Гостей привезли в дом городского головы Черняка, где их ждали накрытые столы. После банкета приехавших господ отвезли в отведенный для них особняк, обставленный богатой мебелью. Дом был оцеплен караульными, одетыми в парадные мундиры. Все свидетельствовало о том, что городские власти позаботились не только о покое, но и безопасности высоких гостей.

На следующий дань гостей чествовали в ресторане Коммерческого клуба. Первый тост был выпит за здоровье господина Манухина. Сенатор выпил бокал сладкого вина и слегка заплетающимся языком попросил минутку внимания.

— Господа, — шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, — я прибыл сюда по высочайшему повелению не для того, чтобы кого-то судить и наказывать. Моя цель более важная и благородная: прекратить губительные распри между рабочими и золотопромышленниками, положить конец забастовке.

Ресторанный зал взорвался криками «Браво!..» и аплодисментами.

Через два дня сенатор Манухин и главный резидент Белозеров специальным поездом выехали на Надеждинский прииск. Остановился сенатор в доме главного резидента.

Приехавший сановник первым долгом посетил местную тюрьму. Старик сел за ободранным столом начальника тюрьмы и велел по одному приводить к нему арестованных.

Федора он встретил так, словно пришел даровать ему свободу.

— За что ты попал сюда, братец? — сочувственно спросил сенатор.

Федор молчал, угрюмо разглядывая полного седого господина с холеным, но морщинистым лицом.

— Я прибыл сюда по высочайшему повелению, чтобы произвести следствие по делу, которое вам известно. Речь идет о здешней забастовке и о ее тяжелых последствиях. Можете, ли вы мне чем-нибудь помочь, дабы избежать ошибки?

— Я ничего не знаю. Меня обвиняют в том, в чем я совершенно не виноват. Ни я, ни моя жена не бастовали. Мы даже не работали на приисках.

Манухин посмотрел в список:

— Ты Владимиров Федор?

— Да.

— Какой народности?

— Якут.

— Откуда у тебя это имя и фамилия? — насторожился сенатор.

— Священник дал при крещении.

Манухин пожевал бескровными губами и спросил:

— Какую имеешь ко мне просьбу?

— Я не знаю, за что меня посадили в тюрьму. Почему меня так долго держат в заключении? Что я такое совершил?

— Ладно, я займусь. Уведите его.

Из тюрьмы сенатор со всей своей свитой направился в больницу и обошел палаты, где лежали раненые. В палатах стоял тяжелый запах йода, спекшейся крови и пота. Манухин, едва переступив порог, тут же выходил назад, в коридор, где воздух был несколько лучше. Люди безразлично поворачивали головы к двери, вяло отвечали на приветствие. Посетители сразу же ретировались, оставляя дверь открытой.

— Проветрить помещение, — уходя из больницы, сказал сенатор. У него слегка закружилась голова. На улице он жадно глотал воздух, укоризненно покачивая головой.

Белозеров подсадил Манухина в карету и сел с ним рядом. Сенатор всю обратную дорогу хмуро молчал, тяжело вздыхая.

В эти дни бодайбинский телеграф работал круглые сутки. Лорд Гаррис посылал из Лондона телеграмму за телеграммой, сообщая, что на Ленские золотые прииски направляется пять тысяч корейцев и китайцев для работы в шахтах. Администрация корпорации поначалу верила этим телеграммам, потом стала откровенно посмеиваться над ними, понимая, что посылаются эти телеграммы для острастки с тем расчетом, что рабочие, узнав о выезде на прииски иноземцев, испугаются и выйдут на работу.

Администрация корпорации, сенатор Манухин, юристы сенатской комиссии задались целью сделать все возможное, чтобы рабочие Ленских приисков остались на месте и вышли на работу.

Белозеров уволил всех десятников, вроде Евстигнея и ему подобных, запретил штрафовать рабочих без веских оснований, отстранил от должности ротмистра Трещенкова и откомандировал его в Иркутск. В магазинах в изобилии появились свежее мясо, масло, водка, фунт мяса и масла подешевел на три копейки, бутылка водки — на пять копеек.

О всех благодеяниях администрация корпорации широко оповещала рабочих. А о том, что отстраненного от должности ротмистра Трещенкова на пароходе посетил сам господин Белозеров и вручил ему от имени корпорации «Лена Голдфилдс» две тысячи четыреста рублей, конечно, умолчали. Это осталось в тайне.

Под предлогом следствия над виновниками расстрела рабочих, которое якобы затягивается, был приостановлен отъезд рабочих из приисков. На всех приисках прошли собрания и митинги. С проникновенными речами выступали сам господин Манухин и юристы сенатской комиссии.

Сенатор был в ударе, когда произносил свою речь на митинге рабочих Федосиевского прииска:

— Дорогие друзья, русские рабочие, я не верю, когда говорят, что вы хотите нанести ущерб монаршей короне, истощить золотые запасы Российской империи. Это неправда! Вы любите свое отечество, преданы нашему государю и, чтобы доказать это на деле, завтра же выйдете на работу.

— Золотые запасы Российской империи истощают французские и английские банки, — бросил реплику Черепахин. Очень немногие знали, что это он возглавляет забастовочный комитет.

— Властью, данной мне государем, я навел тут относительный порядок, — продолжал сенатор. — Приказал убрать небезызвестного вам ротмистра Трещенкова. По окончании следствия этот мерзавец будет предан суду. Уволены со службы все чиновники и надворные, которые вызывали ваше неудовольствие и нарекания. Пересмотрено положение о штрафах. Сейчас не так-то просто оштрафовать рабочего!

После жарких споров рабочие Федосиевского прииска решили временно прекратить забастовку. Господину сенатору было вручено письменное подтверждение этого решения для передачи его администрации корпорации.

Генерал-губернатор Князев, прочитав эту бумажку, перекрестился и с облегчением сказал:

— Ну, слава богу. Лиха беда начало.

А Белозеров крепко пожал сенатору руку:

— Будем надеяться, что не нынче, так завтра на работу выйдут остальные прииска. Хороший пример заразителен. Благодарю вас.

Надеждам господина Белозерова не суждено было сбыться. Ни один прииск, кроме Федосиевского, на работу не вышел. Федосиевцы, проработав несколько дней, потребовали выплатить деньги за все забастовочное время. Администрация отказала. В ответ на отказ рабочие опять прекратили работу. Забастовка продолжалась.

Сенатор Манухин не захотел больше оставаться на приисках и, сославшись на отдышку и недомогание, уехал в Петербург. Юристы сенатской комиссии остались вести дальнейшее следствие.

Белозеров послал срочную телеграмму в Лондон лорду Гаррису следующего содержания: «Ускорьте отправку из Кореи и Китая завербованных рабочих. Забастовщиков выселяем из приисков». Вскоре из Сеула и Бейпина сообщили, что из Кореи через Харбин и Иркутск отправлено две тысячи рабских. Из Китая через Владивосток и Иркутск прибывает три тысячи человек.

Господин Белозеров и его помощники зашевелились. К Бодайбинским причалам было подогнано много барж и буксиров, для того чтобы в случае срочной необходимости можно было погрузить рабочих и отправить их в Иркутск. А из Иркутска захватить на прииски китайцев и корейцев.

Там временем Керенский разъезжал по приискам и распространял версию о том, будто ротмистр Трещенков и главный инженер Теппан предаются суду.

Рабочие интересовались, где будут судить этих господ.

— Судить их будет Иркутская судебная палата, — отвечал Керенский.

Это сообщение всякий раз вызывало среди рабочих бурю:

— Почему их не судят здесь, на наших глазах?

Керенский отвечал, что так предписано самим государем и никто не вправе поступить иначе.

На приисках много говорили о предстоящем суде, гадали, какая участь постигнет виновников расстрела рабочих. Одни уверяли, что преступников ждет смертная казнь, другие посмеивались, говоря, что ничего им не будет — ворон ворону глаз не выколет. Самое большое — приговорят к двум годам тюрьмы.