— Зачем?

— Отбирают… Начали с Шарапова. Потом нас с тобой тряхнут. Все подчистят. По миру пойдем. Думаешь, тебя помилуют?

Семен верил и не верил словам Петухова.

— Ты что, сам видел печати? — спросил он.

— У Шарапова? Видел. Ты что, не веришь мне? Зайди к Шарапову сам и погляди.

— А что, зайду. Но я-то не Шарапов, — защищался Семен.

— Ты тоже зажиточный.

Они подошли к дому Шарапова, постучались. Загремели запоры. Открыл сам хозяин. Шарапова нельзя было узнать. За одну ночь осунулся, постарел, глаза покраснели от бессонницы.

Шарапов удивленно уставился на мужика.

«Зачем пожаловал?» — спрашивал взглядом.

Жили они по соседству. Не дружили между собой, но и не враждовали. Семен сбывал купцу излишки сена, скот, зная, что тот продает потом все это подороже.

— Кузьма Петрович, — первым заговорил Петухов, — вот Семен не верит, что ревкомовцы вчера отобрали у вас все имущество.

Из груди Шарапова вырвался тяжелый вздох:

— До нитки обобрали!.. Нищим сделали!..

— Ну, что я тебе говорил? — подхватил Петухов, обращаясь к Семену. — Это только цветочки…

— Что же вы стоите у порога? Входите, — пригласил хозяин. — Из родного дома, спасибо, еще не выгнали. Извините, водки нет, чайком могу попотчевать.

Соседи отказались от чаю.

— Как можно? — недоумевал Семен. — Прийти и отобрать. Да это же мое! Мое!..

— Не твоим трудом, говорят, нажито, — не унимался Петухов.

— Не моим? — искренне удивился Семен. — А кто заместо меня сено косит, сгребает, в стога метает? Кто? От зари до зари спину не разгибаю. Всю весну, лето, осень до первой пороши, как проклятый!.. И вдруг, на тебе, уводят мою коровку? Не отдам! Ни за что!

— А у тебя и спрашивать не станут, — подзадоривал Петухов. — Власть-то у них.

— Не желаю признавать такую власть! — петушился Семен. — Пусть хоть четвертуют.

— Что корову? Жен и детей отберут, сгонят всех в коммуну, — закаркал Шарапов. — Все бабы станут общими. Заставят тебя спать со всеми по очереди.

— Не приведи бог! — испугался Серкин. — С одной сладу нет!

Три года назад он овдовел и женился на молодой.

— А к твоей-то Маланье по вечерам длинная очередь мужиков как выстроится — до утра хватит. — Шарапов сглотнул слюну. — Баба она у тебя, видать, с медком. За ночь так ее отходят… Нарожает детей дюжину и не будет знать, от кого они… Вот тебе и коммуна!

— Да я топор возьму! — рассвирепел Семен.

— Что ты сделаешь с топором? Один? — спросил Шарапов. — Надо всем, сообща! И не за топор — за оружие браться! Мы ведь не калеки, слава богу! Грешно нам после всего этого сидеть сложа руки!

Семен вынул кисет и закурил. Руки у него дрожали от волнения и гнева.

Открыли лавки на следующий день с утра. Людей набилось битком. Многие пришли просто поглазеть из любопытства.

Сукном и материей торговал Кузя-хромой. За прилавком, где отпускались хлеб, мука, крупа, мясо, масло, стояла Христина, жена Усова.

Сгорбленный старик в рваной одежонке протиснулся к прилавку и, подслеповато вглядываясь в нового продавца, закачал головой.

— Ты ли, Кузя? — удивился он. — Я сперва не поверил, когда сказали. — Шаркая ногами, старик пробился к Христине. — Нет, не соврали — Христина. Вместо одного торгаша двое теперь. На паях с Кузьмой?..

— Тебе что, Юхим? — не понял Кузя.

— Интересуюсь, на паях вы или как? С Христиной-то?

— А-а. — Кузя переглянулся с товаркой. — На паях. А что?

— И выручку пополам? — вытянул морщинистую шею Юхим.

— Нет. Не пополам. Христине — побольше, мне — поменьше.

— Ой, так ли? Что ж ты, дуралей, соглашаешься?

— А много ли мне надо? Детей я вырастил. — Кузя окинул взглядом жалкую фигуру Юхима. — Подойди ко мне, дед. Сюда, за прилавок.

Старик, смеясь, замахал руками:

— Ну какой я помощник? Кликни кого помоложе.

