— Это предстоит выяснить, как они у нее очутились. Вообще загадочная история.

Майя вошла в комнату и стала собирать на стол. Хозяин и гость молча поглядывали на нее не то со страхом, не то с удивлением. Майя насторожилась, не зная, что бы это означало. Разливая чай, она спросила:

— Где те бумаги, которые вы у меня взяли?

Хозяин и гость переглянулись. Иван Семенович кашлянул и в свою очередь спросил:

— А откуда у вас сии бумаги?.. — И подумал: «Не так начинаю разговор, надо бы пожестче».

Купец повернулся к Майе всем корпусом и строго уставился на нее:

— Ты, оказывается, никакая не дочь головы Харатаева. Как ты могла так бессовестно лгать? Своего хозяина ты сумела в этом уверить, но суд тебе не удалось ввести в заблуждение.

— Да-да, суд… — адвокат хотел сказать «сударыня», — обнаружена плохо прикрытая ложь, выставляющая вас в довольно неприглядном свете. Господин Харатаев, которого вы дерзнули назвать своим отцом, письменно сообщил господину мировому судье через вилюйского исправника, что его дочь Майя… Мария скончалась три года назад и похоронена в Круглой елани возле родительской усадьбы.

Хозяин и гость ожидали, что Майя побелеет или покраснеет, вздрогнет от неожиданности, то есть обнаружит страх, растерянность, как всякий человек, которого схватили за руку. Но нет, она вдруг скривилась, как от тяжелой боли, прижала руки к лицу и громко, навзрыд заплакала, вздрагивая плечами. Рыдала она долго, не замечая присутствия мужчин, словно оплакивала кого-то очень близкого, единственного на свете.

Потом она как будто немного успокоилась, вытерла слезы и сказала, точно жалуясь:

— Вот и похоронили меня мои родители. При живой-то дочери сиротами остались… — Слезы опять закапали из ее глаз, и она, подавив не то крик, не то стон, отвернулась: — Считать умершей, наверно, легче, чем видеть ее, батрачкой. Эх!.. — Майя выбежала из комнаты.

Адвокат и купец долго молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Неподдельные слезы Майи тронули их. Когда лгут, так не плачут.

— Я отказываюсь что-либо понимать, — первым заговорил Иван Семенович. — Не может быть, чтобы женщина, в которой так много нежности, обаяние, так бессовестно обманывала. И вместе с тем…

— Если верить ей, она тайно ушла из дому и не подавала о себе никаких вестей. Родные вполне могли считать ее умершей. Но в бумаге сказано, что дочь Харатаева похоронена на родине. Похоронена!.. Надо расспросить у Федора. Я его послал на озеро делать засадку на уток. Он вот-вот должен вернуться.

Федора встретили во дворе. Батрак узнал Иван Семеновича и еще издали приветливо ему заулыбался. Он его помнил еще с тех пор, когда до женитьбы жил у Иннокентия.

— Это верно, что жена твоя — родная дочь Харатаева? — Без предисловий спросил Иван Семенович. — Семена Ивановича Харатаева, головы Средневилюйского улуса?

— Да, — обычным голосом ответил Федор, — дочь головы Харатаева А что?

Это было сказано так, что Иван Семенович растерялся.

— Нет-нет… Ничего. Я просто спросил. — Адвокат повернулся и отошел, оставив Федора в покое.

Хозяин и гость долго стояли во дворе и о чем-то совещались шепотом.

У Майи и Федора было намерение в эту весну получить у Иннокентия расчет, забрать у него заработанный скот и зажить самостоятельно. Но Иван Семенович расстроил их планы. Уехал он каким-то молчаливым, сильно озадаченным и опять увез векселя, пообещав скоро вернуться. Майя уговорила Федора выждать, оставшись у Иннокентия еще на год.

Хозяин очень обрадовался этому — такого работника, как Федор, еще поискать: честный, сообразительный, во всем можно на него положиться. И дома порядок и чистота — Майя оказалась хорошей хозяйкой.

Лето промелькнуло незаметно. Как-то сразу пришла снежная осень, река и озера покрылись толстым льдом. Как только установилась санная дорога, Иннокентий не замедлил поспать Федора с грузами, и Майя опять осталась с Семенчиком коротать в тоске и тревоге дни и ночи. Она вела хозяйство, ухаживала за больной Харитиной, встречала и провожала гостей и ночлежников.

Иван Семенович тоже не сидел на месте. По первой же санной дороге он поехал в Средневилюйский улус, чтобы встретиться с головой Харатаевым и навести справки о его дочери.

Добрался он до Хампы на пятые сутки, под вечер. В улусной управе никого не было — все уже, видимо, разошлись по домам.

Надо было позаботиться о ночлеге. Иван Семенович зашел в дом, стоящий рядом с управой, чтобы попроситься на ночь.

В доме стоял полумрак. Дрова в камельке прогорели, огня не было, мерцали только красные угли. У печки, зябко поеживаясь, стояла старуха. Услышав скрип двери, она обернулась и спросила:

— Кто там?..

Иван Семенович поздоровался и сказал, что человек он не здешний, приехал к улусному голове по делам.

— Издалека едете?.. Из Якутска? О, далеко!.. — Во рту старухи торчали два больших пожелтевших зуба, делающие ее лицо каким-то неприветливым. — Что же привело вас в наши далекие края? К голове, говорите? — Старуха горестно покачала головой: — Уехал, горемычный, домой. Только что был тут. Вы, наверно, разминулись. Слыхал небось, какое несчастье у него? — Из груди старухи вырвался тяжелый вздох. — Была-то у него одна-единственная дочь, красавица, каких мало. Уже так он ее любил да лелеял, пылинке не давал упасть…

— И что с дочерью? — не утерпел Иван Семенович.

— Пропала…

— Умерла?

Старуха отрицательно завертела головой:

— Старцы своим ясновидящим оком видели, как она повесилась на дереве, потом упала в реку и ее унесло водой… С тех пор и пошло… Что же я заболталась, — спохватилась старуха, — мне ведь надо коров в хотон загонять. — Она торопливо надела поношенную шубенку, подвязала голову серой шалью и вышла во двор.

Иван Семенович был раздосадован, что старуха оборвала свой рассказ. В печке, на раскаленных углях, стоял чайник. Когда он вскипел, гость, видя, что в доме нет никого, вытащил из печки чайник и поставил на шесток.

Старуха вернулась не скоро. Она показалась из-за печи, сняла шубу, повесила шаль на вешалку и засуетилась, разливая чай. У якутов такой обычай — пришедшего с холода человека полагайся согреть горячим чаем и развлечь приятной беседой.

— Ну что было потом? — напомнил Иван Семенович о прерванном разговоре, принимая от хозяйки чашку с чаем.

— О-о-о, и не спрашивайте! Страшно даже рассказывать на ночь глядя… Его дочь превратилась в оборотня… Приезжали камланить три шамана. Они пожертвовали кобылицу и прогнали оборотня. С тех пор она не появляется…

От слов старухи Ивану Семеновичу стало жутко, «Неужели та красавица, которая живет у купца Иннокентия, якшается с демонами? — подумал он. — Да нет, вздор все это. Иначе она бы не выходила замуж, не рожала».

Старуха еще долго рассказывала о всякого рода проделках дочери Харатаева, превратившейся было в злого демона, а потом принялась перемывать кости самому голове:

— Между нами говоря, человек он нехороший, гордый — не подступись. Старик мой каждое лето работает у него на сенокосе, зимой с утра до ночи в лесу дрова заготавливает, так нагляделся. Не при людях будь сказано, это голова выпустил воду из озера Улахан Эбэ… Господи, грех-то какой!.. За это дух озера разгневался и отнял у него дочь… Когда вода стала уходить, дух озера обернулся в женщину и заходил в дом к старику Бечех.

Поначалу Иван Семенович слушал старухины рассказы не без любопытства, потом они стали надоедать. Все вертелось вокруг оборотня-демона, духа «Эбэ», чертей. Такие рассказы бытуют в тех местностях, где есть шаманы. А если рассказывают об «аде» и «рае» — значит, недалеко есть церковь и поп.

Старуху мало заботило, слушают ее или не слушают, она знай продолжала рассказывать:

— Когда воду спускали из озера, вырыли огромный ров. Пот со всех ручьями лился — рубахи выкручивали. Землю насыпали в кожаную сумку и тащили изо рва веревками. Это он заставил вырыть ров, не побоялся греха, надругался над священным местом. И вот получил… Они со старухой души в дочери не чаяли, хотели, чтобы она стала умнее всех. Поселили у себя в доме какого-то русского ссыльного и заставили его учить дочь грамоте. Он и рад стараться, начал такому ее обучать, что батюшка за голову схватился. Говорят, если бы батюшка не прогнал того ссыльного, она бы на всех нас божий гнев накликала… А так одна в демона обернулась.