Идя с Акулиной к Коршунову, Майя думала о том, что она непременно попросит его помочь ей добиться свидания с Федором.
В главную контору женщин пропустили не сразу. У подъезда стояло двое часовых. Они грели варежками уши, топали, проклиная сибирские морозы.
— Откуда вы, такие нежные? — насмешливо спросила Акулина.
— Южане мы, из-под Херсона, — ответил тот, что помоложе, круглолицый, губастый.
— Эх, согрела бы!.. — нараспев сказал второй, подмигнув Акулине.
— Сперва сопли вытри, — басом ответила Акулина.
Из подъезда вышел степенного вида чиновник с рыжей бородой. Он выслушал женщин и велел пропустить их.
Акулина первая переступила порог кабинета. За ней робко вошла Майя. За столом важно восседал Коршунов, склонившись над какой-то бумагой. Майя попятилась, увидя Коршунова. В кабинете больше никого не было, кроме Константина Николаевича… «Коршунов, — застучало в висках у Майи, — тот самый Коршунов… Константин Николаевич, хитрая лиса, коварный, злой человек».
Коршунов, увидя Майю, на какое-то мгновение растерялся, снял пенсне, стал протирать, потом нацепил их на нос, поднял бесцветные глаза на Майю. Тонкие губы изобразили подобие улыбки.
Акулина, кланяясь, подошла к столу, а Майя стояла у порога, глядя на Коршунова ненавидящими глазами. В этом взгляде столько было силы и презрения, что инженер испугался. Майя повернулась и вышла, сильно хлопнув дверью.
Акулина обернулась на стук и, не увидя Майи, смешалась.
— Что вас привело ко мне? — ласково спросил Коршунов, посмотрев прямо в глава присмиревшей Акулине.
Акулина молча положила на стол бумагу, исписанную рукой Майи, и просительным тоном сказала:
— Помогите нам, любезнейший Константин Николаевич, на вас одного, заступник наш, вся надежда. Не дайте в обиду!..
Инженер не спеша стал читать бумагу. Акулине показалось, что его уста тронула невольная улыбка при чтении. А может быть, только так показалось. А когда прочитал, поднял на красавицу Акулину свои светлые глаза, вздохнул сочувственно, что даже Акулине захотелось вздохнуть, и сказал: очень хорошо сочинена бумага — за душу берет. Жалко будет, если такая важная, такая душевная жалоба не попадет в руки государю. А она наверняка не попадет ему — не передадут придворные чины, упрячут под сукно как пить дать. Не лучше ли будет сию жалобу вручить товарищу прокурора господину Преображенскому. Кстати, предоставляется весьма благоприятный случай сделать это в нынешнее воскресенье. Присоединиться к мужчинам, которые придут большой толпой к главной конторе на прием к господину Преображенскому. Человек он добрый, верно служит своему государю, охотно выслушает и женщин, примет от них жалобу. Господин Преображенский очень благоволит к женщинам, называет их цветами жизни и, конечно же, поможет слабому полу, чем только сможет. Но для этого надо не полениться, переписать жалобу во множестве экземпляров — от каждой женщины жалоба! Это произведет впечатление на товарища прокурора господина Преображенского.
Акулина растроганно поблагодарила добрейшего Константина Николаевича за совет, хотя ее и подмывало спросить, зачем переписывать одну и ту же жалобу множество раз — ведь не будет же господни Преображенский читать все жалобы!.. Подумала так Акулина, но не спросила добрейшего Константина Николаевича. В пояс поклонилась ему, стрельнув карими глазами, и ушла, мягко ступая валенками по дорогому ковру.
Не успела Акулина вернуться в бараки, а добрейший Константин Николаевич тут как тут, ходит именинником, подсказывает, как начинать прошение на имя господина Преображенского: «Пишу лично от себя, будучи в здравом уме и твердой памяти. Всем сердцам и душой я вместе с забастовщиками и посему требую: освободить всех арестованных товарищей, они ни в чем не повинны. Как только арестованные будут освобождены, мы ни единого дня не останемся в этой дыре! Как только корпорация выдаст деньги на проезд по железной дороге, все тотчас же соберемся и уедем восвояси, на родину».
