— Константин Николаевич! — пронзительно закричала Майя.

Он повалил ее на кровать, стал расстегивать пуговицы платья.

— Что вы делаете?! — не своим голосом крикнула Майя.

— Тише, моя дорогая, сына разбудишь. — Коршунов начал стягивать с нее платье.

Майя приподнялась и наотмашь ударила его по лицу, а сама соскочила с кровати.

Коршунов схватился за щеку. Майя пошла к двери, но ее опередили. Константин Николаевич подбежал к двери и закрыл ее на ключ.

— Откройте! — повелительно сказала Майя.

— Не открою, — с кривой улыбкой ответил Коршунов и попытался ее обнять.

— Пустите!

— Не пущу.

За дверью послышалось:

— Мама, мама!..

— Я здесь, сынок! — громко ответила Майя.

С той стороны дверь толкнули:

— Мама, почему ты там? Мама!.. Иди сюда!..

Коршунову ничего другого не оставалось, как выпустить Майю. Майя с гордо поднятой головой, немного пошатываясь, прошла мимо Коршунова.

Вскоре Семенчик угомонился. Коршунов смочил холодной водой щеку и лег спать…

Проснулся он поздно. Голова немного побаливала. Коршунов подошел к зеркалу.

«Хорош, — подумал он, — под глазами мешки, щека покраснела и как будто припухла. — В нем начала закипать злость. — Ну, погоди, с…, не нынче, так завтра я тебя обломаю, не таких обламывали…»

Коршунов оделся и вышел в гостиную. Майи там не было. На столе все стояло так, как она вчера оставила вечером.

«Что-то не торопится сегодня с уборкой», — подумал он и постучал к горничной в комнату. Ему не ответили.

— Долго спишь! — громко сказал Коршунов. — Я ушел в главную контору корпорации. Обедать приду вовремя.

Теппан сидел у себя в кабинете и потирал виски. Он всегда потирал виски, когда о чем-нибудь мучительно думал. На днях он принял у себя выборных от всех приисков и предупредил, что если 8 марта забастовка не будет прекращена, все рабочие будут уволены и по суду выселены из бараков. На работу 8 марта никто не вышел, и Теппан отдал приказ об увольнении всех рабочих. Уволить-то уволили всех до единого, но рабочие не подчинились судебным исполнителям и бараков не освободили. Тогда Теппан приказал всех забастовщиков и смутьянов выселить силой. Вчера с самого утра на ноги была поднята вся полиция. Вооруженных до зубов полицейских у каждого барака встречала живая стена. Не действовали ни грозные окрики господина Курдюкова, ни вид остросверкающих штыков. Было ясно, что рабочие настроены решительно и готовы оказать сопротивление. А это не входило в расчеты Теппана, он понимал, что, если на приисках начнутся волнения, он не сможет подавить их имеющимися в его распоряжении силами. А подкреплений надо долго ждать. И Теппан, скрипя зубами, распорядился отвести полицейских.

Главный инженер только собирался послать за Коршуновым, но тот сам уже тут как тут, вошел без стука, хмуро поздоровался и сел, не ожидая приглашения.

— Это вы приказали вчера арестовать всех выборных? — без предисловий спросил Коршунов.

— Я. А что? — Теппан откинулся на спинку венского стула.

— Опрометчиво поступили. Не надо было всех.

Теппан не терпел, когда ему перечили или не соглашались с ним, и потому резче, чем следовало бы, ответил:

— Не ваше дело.

— Нельзя, чтобы рабочие думали, будто единственная вина арестованных в том, что они — выборные, — спокойно начал внушать Теппану Коршунов. — В другой раз они не пришлют к нам выборных. Или вы уже исключаете возможность переговоров с рабочими?

— Нет, не исключаю, — в том же раздраженном тоне ответил Теппан. — Но я не хотел бы иметь посредников вроде вас, господин Коршунов. Вы зачем разрешили рабочим жаловаться на нас товарищу прокурора господину Преображенскому?

— Не разрешил, а посоветовал.

— Зачем? Вместо того чтобы делать все возможное для прекращения забастовки, вы разжигаете ее.

— Вы полагаете, что прошение рабочих, поданное на имя товарища прокурора, способно еще больше разжечь страсти забастовщиков? А я думаю, наоборот, что отвлечет их от более опасных действий. А что вы, господин Теппан, будете делать, если в один прекрасный день рабочие огромной толпой придут к главной конторе с прошениями?

Тонкие губы Теппана побелели:

— Не смейте!..

— Я вам хочу подсказать, что в таком случае надо будет сделать, — спокойно продолжал Коршунов. — Вы способны меня выслушать? Мы условились, что товарищ прокурора примет прошения в главной конторе. В воскресенье. Стало быть, в воскресенье забастовщики придут сюда. Не менее трех-четырех тысяч. Их надо встретить огнем.

— Чем? — не понял Теппан.

— Огнем. Александр Гаврилович. Ружейно-пулеметным огнем, как на войне.

— Да вы что? — вырвалось у Теппана.

— Вы находите это невозможным? — насмешливо спросил Коршунов.

— По чьему распоряжению должен произойти… расстрел?

— По вашему, Александр Гаврилович. По вашему. Вы облечены чрезвычайными правами, так действуйте!

Теппан встал, прошелся по кабинету. Правый карман брюк оттягивал заряженный пистолет. Он мешал, тем не менее главный инженер последнее время с пистолетом не расставался. Даже когда он принимал выборных, оружие лежало на столе, под газетой.

— Надо сейчас же вызвать ротмистра Трещенкова и отдать ему необходимые распоряжения, — сказал Коршунов.

— А что написано в жалобе рабочих? — полюбопытствовал Теппан.

— Жалоба как жалоба. Забастовщики оспаривают арест членов стачкома и выборных и требуют их освободить. Все это они называют произволом и беззаконием. — Коршунов умолчал, что текст прошения он составлял сам.

Теппан сел за стол и сказал:

— Пригласите ко мне господина Трещенкова.

Ротмистр Трещенков не заставил себя долго ждать. Он вошел в кабинет неслышными шагами, — Теппан приучил всех по коврам ходить тихо, — чисто выбритый, надушенный. Медные пуговицы сверкали, как золотые.

Теппан небрежным жестом пригласил его сесть. Трещенков с независимым видом сел, закинул ногу за ногу.

— Не знаю, то, что я вам сейчас сообщу, будет для вас новостью или вы уже тоже знаете?

— Что именно? — спросил ротмистр.

— В это воскресенье забастовщики намерены осадить главную контору, разрушить здание и расправиться с чиновниками корпорации. Вам об этом известно?

Ротмистр отрицательно покачал головой.

— Так вы ничего не знаете? — удивился Теппан. — Ну, знаете… Вы же в полном неведении. В воскресенье тысяч пять забастовщиков двинутся к Надеждинскому прииску, прямо к главной конторе.

— Вы не сказали о главном, Александр Гаврилович, — подлил масла в огонь Коршунов. — Забастовщики намерены напасть на воинскую команду и обезоружить ее.

Трещенков вскочил, звеня шпорами, потом опять сел:

— Из каких источников вам стало сие известно?

— Из самых верных, господин ротмистр, — ответил Теппан, — так что прошу быть начеку. Думаю, вам не надо подсказывать, что делать?

— Вы мне предоставляете свободу действий? — спросил Трещенков.

— Разумеется. Как только увидите, что толпы движутся к зданию главной конторы, вы вольны будете поступить, как найдете нужным.

— Они не пройдут, — тоном клятвы сказал ротмистр. — Патронов у нас достаточно.

— Я одобряю вашу решительность, господин ротмистр. Но пока сохраняйте все, что вы тут услышали, в полнейшей тайне.

Коршунов одобрительно закивал головой.

— Они не должны знать, что нам известны их гнусные намерения, — продолжал Теппан. — Пусть свершится то, чего не миновать. Господь бог простит нас, а государь не взыщет. На вас вся надежда, господин ротмистр.

— Слушаюсь, — вскочив, сказал Трещенков. — Я исполню свой долг до конца. Можете на меня положиться.

— Полностью полагаюсь. Вы свободны, господин Трещенков.

Когда ротмистр ушел, Теппан пристально посмотрел на щеку Коршунова.

— Кто это вас разукрасил, господин Коршунов?

Коршунов смутился.