— Иди, иди, не бойся! — Новый продавец затащил Юхима за прилавок. — Хочу малость приодеть тебя. — Он снял с плечиков пальто с меховым воротником. — Ну-ка, примерь.

— Надевай, Юхим. — Кто-то явно посмеивался. — За примерку денег не берут.

— А что? И одену! — Голос Юхима задребезжал. Старик скинул изодранный кафтан и влез в пальто.

— Глядись в зеркало! — зашумели посетители, включаясь в игру. — На боярина похож! Хоть жени!

— Не велико? — вполне серьезно осведомился Кузя. — Христина, глянь-ка!..

Христина подошла к Юхиму:

— Ну-ка, повернись, дед. Вроде бы ничего.

— Ему надо брать на вырост, — острили в лавке. — А может, наоборот?..

— А тебе, Юхим, нравится шуба? — спросил Кузя.

— Эта? — Дед вертелся перед зеркалом, как молодой. — Да мне такая и во сне не снилась. Соболь, что ли?

В лавке засмеялись:

— Мерлушка соболем показалась!

— А вот этого ситца возьмешь на рубашку? — Кузя развернул перед Юхимом материю. — Три аршина на тебя хватит?

— А за какие шиши я возьму? Ситец хороший — в глазах рябит. — Старик вздохнул. — Век прожил, а ни одной такой рубашки не сносил. Все больше из дешевой китайки шил. Ты уж того наряжай, у кого деньги водятся. — Старик осторожно снял пальто, положил на прилавок.

Кузя-хромой отмерил пять аршин сукна:

— А это тебе на шаровары.

— Не иначе, белены объелся, — захихикал Юхим, скрывая обиду. — На рубашку, на шаровары. А у самого заплата на заплате.

Кузя, не обращая внимания на слова Юхима, стал заворачивать сукно и ситец. Пальто завернул отдельно.

— Сейчас ты мне, дед, напишешь расписку и получишь товар.

Все притихли, ничего не понимая.

— А это что за хреновина такая? — настроился на шутливый тон Юхим. — Расписка?

— Бумажка. Записка.

— Неграмотный я, Кузя.

— Попроси написать, кто грамотный.

— Я не нищий, чтобы просить! — вдруг вспылил старик.

К прилавку подошел младший сын Семена Серкина — восемнадцатилетний парень, высокий, ладный. Звали его Алешей.

— Я грамотный. Говори, что писать?

— Пиши: «Расписка… Мною получено из лавки…» — Кузя диктовал без запинки, словно он всю жизнь то и делал, что сочинял вот такие бумаги, которые сходят за деньги.

Юхим, вместо подписи, приложил к бумажке палец и протянул ее Кузи.

— Держи.

Кузя подержал расписку в руках, словно сотенную, и спрятал в ящик:

— Вот тебе, отец. Носи на здоровье.

— Так ты не шутишь? — Юхим заморгал глазами. — Го-осподи… Без денег?..

— Без денег. Бери.

Женщины развернули большой сверток, набросили пальто на плечи Юхима.

— Приходи, дед, когда стемнеет, — сказала рыжеволосая молодуха со вздернутым носом. — Я тебе пуговицы переставлю.

— Она переставит! — забасила другая женщина, полногрудая, крупная. — Так что задохнешься…

— …Под подолом, — уточнил молодой мужик с небритым лицом и первым засмеялся.

— Ой, страсти-то какие, — метнув на небритого лукавый взгляд, ответила рыжеволосая. — Ты-то не задохнулся!..

Лавка вздрогнула от хохота.

— А шаровары мне сошьешь, Дарьюшка? — вдруг окрепшим голосом спросил Юхим.

— Сошью, дед, и шаровары, и рубашку. Приноси.

У выхода Юхим обернулся, поклонился Кузе:

— Спасибо тебе, добрый человек! Век помнить буду твою доброту.

— Советскую власть благодари, дед, — дрогнувшим голосом ответил Кузя. — Это все она…

— Всем будете давать по бумажке? — поинтересовался мужик с небритым лицом.

— Беднякам — всем. Купить-то у них не на что, — ответил Кузя.

В лавке кто-то свистнул:

— Так вы быстро все раздадите!.. Чужого не жалко!..

Вперед, к самому прилавку, протолкнулся Семен Серкин:

— А мне можно по записке?

— Тебе не выдам ни по записке, ни в долг.

— У самого пушнину некуда девать! — Семена оттиснули от прилавка. — Шустрый какой!

— Вот это Советская власть! Бесплатно!.. — В лавке одобрительно зашумели.

— А на это много ума не требуется, чтобы чужое добро разбазарить! — опять подал голос Семен.