— Не забудьте, братцы, в воскресенье к двенадцати часам прийти к главной конторе. Пусть в руках у каждого будет эта жалоба!.. Собственно, это не жалоба, а законнейшие требования, подлежащие немедленному исполнению. В конторе вас будет ждать товарищ иркутского прокурора господин Преображенский.
— А придут ли господа в воскресный день? — усомнился кто-то из рабочих.
Коршунов замахал руками, призывая к спокойствию:
— Братцы! Все, кому нужно, придут! Будет господин Преображенский, буду я с самого утра, придет господин Теппан! Пусть попробует не прийти. Придет, никуда он не денется, тем более что он решительно предупрежден и обещал быть в воскресенье на месте! Придет!..
В бараках были мобилизованы все грамотеи для переписи текста жалобы. Майя два дня не разгибала спины, исписала большую стопку бумаги, переписывая текст, который она заучила наизусть. От натуги у нее болели пальцы и спина. Никогда не думала, что от писанины можно так смертельно устать.
К вечеру Коршунов едва передвигал ноги: шутка ли обойти столько бараков, с такой массой народа переговорить, делать вид, что ты всей душой с ними, притворяться, лгать, изворачиваться Бррр!.. Когда все это кончится? Он вошел в кабинет Теппана, без приглашения сел в кресло и закурил. Константин Николаевич курил редко, в исключительных случаях, когда нужно было хоть намного успокоить нервы.
Теппан встретил горного инженера кривой улыбкой, которую так не любил Константин Николаевич. Но ведь не скажешь этому щеголю, ничтожеству: «Прекратите улыбаться!»
— Ну-с, что нового, любезный Константин Николаевич? — с убийственной любезностью спросил главный инженер. — Чем порадуете?
— Насчет якута Федора Владимирова распорядились, Александр Гаврилович? — в свою очередь спросил Коршунов.
— Простите, Константин Николаевич, запамятовал. Завтра с утра непременно распоряжусь.
— Не нужно, — сказал Коршунов.
— Передумали? Ну что ж, так, стало быть, надо. Я, конечно, не спрашиваю, чем продиктовано…
— Благодарю, — перебил Теппана Коршунов. — Надо бы запретить проживание на приисках его жене Марии Владимировой.
— Марии?
— Эта женщина ведет среди рабочих непозволительные разговоры и весьма дурно влияет на чернь. Я имел случай лично в этом убедиться.
— Вы начинаете воевать с женщинами, инженер. Но ведь это ваша бывшая горничная, если не ошибаюсь?
— И любовница, — вызывающе сказал Коршунов. — Теперь ваше любопытство удовлетворено?
— За связи я вас не порицаю, Константин Николаевич. — Теппан похлопал Коршунова. — В одеждах Адама и Евы все равны. Но нельзя же быть таким жестоким. Или чем-то не угодила?
— Она революционерка.
— Тем более. В этом особая прелесть! Спите с ней, и пусть живет на здоровье. Рожает вам детей. — Теппан явно издевался.
— Перестаньте.
— Уж не отвергла ли она вас?
Это было слишком. Коршунова даже передернуло всего. Он встал, собираясь уйти.
— Успокойтесь, Константин Николаевич, все будет по-вашему. Мстительное чувство я уважаю, даже если речь идет о женщине. Мы выселим вашу любовницу, коль вам так угодно.
Коршунов вышел из кабинета, оставив дверь открытой. Он не решился хлопнуть дверью.
VI
Вчера Майя весь день писала на прииске жалобы, устала с непривычки и потому утром не спешила вставать. К утру в землянке стало холодно. Майе не хотелось вылезать из-под одеяла, она лежала, стараясь еще уснуть.
Во двора у землянки послышался топот и треск льда на замерзших лужах. Кто-то остановился у двери.
«Наверно, опять пришли звать меня переписывать жалобы», — подумала Майя и, быстро встав, начала одеваться.
Дверь снаружи дернули, потом сильно постучали. Так иногда стучал Федор, возвращаясь поздно домой. Сердце Майи гулко забилось, дыхание перехватило. «Федор», — чуть не крикнула она и, подбежав к двери, побелевшими губами спросила:
