выпили они по рюмочке, а разговор-то не клеится. Константин Николаевич сидит, глаза прячет, стесняется. Мария то бочком к нему повернется, то на спину ляжет: гляди, мол, на меня, какова я. А тело-то у Марии что бархат. Такое нежное, такое гладенькое, с ума сойти можно. И все при ней, что грудь, что… Стеша сделала выразительное движение. — Я как-то мыла ее в бане — чуть не сдохла от зависти. И дал же бог женщине такую красотищу!