Семенчика на ямской подводе увидел в окно сам Шарапов.

— Комиссар!.. Или померещилось?..

— Что вы там шепчете, Кузьма Петрович? — развалившись на кровати поверх одеяла, спросил гость.

— Похоже, что комиссаришка… Только что мимо ворот промчался.

— Который? Сынок Владимировой?

— Да.

Федорка кинулся к окну, но подвода уже проехала.

— Не хотел бы я с ним пока встречаться, — признался вислогубый.

— Не бойтесь, — храбрился Шарапов. — Может, это не он. — Купец покосился на дверь комнаты дочери и позвал: — Настя!

Федорка тряхнул головой, приосанился. Ему нравилась дочь Шарапова, и он всерьез подумывал о том, чтобы породниться с мачинским купцом. А не выгорит дельце, так он все равно не выпустит эту птичку.

Вошла Настя и, даже не взглянув на гостя, спросила:

— Звали, тятя?

— Сейчас мимо ворот проехала подвода. Не видала?

— Нет, тятя.

— Твой комиссар пожаловал.

Настя вспыхнула и опустила глаза.

Шарапов, подмигнув Яковлеву, продолжал:

— Сходи к Майе и разузнай. Может, это не он. Только по-умному сделай и не говори там лишнего. Ну, ступай.

Дочь молча вышла.

— Получим точные сведения, — потирая руки, сказал купец. — Комиссаришка сохнет по моей Насте. Увидите, непременно в провожатые навяжется.

Гость опять завалился на кровать. Уставившись в потолок, он вспомнил о том, как много лет назад встал у него на пути Федор Владимиров. А теперь вот и сынок его… «Ох, столкнемся когда-нибудь на узкой дорожке!..»

Когда вернулась дочь, по ее лицу, красному как мак, Шарапов сразу понял, что свидание влюбленных состоялось. Разговаривая с отцом, дочь прятала глаза.

— О чем он спрашивал?

— Ни о чем, тятя. Говорит… говорит, у вас гостей, наверно, полно.

— А ты что?

— Нет у нас, отвечаю, никого, кроме Федора Егоровича…

— Дура! — вырвалось у купца.

Федорка опустился на стул, точно его оглушили.

— Ты хоть что-нибудь кумекаешь? — Шарапов постучал себя по лбу.

— Я не знала, что Федор Егорыч прячутся от комиссара. Надо было предупредить. — Лицо девушки пошло белыми пятнами.

— Небось еще что-нибудь ляпнула?

— Ничего, — отрезала Настя и вышла.

Некоторое время хозяин и гость сидели молча.

— Что же нам делать? — шлепая губами, спросил Федорка. — Вдруг он меня ищет, чтобы в тюрьму посадить?

«Ну и трус же ты», — подумал Шарапов.

Федорка беспокойно поглядывал на окна.

— Не бойтесь. По всему видать, один заявился. Будь с ним отряд, тогда другое дело…

— А нельзя ли его того!.. — Федорка сделал выразительный жест.

— Что вы?.. — испугался Шарапов. — Красные придут и всех перевешают, как пить дать!

— А если поднять восстание? Тем временем и братья подойдут.

— Поспешишь — людей насмешишь. Надо бы обдумать сперва.

Настя, прильнув ухом к двери, слышала, как Федорка и отец договаривались созвать в эту ночь для большого разговора мачинских и нохтуйских богачей.

«Что-то замышляют против Семенчика, — пеняла она. — Ой, что же с ним будет?»

Усов, узнав о приезде комиссара, заспешил к нему домой. Но Майя не разрешила будить сына.

— Приходи завтра утром. Он устал с дороги-то, пусть выспится.

Ревкомовец потоптался немного и ушел, сказав, что дело у него к Семену важное, завтра пораньше заскочит.

А Шарапову и его сообщникам было в ту ночь не до сна. С вечера к Кузьме Петровичу пришли Юшмин, Петухов, Васька Барсуков, князец Трофим и начальник почтовой конторы Ершов.

Гости расселись за стоком. На почетном месте — вислогубый Федорка. Все знали, что он прибыл сюда от господина Толстоухова, и оказывали ему всяческое почтение.

— Так вы говорите, Федор Егорович, что господин Толстоухов прибудет к нам недельки через две, — сказал Ершов. — А красные будут здесь раньше, через неделю. Это точно.

— И что из того? — важно спросил Федорка.

— Не нужно торопить события. Пусть себе пройдут красные. А потом, как господин Толстоухов появится, захватим власть.

— Нет, господа хорошие, власть надо захватить сейчас, — продолжал настаивать Федорка. — Пусть все берутся за оружие, и никакой отряд нам не страшен. Завтра же ночью арестуем комиссара и ревком местный…

— Федор Егорыч, — пытался урезонить «начальника полиции» Трофим, — дорого может обойтись такая торопливость…

— У нас целая неделя! За это время успеем сколотить отряд и устроить засаду. А тут и братья поспеют, — рисуясь, Яковлев поднялся и объявил торжественным тоном: — Итак, господа, завтра в два часа ночи выступаем. Вы, — вислогубый ткнул пальцем в сторону Васьки Барсукова и князца Трофима, — арестуйте нохтуйских большевиков, а мы с мачинскими разделаемся. А утром снова соберемся здесь, потолкуем о дальнейших действиях.

Настя, сидя в своей комнате, слышала весь разговор.

«Убьют они Сеню!» — похолодела она. Заметалась по комнате, не зная, что делать. Бежать к нему, предупредить, снасти!..

…Усов заявился с утра, стал расспрашивать о новостях. Ничего утешительного комиссар сказать не мог. Действительно, тучи сгущаются, в восточных улусах орудуют банды, угрожают даже Якутску. Приняты меры, Советская власть начеку. Но повоевать придется.

— Опять война… Кровопролитие… — сокрушался председатель ревкома. — А жить-то когда?

Как только Усов и Семенчик, позавтракав, ушли в ревком, прибежала задыхавшаяся Настя. Майя сухо поздоровалась.

— Сеня… Семенчик дома?.. — Настя теребила бахрому-платка.

— Нет его. — Майя не могла забыть, как встретила ее однажды гордая шараповская дочка.

— Не сказал, когда будет? — упавшим голосом спросила, девушка.

Голос у Майи стал ледяным:

— Ничего не говорил.

Настя взглянула на Майю и, низко опустив голову, вышла.

Недолго пробыв в ревкоме, комиссар на попутной подводе поехал в Нохтуйск… Ямщика он нашел в ямской избе. Тот чинил порванный хомут. Увидев «почтальона», спросил:

— Что, будем трогаться?

— Пока нет. Дня через два поеду.

Ямщик обрадовался:

— Вот и ладно! Пусть отдохнут лошади. На весь ямской станок всего-то четыре клячи, — пожаловался он. — Вконец загоняли.

«Здесь, пожалуй, не разживешься подводами для отряда», — подумал Владимиров и зашагал в ревком.

По пути он заглянул в почтовую контору. Ершов сидел в полутемной аппаратной, стучал ключом.

— Что слышно об отряде из Иркутска?

Ершов бегающими глазами оглядел вошедшего.

«Вот ты, оказывается, кто — комиссар! „Почтальон“ он, видите ли. Нынче ночью трупом станешь!»

— Ничего не слышно, — вежливо и даже со вздохом ответил начальник почты. — Что-то перестали телеграфировать, — врал он. Недавно еще принял телеграмму, в которой Каландарашвили спрашивал, сколько подготовлено подвод для отряда.

Председатель Нохтуйского ревкома оказался дома.

— Как с подводами? — спросил комиссар. Он еще вчера дал ревкому указание подготовить двадцать подвод.

— Нет подвод. Я говорил Барсукову, но тот и в ус не дует.

— А вы для чего тут? Заставить его надо! Пошли к нему.

Барсуков сидел в прихожей возле печки, грел руки.

Комиссар поздоровался.

Мужик повернул к вошедшим обросшее густой щетиной лицо, но промолчал.

— Почему не выполняете распоряжение ревкома? — строго спросил Владимиров.

— Какое еще распоряжение?

— Выделить двадцать подвод. Из сорока двадцать. И сено.

— Да кто ты такой? — Глаза у Барсукова налились кровью. — Васька! — гаркнул он вдруг.

Из соседней комнаты вышел старший сын.

— Ты, часом, не знаешь этого сосунка? — Старик мотнул головой на Семенчика.

— Знаю, тятя. Сын батрачки Шараповых. Теперь он у красных комиссаром.

— Ах, комиссар! Насажали на нашу голову… Комиссары!.. Молоко на губах не обсохло, а он туда же, тойон какой. Не будет подвод, понял?